Замужество было сопряжено с существенными переменами в сфере поведения и мировосприятия дворянки, с принятием ею на себя новых дел и обязательств, а также с необходимостью проявления постоянной заботы о сохранении семейного согласия как одной из норм христианского общежития и вместе с тем как формы выражения материнской гендерной роли. Однако благие устремления молодых девушек зачастую наталкивались на столь же решительное отторжение со стороны новоиспеченных мужей, особенно если в намерения последних не входило что-либо менять в привычном им состоянии эмоционального и бытового эгоцентризма.
Альтернативной формой заключения брака считался так называемый «тайный брак», реализовывавшийся как этнографический брак «увозом», когда родители по тем или иным причинам не давали согласия на замужество дочери, а она, напротив, стремилась к этому из‐за сильной романтической привязанности. Среди таких браков, заключавшихся исключительно по любви и по желанию девушки, встречались как счастливые, так и несчастливые истории. Возлюбленные «увозили» своих избранниц и из родительского дома (как гусарский ротмистр Андрей Васильевич Дуров Надежду Ивановну, урожденную Александрович[778]), и из института. А. Н. Энгельгардт вспоминала: «Про наш институт (московский Екатерининский. – А. Б.) было, например, известно, что лет за двадцать пять до моего поступления (в 1848 году, следовательно, речь идет о начале 1820‐х годов. – А. Б.) сын директрисы увез одну институтку и обвенчался с ней. Эта история в свое время наделала много шуму и передавалась институтками из рода в род»[779].
В крестьянской среде также была известна форма брака без согласия родных, называвшаяся венчанием «самоходкой»[780]. В этом случае заключение брака ставилось в зависимость от принятия именно девушкой решения о самовольном побеге.
При добровольности и обоюдном стремлении не всякая дворянская девушка могла набраться внутренней решимости обойтись без родительского благословения и пренебречь общественным осуждением[781], которому подлежал тайный брак, поэтому склонить ее к нему жениху было затруднительно. Иногда усилия оказывались безрезультатными, как в истории 1843 года шестнадцатилетней Софьи Андреевны, урожденной Бахметевой, испытывавшей сомнения на этот счет: «…Князь Вяземской… короткость обхождения своего с ея (В. П. Бахметевой. – А. Б.) дочерью безсовестно, непростительно, употребил во то убеждая ее при том согласиться на тайный брак к коему по словам его было уже им все приготовлено. Дочь ея прежде не соглашалась, но… по усиленным его убеждениям, к тому она стала колебаться…»[782]
Кроме того, организация отъезда и тайного венчания стоила немалых средств. Как передавала слова своего несостоявшегося зятя В. П. Бахметева, «Князь Вяземской сказал, что на сие нужны были ему 8-мь тысячь рублей ассигнациями которых он не мог достать еще»[783].
Реакция отца на тайный брак дочери характеризовалась той же «неумеренной строгостью», что и его отношение к ее эмоциональным предпочтениям, как показывает пример не достигшей 15-летия Надежды Ивановны, урожденной Александровичевой. Аргументы, служившие ее оправданию в глазах дочери, известной еще более неординарным поведением, не являлись таковыми для ее родителя, названного Н. А. Дуровой «величайшим деспотом в своем семействе»[784]: «Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь (садовую калитку. – А. Б.) и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми… В первом селе они обвенчались… Поступок матери моей хотя и мог быть извиняем молодостию, любовью и достоинствами отца моего, бывшего прекраснейшим мужчиною, имевшего кроткий нрав и пленительное обращение, но он был так противен патриархальным нравам края малороссийского, что дед мой в первом порыве гнева проклял дочь свою»[785].
Мемуаристка С. В. Капнист-Скалон воспроизвела уникальную историю тайного брака в 1780 году Марии Алексеевны, урожденной Дьяковой (1755–1807), с Николаем Александровичем Львовым (1751–1803), свидетельствующую о том, что данная форма брака могла носить и своего рода компромиссный характер, исключающий открытый конфликт с родителями и длительный разрыв родственных отношений с ними. При этом близкие по возрасту молодые супруги, с одной стороны, отстаивали свою эмоциональную привязанность и собственный матримониальный выбор, с другой – в течение нескольких лет вынуждены были приносить в жертву родительскому мнению себя и свои взаимоотношения:
«Будучи сговорен на матери моей (Александре Алексеевне. – А. Б.), дочери статского советника Дьякова, воспитывавшейся в Смольном монастыре, и зная, что друг его, Н. А. Львов, был страстно влюблен в старшую сестру ее, Марию Алексеевну, руки которой он несколько раз просил, но был всегда отвергнут (единственно потому, что не имел никакого состояния), отец мой (Василий Васильевич Капнист. – А. Б.), накануне своей свадьбы, решился для друга своего на такой поступок, который, пожалуй, решал, можно сказать, его собственную участь и мог сделать его на всю жизнь несчастным.
