– Вполне возможно – если, конечно, мы будем плясать под его дудку, – сказал Тони.
– Пляши не пляши, тебе вообще ничего не обломится, – позлорадствовал Клайв. – На что-то рассчитывать можем только мы с Софи. А до сценаристов никому дела нет.
– И до продюсера тоже, – подхватил Деннис.
– Снимать-то у них будем? – спросила Софи.
– Нет, – хором ответили Тони, Билл и Деннис.
– А я ей сказала, что будем, – напомнила Софи.
– Да, – сказал Деннис, – мы заметили.
Софи не расстроилась. Не расстроилась, что съемки на Даунинг-стрит отменяются; не расстроилась, что останется без ордена Британской империи – по крайней мере, в этом году. Не расстроилась даже оттого, что Гарольд Вильсон не имеет представления об их сериале. Будь он их поклонником, его приглашение можно было бы расценить как личную причуду, как потакание вкусам Мэри и своим собственным. А приглашение, поступившее от Марсии, говорило об официальном признании. Деннис был прав. Гарольд хотел погреться в лучах отраженной славы. Но слава-то принадлежала им.
Съемки на Даунинг-стрит не состоялись; более того, перед выборами очередную серию сняли с эфира. Генеральный директор, очевидно, счел, что ситком «Барбара (и Джим)» слишком политизирован и может повредить корпорации, которая славится нейтралитетом и беспристрастностью.
– Ну не наглость ли? – возмутился Билл. – Мы, надеюсь, этого так не оставим.
– Ни за что, – нашелся Деннис. – Я лично пойду к генеральному и пригрожу, что мы захватим передатчик в Хрустальном дворце.
– Нет, кроме шуток, – сказал Билл, – что будем делать?
– Как я понял, – вступил в разговор Тони, – Деннис говорит, что мы не будем делать ничего.
– И ты это проглотишь?
– На неделю отложить не вредно. У нас дел по горло.
Они уже приступили к работе над новым сериалом: «Красные под кроватью», о гнезде незадачливых советских шпионов, затаившихся в Криклвуде, а еще Энтони Ньюли{66} заказал для себя сценарий. Что ни день на них сыпались новые предложения, но все остальные Хейзел отклоняла.
– Нам уже поступил заказ на новый сериал – утешайтесь этим, – сказал Деннис.
– Если перед выборами нас отстранят от эфира, скажи им открытым текстом, куда они могут засунуть свой новый сериал! – взвился Билл.
– Да ну тебя, – отмахнулся Деннис.
– Я не допущу, чтобы нашу постановку отменяли по любому поводу, – не унимался Билл.
– Не по любому поводу, – возразил Деннис. – А по поводу всеобщих выборов. Готовься, что тебе и в следующий раз не дадут злопыхать на тему несправедливости классового общества. Весной семьдесят первого запланируй для себя недельный отпуск.
– Как это понимать? – упорствовал Билл. – Ты серьезно? Пусть нам и дальше затыкают рот в самые ответственные моменты?
– Это всего лишь безобидное напоминание, что тебе поручено сочинять комедию положений о супружеской паре, – сказал Деннис. – А не манифест Лейбористской партии.
– Естественно, безобидное, – подхватил Билл. – Безобидное напоминание о безобидной комедии. Все у нас чертовски безобидное и вежливое. И в первую очередь – ты сам.
– Полегче, Билл, – вступился Тони.
– Я и не такое в свой адрес слышал, – сказал Деннис.
– А тебя это не касается? – напустился на соавтора Билл. – Упал навзничь – и лапки кверху?
В каждой истории есть этап, на который можно указать пальцем со словами: «Видишь, здесь – начало конца», и, возможно, такой этап наступил. Деннис в последующие годы повторял: «После той предвыборной недели все стало иначе». Но Тони, который сам сочинял истории, хорошо понимал: если внимательно присмотреться к любому рассказу (крепко сбитому, разумеется), то можно заметить, как начало конца сдвигается назад – дальше, дальше, дальше, пока не достигнет исходной точки.
Как ни странно, спор с Биллом сейчас показался ему надуманным. Если тебе платят за то, чтобы ты не работал, – стоит ли злиться? Но злость была нешуточной. Она клокотала, выискивая любую щель, чтобы хлынуть наружу.
– Ты в самом деле собираешься им сказать, куда они могут засунуть новый сериал? – спросил Тони некоторое время спустя. – Я, например, не собираюсь.
– Хочешь работать в одиночку, без меня?
– Нет, что ты, – ответил Тони. – Конечно нет. Но мне же нужно чем-то заниматься. У меня жена, ребенок на подходе.
– Да неужели, Тони? А я и не знал. Предупреждать надо.
– Ты несправедлив.
– Ну извини, – без тени раскаяния ответил Билл.
Тони почувствовал нечто трудноуловимое. Неужели все упирается именно в это? Видимо, да. Для мужчины традиционная семья – это всегда некий символ, особенно для холостяка, особенно для холостяка с анархистской жилкой, особенно для такого холостяка с анархистской жилкой, который вынужден писать о традиционной семье, чтобы заработать себе на жизнь. А для Билла – по вполне понятным причинам – традиционная семья Тони символизировала куда больше, чем многие другие традиционные семьи. Тони не мог допустить, чтобы Джун и их будущий ребенок превратились в поле боя, однако портить отношения тоже не хотел. Но он опасался, что время упущено и рубежи обороны намечены давным-давно.
