– Никто из моих знакомых не идет по этому пути, – сказал Билл в разговоре с Тони. – Я веселю наших родителей, а все остальные только эпатируют.
– Каким же образом?
– Одни изображают секс на сцене «Ройал-корта». Другие подались в андеграунд и снимают фильмы о поэтах – романтиках и декадентах.
– А тебе кто мешает? – удивился Тони. – Ты на досуге тоже можешь заняться чем-нибудь этаким за гроши – было бы желание. А в рабочее время будь добр сочинять самый популярный в стране сериал.
– Не все считают, что это самый популярный в стране сериал.
– Верно. Половина страны нас не смотрит. Но я это переживу.
– Зато эту половину составляют самые умные. Они от нас отвернулись.
– И кто эти умники?
– Те, кто занимается сексом на сцене «Ройал-корта».
– В четверг вечером их дома не бывает, – указал Тони. – Стоит ли на них оглядываться?
Знакомая искорка вспыхивала у Билла, лишь когда Барбара и Джим ругались; неудивительно, что ссоры их стали более частыми. Билл все больше сосредоточивался на своем хобби, которое хотя бы позволяло говорить: что ты пишешь, то ты и есть.
По утрам, до прихода Тони, он работал над «Парнем из Сохо». Раньше ему не доводилось писать прозу, и дело шло со скрипом: перво-наперво он внушил себе, что критикам понравится, если в каждом предложении будет как минимум пять придаточных. Кроме того, он зациклился на наречиях и вставлял их куда только можно – наверное, потому, что в сериале ни Барбара, ни Джим в наречиях не нуждались. Они никогда не говорили уничижительно, не двигались опасливо, не улыбались холодно. Они просто двигались, улыбались и разговаривали. Но после «Новой ванной», чтобы только не сойти с ума, Билл начал с большей серьезностью относиться к своему тексту и анализировать причины неудачных, с его точки зрения, отрывков. В итоге главный герой – молодой гей, перечеркнувший свою жизнь в Уэст-Мидленде и осевший в Лондоне, – заговорил человеческим языком. Заглавие «Парень из Сохо» сменилось другим: «Дневник парня из Сохо», и Билл внезапно ощутил в себе силы хотя бы довести повествование до конца. Он поставил перед собой цель еженедельно выдавать по двадцать страниц с одинарным междустрочным интервалом и нередко даже перевыполнял эту норму. Когда у них с Тони завершилась работа над третьим сезоном, на столе у Билла, возле печатной машинки, выросла кипа листов, которую, если посмотреть под правильным углом, можно было бы назвать рукописью.
Софи в течение десяти дней встретилась с Люсиль Болл и с Гарольдом Вильсоном; пару лет назад такое стечение обстоятельств навело бы на мысль о бездарном школьном сочинении, но сейчас даже не выглядело фантастическим совпадением. Она уже не видела ничего сверхъестественного в знакомстве с выдающимися личностями. Не сходясь ни с кем накоротке, она зачастую оказывалась с ними на одном мероприятии и по просьбе общих знакомых подходила, чтобы поздороваться. Так ей встретились Джордж Бест (красавец-мужчина; взял у нее телефончик){59}, Томми Купер, Марианна Фейтфулл и даже Реджи Крэй{60}. Вообще говоря, связка Гарольд – Люсиль, как подозревала Софи, имела хоть какую-то значимость только для нее самой. Если приглашения на Даунинг-стрит даже в эту лихорадочную эпоху все еще оставались желанной редкостью, то для молодого поколения Люси уже не была культовой фигурой. Но когда позвонила Диана и сказала, что Люси сейчас снимается в Лондоне, Софи осознала, что должна хотя бы попытаться поблагодарить ту за все.
– Думаешь, Люси захочет со мной разговаривать? – спросила она у Дианы.
– Не захочет – сделает большую глупость. Ты – сегодняшняя Софи Строу. А она – вчерашняя Люсиль Болл. Ей этот разговор нужнее, чем тебе.
– Не говори глупостей.
– Но это правда.
– И что я ей скажу?
От волнения у Софи уже засосало под ложечкой. Наверняка она опозорится – и, возможно, именно так, как изображала некогда Люси: упадет, перепутает имя или схватит сумочку Люси вместо своей собственной и загремит в полицию, только все это будет совсем не смешно.
– Скажешь, что ты без ума от ее сериала, что она вдохновила тебя на выбор профессии – ну, как-то так.
– А потом?
– По идее, она должна задать тебе какой-нибудь вопрос – и можно будет завязывать.
– И что она спросит?
– Ничего такого, что поставит тебя в тупик. Вряд ли она спросит, чему равен квадрат гипотенузы.
– Ну что, например?
– «Софи, как давно вы снимаетесь?»
– Боже. Мне придется сказать, что это мой первый проект, и тогда она спросит, как я умудрилась получить главную роль в сериале, но ты хотя бы пойдешь со мной?
– Я собираюсь сделать эксклюзивный материал для журнала. «Софи встречается с Люси».
– Скорее «Люси встречается с Софи».
– Она, чего доброго, зазнается.
– Нет, я не к тому. Мне показалось, твой заголовок нагловат.
– Ничего подобного.
– Из-за этого я и переделала, понимаешь?
– Понимаю. Наглости в тебе ни на грош, уж я-то знаю.
