– Да, мы здесь, – ответил Деннис. – То есть я. Ума не приложу, где остальные.
Они вошли в репетиционную, Деннис поставил чайник, а Дульси и Альфред засуетились со своими пальто, шляпами и текстами. От их одежды и даже от имен веяло нафталином и эдвардианским упадком.
– Мы влюбились в этот материал, – сказала Дульси.
– Вчера до поздней ночи репетировали в постели свой диалог, – добавил Альфред.
Деннис на мгновение лишился дара речи.
– Угу, – опомнился он, – так вы женаты?
Такой вопрос явно задел их за живое.
– Какая у людей короткая память, – печально сказала Дульси Альфреду.
– Да этот юноша, по всей видимости, нас и не знал, – отозвался Альфред. – Уж полвека минуло.
– Сколько вам лет, голубчик? – спросила Дульси.
– Двадцать девять.
– Вот видишь, – повернулась она к мужу.
– А вы спросите у своей мамы, – посоветовал Альфред.
– Обязательно, – пообещал Деннис. Он решил, что лучше не уточнять, о чем именно следует спросить маму.
– А драматурги придут? – спросила Дульси. – У нас есть к ним кое-какие предложения.
– Предложения – это хорошо, – сказал Деннис. – Я уверен, драматурги вас очень внимательно выслушают.
Чтоб неповадно было опаздывать на репетиции.
Билл и Тони появились с новой версией сценария, но только через час. Для Денниса этот час тянулся, как дождливое военное лето в Норфолке, у бабушки с дедом.
– Кто же это к нам пожаловал? – спросил Тони.
– Дульси и Альфред, – с широкой улыбкой сообщила Дульси.
– Работаете в паре?
Улыбка исчезла с лица Дульси.
– Можно и так сказать, – ответил Альфред. Он тянул с объяснениями, но в конце концов понял, что их не избежать. – У нас – семейный дуэт.
– С чем вас и поздравляю, – вставил Билл.
Дульси ободряюще сжала мужу ладонь:
– Не обращай внимания.
– Телевизионщики, – мрачно выговорил Альфред.
Тони озадаченно уставился на Денниса, но тот не придумал, как без слов намекнуть, что Дульси с Альфредом, по всей вероятности, прославились в годы Первой мировой и что их брак, вероятно, стал событием национального масштаба.
– Мы тут сделали для вас кое-какие наметки, – обратился Альфред к Тони и Биллу. – Не затрагивающие основной линии.
– Рассматривайте их как наблюдения, – сказала Дульси.
– А вы не возражаете, если мы вообще не будем их рассматривать? – любезно осведомился Билл.
Дульси ахнула и зажала рот ладошкой.
Софи с Клайвом прибежали последними.
– Мы тоже профессионалы, – заверила Софи Альфреда и Дульси. – Просто мы знали, что сценарий принесут с опозданием.
– Мы – ваши горячие почитатели, – сказал Альфред.
Старичок с надеждой заглянул ей в глаза и улыбнулся. Софи поблагодарила и тоже улыбнулась. От нее, безусловно, ждали большего, но ей ничего не приходило на ум, и это промедление, отсутствие встречной похвалы и уважения к многолетним заслугам еще раз ударило по самолюбию супругов, еще раз заставило их взяться за руки.
– Представьте, мы до сих пор выступаем, – сообщила Дульси.
– И до сих пор вместе, – подхватил Альфред.
– Видим, видим, – сказал Клайв. – Чудо.
Он обвел взглядом остальных, желая убедиться, что те, как и он сам, уже лезут на стенку. Долголетие – и супружеское, и актерское – было для всех суровым назиданием.
– К делу, – скомандовал Деннис.
Они прочли сценарий по ролям – и текст, будто прочистив горло, заиграл новыми, яркими интонациями, несмотря на лишенный нюансов и мелодичности зычный рев Альфреда. Дульси оказалась на удивление хороша. Она играла настолько умно и тонко, что Билл и Тони тут же дописали для нее пару новых реплик.