Четвертый сезон
Роджер Николас Холмс появился на свет в родильном доме «Бушли» через три недели после выхода в эфир последней серии третьего сезона. Роды длились относительно недолго, пять часов, но эти часы показались Тони вечностью. Сначала он сидел в коридоре под дверью родилки, курил и пытался решать кроссворд из «Таймс», но леденящие кровь стоны, а также стремительные перебежки акушерок и медсестер сводили его с ума, так что в итоге он отправился в паб и ровно каждый час возвращался, пока наконец ему не предъявили сына, тридцати пяти минут от роду.
До этого момента он беспокоился, что не испытает достаточно глубоких чувств при виде малыша. Когда у Барбары в сериале родился ребенок, Тони заплакал и счел это показателем естественных человеческих эмоций, однако потом стал думать, что просто-напросто отдал этому сериалу слишком много сил, а к тому же всегда лил слезы над вымыслом. Вспомнить хотя бы, как он расклеился, досматривая «Звуки музыки»{67}. Но впервые взяв на руки новорожденного сына, он содрогнулся от непроизвольных, судорожных всхлипов, которые тоже зарождались где-то глубоко-глубоко в животе. Беспокойство оказалось напрасным. Как выяснилось, не испытывать нежных чувств к собственному ребенку невозможно. Тони даже посочувствовал геям – им не дано пережить ничего похожего. Вот если бы Билл смог такое прочувствовать…
– Все нормально? – спросила Джун.
– Да, – ответил он. – Все отлично. Спасибо.
– Совершенно не за что.
– В смысле, спасибо тебе за все – не за то, что спросила, а вообще. Спасибо, что не отступилась. Спасибо за него.
Малыш – возможно, в такой момент эта мысль выглядела слегка кощунственной – не представлял собой дитя любви, естественный результат безмятежного, а то и самозабвенного единения супругов. Он представлял собой чудо иного рода: плод трудоемкого и мятежного сотрудничества двух наконец-то сработавшихся партнеров. Ребенок стал их собственным телеспектаклем, созданным общими усилиями.
Умиротворение длилось несколько недель: Джун и Тони гуляли в парке со спящим малышом и уплетали мороженое, а затем, после периода внутренней борьбы, Тони в полном объеме приступил к выполнению обязанностей мужа и отца. Это было нешуточное бремя. С появлением ребенка реальность уплотнилась, посуровела и коварно схватила Тони за горло. Если бы семейные обязанности были сродни любым другим, он с нетерпением считал бы дни до рождественских и иных праздников, но его нынешняя работа не сулила никакой передышки. Тони даже не радовался возвращению в офис, потому что теперь ему приходилось планировать заработки, да так, чтобы прожить втроем. Поскольку Джун уволилась, финансовые заботы целиком и полностью легли на его плечи. В голове у Тони теперь роились коляски, детское питание, ходунки, ипотечные взносы, а для мыслей, как он вдруг обнаружил, места почти не осталось. Те часы, когда он лениво стрелял из канцелярских резинок скрепками по абажурам или слушал музыку на офисном проигрывателе, нынче приносили не отдохновение, а зловещие предчувствия. Сможет ли он и дальше жить в таком напряжении? Хватит ли ему новых идей – реплик, шуток, персонажей, сюжетов, эпизодов – на прокорм, одежку и образование ребенка?
Все надежды он возлагал на Билла, но тот самоустранился. Ежедневно появляясь в офисе, мыслями он витал в облаках и совсем не жаждал возвращаться на землю. Раз за разом он гонял битловский «Revolver», пока от этой пластинки Тони не начало мутить.
– А помнишь, у них когда-то было: «I love you yeah yeah yeah»? – спросил Билл.
– У них вроде было «She loves you»{68}, – отозвался Тони.
– Один черт.
– Ну и дальше что?
– От той песни к этим они пришли за сколько там… за три года. А к чему пришли мы?
– А куда ты хочешь идти? Куда нам идти? – не понял Тони.
– Надо двигаться.
– Двигаться куда?
– Тебе лучше знать, какие подвижки бывают в семейной жизни. Приезд тещи. Поездка к теще. Всякие годовщины. Домашние застолья, которые всем в тягость. Ресторанные застолья, которые всем в тягость. Дети. Ванные и уборные. Няни. Новые ковры.
– Двигаться, говоришь?.. Переезд! Это же гениально! – воскликнул Тони. – Забацаем серию «Новый дом».
Бил пожал плечами:
– Давай. За неимением лучшего.
– По-моему, ты не в восторге.
– Это не та жила, которую можно разрабатывать пять лет, правда? Уже во второй серии тема начнет пробуксовывать.
– А что вообще ее навеяло?
– Не имею представления.
– «До смерти»?
Сериал вышел на телеэкраны и был у всех на устах; никто больше не обсуждал «Барбару (и Джима)», поскольку два сериала одновременно никто обсуждать не будет, в особенности если один из них уже не нов. Альф Рэмзи