– Наверное, лучше мне не ходить. Ты и без того меня перепугала, а теперь еще нагнетаешь.
– Снимать будут, скорее всего, в понедельник перед Букингемским дворцом.
– Вот черт. В понедельник у меня выходной.
– Знаю. Я держу это в голове. Потому и разузнала, где будут съемки именно в этот день.
– Наверняка она обо мне даже не слышала.
– Естественно. Но я уверена, она проявит вежливость. Уж кто-нибудь ей шепнет, какая ты у нас звезда.
– А вдруг нет?
– А если нет, она очень удивится, почему ее фотографируют в компании с тобой.
– Она, между прочим, такая красавица.
– Софи, ей сильно за пятьдесят. У нее куда больше поводов для страха, чем у тебя.
«Старше моего отца? – поразилась Софи. – Как такое возможно?» От этой мысли ей стало совсем дурно. Она боялась увидеть Призрак Будущей Софи{61}.
Люси выглядела ничуть не старше отца Софи. Платье на ней было, похоже, от «Фоул энд Таффин» – попсовое, белое, с большой трехмерной оранжевой буквой на боку{62}; фигура и ноги Люси это позволяли. И все же на ней, как на привидении, лежала печать старости. Толстый слой макияжа делал ее лицо бледным и безжизненным; на нем выделялись знаменитые широко распахнутые глаза, еще способные передавать хоть какие-то эмоции. Только по этим глазам Софи смогла узнать Люси, но теперь взгляд их был каким-то загнанным, как у перепуганной лани, увязшей в снегу. И конечно, ей было не по возрасту отплясывать вокруг караульной будки среди молодых танцоров в медвежьих шапках под аккомпанемент какой-то поп-группы (Диана сказала – «Дейв Кларк Файв»), беззвучно дергавшейся сбоку от них на импровизированных подмостках. (В итоге эту сцену вырезали. Фильм «Люси в Лондоне» не выдерживал никакой критики, но даже в такой бездарной ленте не нашлось места для танцующих гвардейцев в медвежьих шапках.)
– Как по-твоему, это было предусмотрено сценарием? – спросила Диана.
– Обычно все предусмотрено сценарием, – ответила Софи.
– Черт возьми, – вырвалось у Дианы. – Так и я могу писать, правда?
Софи не отрывала взгляда от Люси.
– Странный у нее вид… На себя не похожа, – прошептала она.
– Что-то с лицом сделала, – в полный голос сказала Диана, и Софи на нее зашикала.
– В каком смысле? Что можно сделать с лицом?
– Пластическую операцию, – объяснила Диана. – Для омоложения. Подтяжки там и прочее. Мне кажется, она сделала блефаропластику.
– Блефаропластику?
– Ей подтянули кожу век, чтобы убрать морщины. Видишь? Вокруг глаз самый густой макияж. Она никогда больше не сможет строить гримасы. Ты только посмотри. Как грустно. Обещай, что никогда не дашь себя резать.
Софи не ответила. Она понимала, что настанет день, когда ей придется выбирать, как пришлось выбирать Люси. Можно решиться на всякие операции, но потом не сумеешь толком играть; а можно не задумываться, куда повело твои глаза, бюст и подбородок. Но в таком случае никому даже в голову не придет снимать «Люси в Лондоне» или «Софи в Голливуде». Софи с чувством неловкости наблюдала, как Люси пляшет перед Букингемским дворцом. Было в этом что-то унизительное. Но разве не унизительно засесть дома и, как Дульси, снявшаяся у них в одном из эпизодов «Барбары (и Джима)», ждать у моря погоды? Или распуститься, набрать вес и провести последние двадцать пять лет жизни в воспоминаниях о своей былой молодости, красоте и славе? Софи не хотелось рассматривать такой печальный финал, но отделаться от этих мыслей не получалось. Оказаться на вершине карьеры – все равно что оказаться в верхней кабинке колеса обозрения: ты знаешь, что волей-неволей будешь двигаться, и знаешь, в какую сторону. Выбора все равно нет.
Люси с танцующими гвардейцами завершили свой номер, сделали перерыв, и к Софи направился молодой парень-ассистент, чтобы подвести ее к Люси. Софи вдруг воочию представила, как Люси начнет ее разглядывать, как остановит на ней свои распахнутые глаза, – и побоялась, что не сможет унять дрожь в коленках.
– Здравствуйте, милая, – сказала Люси.
– Здравствуйте, – отозвалась Софи. – Мне нравится ваше платье.
– Правда прелесть? Мои поздравления по поводу вашего ситкома.
– Вы смотрели? Вам понравилось? – окрылилась Софи.
Она не успела прикусить язык. Не нужно было спрашивать. Об этом сообщила ей дверца, захлопнувшаяся у Люси в голове, – дверца, ведущая от мозга к этим глазам. Их взгляд по-прежнему был устремлен на Софи, но будто с телеэкрана. Люси растворилась.
– Не важно, – сказала Софи; даже не сказала, а пискнула. – Это мелочи. Извините.
– Спасибо, милая, что проделали такой путь, чтобы со мной поздороваться, – выговорила Люси, и тут кто-то увлек ее в сторону. Никто их не сфотографировал.
– Подумать только, – расстроилась Диана. – Да ну ее. Старая вешалка.