И что произошло: Барбара и Джим вдруг стали центром мироздания, где не было ничего важнее их брака; все прочее отодвинулось на второй план. Клайв сделался умным, добрым и надежным; Софи, как бывает с женщиной, которая любима, излучала уверенность и защищенность. Деннис упивался этой компанией, Тони – простотой и естественностью зрелища, Дульси с Альфредом – молодостью и устремлениями остальных. Мир исполнился такой радости, что Тони даже стал опасаться, уж не опустились ли они с Биллом до дешевых сантиментов, но их герои сталкивались с естественными трудностями, разговаривали естественными фразами – сентиментальностью здесь и не пахло. Дело было в сценическом воплощении: оно заставляло с нетерпением ожидать следующей недели, следующего эпизода, следующего сезона – оно само по себе давало надежду и героям, и всем, кто отождествлял себя с ними. Тони решил отныне всегда работать в формате получасовой комедии. Здесь таился ключ к здоровью, благополучию и счастью.
– Теперь будем каждый сезон снимать эпизод годовщины, – сказал Деннис.
– Как минимум пятьдесят лет, – подхватила Софи.
Дульси с Альфредом печально улыбнулись.
– Ой, – спохватилась Софи. – Простите.
– В любом случае Барбара и Джим вряд ли будут ежегодно сидеть в одном и том же ресторане, рядом с одной и той же парой, – сказал Клайв.
Когда прошла запись, они усадили в такси Дульси с Альфредом, а сами устроились в «Клубе Би‑би‑си», где выпили вина и поболтали о старости.
– Жалкое зрелище, правда? – сказал Клайв.
– А чем еще им себя занимать? – спросила Софи.
– Решать кроссворды. Выращивать цветы. Складывать пазлы. Да что угодно – только не выходить на сцену.
– И то верно, – согласился Деннис. – Люди одной ногой на кладбище. Пусть бы смирились, что их время ушло.
– Я вижу в ней себя, – призналась Софи. – Меня будут гнать в дверь, а я полезу в окно.
– Гнать точно будут, – подтвердил Клайв. – Судьба наша такая.
За неделю до начала работы над вторым сезоном к Деннису в столовой подошел Барри Баннистер, режиссер передачи «Покуривая трубку». Деннис, который терпеть не мог «Покуривая трубку», тем не менее смотрел эту программу каждый вечер. Там бородатые мужчины в очках (но уже без трубок: трубки недавно запретили, чтобы не осложнять жизнь оператору) с невыносимой самоуверенностью разглагольствовали о Боге и ядерной бомбе, о театре и классической музыке. Деннис тоже ходил с бородой и в очках, да к тому же курил трубку, но не уподоблялся пустобрехам Баннистера. В сетке вещания передача «Покуривая трубку» стояла последней и заканчивалась в 23:20; Деннис даже задумывался, не специально ли Би‑би‑си нагоняет на зрителей скуку – чтобы навеять трудящимся Британии здоровый сон.
– Знаешь Вернона Уитфилда? – спросил Баннистер.
Деннис прыгнул в ближайшую кроличью нору, которая вела в целый лабиринт смежных туннелей. От каждого отходили камеры унижений и боли: письма, заложенные в книги, холодные постели, обманы, слезы, а под конец – длинный стих о разлуке, который рыдающая Эдит продекламировала голышом, никак не объяснив ни стих, ни свою наготу. Секунды тикали, а Деннис лишь безучастно улыбался Баннистеру. После ухода Эдит такое случалось с ним нередко. В магазинах, в пабах, на рабочих совещаниях он, бывало, с минуту молчал, как потерянный. А придя в себя, зачастую обнаруживал, что о нем успели забыть. Разговоры шли своим чередом, продавцы обслуживали других покупателей. С одной стороны, он твердил себе, что рад окончанию своего брака, а с другой – так и не сумел приспособиться к этому потрясению и безмерной усталости.