Часто выезжая со своей невестой то с визитами, то на балы, и всегда в сопровождении Марии Алексеевны, отец воспользовался последним обстоятельством. Отправившись накануне своей свадьбы на бал, он, вместо того чтобы подъехать к дому знакомых, подъехал к церкви, где находился уже и Львов и священник и все нужное к венчанию. Таким образом обвенчав друга своего и сестру, он решил их участь. Все разъехались в разные стороны из церкви, – Львов к себе, а отец с невестой своею и сестрой ее на бал, где их ожидали братья матери моей и удивлялись, что их так долго нет.
Вскорости Львов получил назначение от правительства ехать за границу с какими-то поручениями и только через два года возвратился, выполнив с таким успехом возложенное на него дело, что в награду за то государыня Екатерина II пожаловала ему значительное имение; тогда родители матери моей согласились на брак его с дочерью своею Марией Алексеевной, потому еще более, что она в продолжение этих двух лет не хотела ни за кого другого выходить замуж и отказала нескольким весьма достойным женихам.
Можно легко себе представить удивление родителей и всех родных, когда отец мой объявил им, что Мария Алексеевна и Львов два года уже как обвенчаны и что он главный виновник этого их поступка. Львов до смерти сохранил дружеские отношения свои к отцу моему»[786].
В то же время запретный «тайный брак» по любви, в противоположность легальному «пресному» браку по выбору родителей, заключал в себе притягательные для молодежи элементы авантюризма и романтики, дефицит которых в повседневной жизни побуждал к их мысленному конструированию. Атмосфера непубличности, интимности, сокрытия происходящего, в отличие от официального, парадного, демонстративного сговора, способствовала тому, что даже ребенок, каковым некогда был и князь П. А. Вяземский, «угадывал» во внешнем облике героини счастливой любовной истории, увенчавшейся супружеством без родительского благословения, «какую-то романическую тайну»: «Он (флигель-адъютант императора Павла, князь Щербатов. – А. Б.), приехав из Петербурга в Москву, влюбился в красавицу княжну Варвару (урожденную Оболенскую. – А. Б.). Брак их совершен был романически и таинственно. Его мать, женщина суровая и властолюбивая, противилась этому браку, со всеми последствиями отказа в материнском согласии. Разумеется, и мать невесты не могла в подобных условиях одобрить этот брак. Но, кажется, мой отец благоприятствовал любви молодой четы и способствовал браку, уговорив свою тетку (княгиню Екатерину Андреевну Оболенскую, урожденную княжну Вяземскую. – А. Б.) остаться в стороне и по крайней мере не мешать счастию влюбленных. Они тайно обвенчались и в тот же день отправились в Петербург. Помню, как она, в дорожном платье, заезжала к отцу моему проститься с ним и, вероятно, благодарить его за усердное и успешное участие, помню, как поразила меня красота ее и особенность одежды: вижу и теперь платье темно-зеленого казимира, в роде амазонки. На голове шляпа более круглая, мужская, нежели женская. Из-под шляпы падали и извивались белокурые кудри. Детство мое угадывало, что во всем этом есть какая-то романическая тайна»[787].
Как правило, даже упорно противившиеся самостоятельному выбору детей родители вынуждены были в конце концов принимать его и признавать существующий супружеский союз. Так, княгине Анне Григорьевне Щербатовой, урожденной княжне Мещерской, потребовалось немало времени, чтобы смириться с «тайным венчанием» сына, князя Александра Федоровича Щербатова (1778–1817), с княжной Варварой Петровной, урожденной Оболенской (1774–1843)[788]. Осмелюсь предположить, что одной из причин несогласия матери жениха на этот брак при родовитости обоих семейств могло быть необычное и негативно воспринимаемое старшинство невесты. По словам П. А. Вяземского, только «после многих лет старуха княгиня Щербатова простила сына своего и приняла у себя невестку»[789]. Одним из способов легитимации тайного брака могло стать признание представителями старшего поколения детей обвенчавшихся помимо их желания супругов. Н. А. Дурова, воспроизводя историю замужества своей матери, матримониальный выбор которой «не был выбором отца»[790]