– Алло! – окликнул его Баннистер. – Проверка связи.
– Извини, – сказал Деннис. – Не выспался.
– Вернона Уитфилда, говорю, знаешь?
– Понаслышке. А так не знаю.
– Короче: после возобновления твоего ситкома он собирается прийти к нам на «Трубку» с разгромным отзывом.
– Ему что, вожжа под хвост попала?
– Ничего личного, – сказал Баннистер, и Деннис едва удержался, чтобы не выложить ему факты обратного свойства. – Просто он считает, что Би‑би‑си не должна опускаться до уровня глупых комедий о необразованных женщинах. Это его слова, а не мои.
– И чего ты от меня хочешь?
– Я подумал: может, ты тоже придешь, чтобы отстоять свою позицию?
– Почему я? Почему не Тони с Биллом? Почему не актеры?
– Да потому… Потому что ты – продюсер и режиссер. Тебе и карты в руки, согласен? Как-никак, в Кембридже учился, язык хорошо подвешен, беседу поддержать умеешь. Пойми правильно: мы не против тех, у кого нет этих преимуществ…
– Надо же, какая толерантность.
– …но, с нашей точки зрения, интересно как раз то, что ты, условно говоря, сделал свой выбор в пользу оппозиции.
– А кто составляет оппозицию?
– Развлекательное вещание.
– Ты считаешь развлекательное вещание «оппозицией»?
– Лично я – нет. Но, сдается мне, гости нашей программы считают именно так. И кстати, немалая часть нашей аудитории тоже.
Значит, это правда, подумал Деннис. У него и раньше возникали такие подозрения, просто никто еще при нем не высказывался напрямую. В коридорах Би‑би‑си, там, где погрязнее, сновали злобного вида субъекты, которые держали комедийный жанр за врага. Им хотелось, чтобы люди навек разучились смеяться.
– А чего добиваются Вернон Уитфилд и иже с ним?
– В каком смысле?
– Ну, если мы – оппозиция… Как он прижмет нас к ногтю? Потребует нашего отстранения от эфира?
– Вряд ли. Очевидно, предположит, что вашему сериалу место скорее на коммерческом канале. Я за него не скажу, но он, видимо, будет утверждать, что, мол, нечего тратить деньги налогоплательщиков на зарплату Софи Строу.
У Денниса имелись личные счеты к Вернону Уитфилду, а помимо этого, для ненависти к Вернону Уитфилду и его братии у него были причины философского, политического и общекультурного свойства. Мысленно Деннис все чаще представлял, как убийственными доводами обращает кого-нибудь из этой своры – обычно самого Вернона Уитфилда – в большого, истошно ревущего младенца, и сейчас подвернулась возможность претворить эти фантазии в жизнь. Вот только хватит ли у него пороху?
– Что ж, можно попробовать, – сказал он.
Деннис не знал, можно ли подготовиться к теледебатам с известным интеллектуалом, как боксер-тяжеловес готовится к матчу с Кассиусом Клеем, но старался как мог. В ночь перед эфиром программы «Покуривая трубку» он лежал без сна, пытаясь предвосхитить каждый удар, на какой только способен Вернон Уитфилд, и продумать действенную линию атаки. Что скажет ему Уитфилд? Чем, интересно, может вызывать негодование такой ситком, как «Барбара (и Джим)», или любая другая мало-мальски приличная юмористическая передача? Не думает ли Уитфилд, что эти программы – дешевка? И правомерно ли называть дешевкой умную, крепко сбитую комедию? А может ли Деннис привести примеры умных комедий? Нет, не может. То есть, конечно, может, только Вернон Уитфилд тут же объявит, что они глупые, тогда Деннису придется возразить: нет, умные, а Уитфилд скажет: нет, глупые.