[860] С учетом этого Кашинской дворянской опекой была принята резолюция о юридической обоснованности притязаний Елизаветы Николаевны, не ущемляющих имущественных интересов малолетних наследников имения: «…а потому и сие количество и крестьян сто душ в одном месте по селу Дьякову з деревнями состоящих и просимых к выделу по рассмотрению дворянская опека находит требование в том ея просительницы по всегдашнему пребыванию ее в Кашинской округе не толко согласно с законом но и с сие и выше значит с ползою и выгодами детей под [сим?] попечительством находящихся а чрез то сохранится во владении их прочим имением порядок и благоустройство и со обоих сторон навсегда спокойствие, по каковым обстоятельствам о приведени сего мнения а госпожи вдовы Лихачевой прозбы к исполнению самым действием сия опека и неукоснили б отнестись в уездной суд Кашинской…»[861] 30 мая 1803 года в Тверскую гражданскую палату был направлен соответствующий рапорт, после чего дело об указной части вдовы Лихачевой должно было поступить к производству в Кашинский уездный суд[862].
Обстоятельства данного дела подлежат историко-культурному анализу не столько в имущественно-правовом, сколько в этическом плане. С юридической точки зрения выделение дворянке после смерти мужа указной части из состава принадлежавшего ему при жизни движимого и недвижимого имения является вполне традиционной, восходящей к нормам Соборного уложения 1649 года, мерой обеспечения ей условного прожиточного минимума (не случайно в XVII веке употреблялись выражения «прожиточное поместье», «дать на прожиток»). Столь же привычным для российской дворянской социальной практики следует признать и тот факт, что указная часть вдовы, наряду с наследством, полученным от тех или иных кровных родственников, и приобретением, сделанным ею посредством покупки, была элементом ее собственного имущества, которым она могла распоряжаться самостоятельно и участие в делах управления которым превращало ее в экономически полноценную помещицу. Особого же комментария заслуживает, на мой взгляд, то, что Е. Н. Лихачева, имея официальное право вступить во владение предписанной ей по закону долей имения мужа в полном объеме, не стремилась к этому в условиях, когда это могло причинить ущерб будущему материальному благосостоянию ее малолетних детей, и предпочитала разделу единство семейной собственности. Вероятно, выделение небольшого количества крестьян из каждого отдельного населенного поместья представлялось ей экономически нецелесообразным, а материнское попечение диктовало не нарушать, по возможности, целостность принадлежавшего детям имения, а вместе с тем и годами существовавший, стабильный уклад хозяйственной жизни.
В дальнейшем недвижимая собственность Лихачевых продолжала оставаться неразделенной и находилась официально в их совместном владении. Вообще, в российской дворянской социальной практике раздел имущества между членами семьи обычно был приурочен к каким-то веховым событиям жизни, таким как вступление в брак детей, смерть родителей. Причем формально родительское имение могло быть поделено между детьми в духовном завещании и до этого, однако фактически раздел производился лишь тогда, когда завещание вступало в силу. При этом следует помнить, что нормы единонаследия и создания майоратных владений, официальные попытки законодательного учреждения которых предпринимались в XVIII–XIX веках по крайней мере дважды (в 1714 и 1845 годах), не приживались на российской почве. Дворянство с неизменным постоянством желало делить свои имения равномерно между всеми детьми, обеспечивая тем самым каждому из них более или менее стабильное имущественное положение. Вместе с тем дробление имений могло приводить к утрате ими экономической жизнеспособности, поэтому в реальной хозяйственной практике предпочтение отдавалось управлению единым нерасчлененным имуществом семьи до тех пор, пока обстоятельства позволяли это делать. Если во главе семьи стояла мать-вдова, то, как правило, именно она руководила организацией всего хозяйства в имении, не подлежавшем фактическому разделу до конца ее жизни или до ее особого волеизъявления.
Проблема задолженности, ставшая одной из реалий владельческой практики провинциального дворянства конца XVIII – первой половины XIX века, не обошла и Е. Н. Лихачеву, имевшую недвижимую собственность и в личном владении, и в совместном владении с детьми. В обеспечение займа, сделанного 27 июля 1825 года в Московском опекунском совете и составлявшего 47 тысяч рублей, ею было заложено имение, насчитывавшее 237 душ и включавшее в себя деревни Горбуново (42 души), Высоково (40 душ), Трубино (79 душ), село Лопково (27 душ), сельца Бяково (41 душа) и Софьино (8 душ) Кашинского уезда Тверской губернии[863]. 14 марта 1827 года Тверской гражданской палатой были выданы четыре официальных свидетельства об имениях, принадлежавших Е. Н. Лихачевой и ее детям: штабс-ротмистру Г. В. Лихачеву, штабс-ротмистру И. В. Лихачеву, прапорщику П. В. Лихачеву и А. В. Давыдовой, урожденной Лихачевой[864]. На основании одного из этих документов имение, состоявшее из деревень Вороново (107 душ), Бородино (36 душ), Абабково (55 душ) и Сухой ручей (67 душ) Новоторжского уезда Тверской губернии и насчитывавшее в совокупности 295 душ, было заложено в Санкт-Петербургском опекунском совете в результате произведенного 14 апреля 1827 года займа в размере 56 тысяч рублей[865]. Три других свидетельства об имениях, располагавшихся в Кашинском уезде Тверской губернии, одно – в деревнях Плечево (47 душ), Бузыково (20 душ), Доможирово (16 душ), Покров (6 душ) и Ромашино (30 душ), другое – в сельце Устиново (134 души) и третье – в селе Дьяково (51 душа) и деревнях Новинки (61 душа) и Высокое (2 души) и насчитывавших всего соответственно 119, 134 и 114 душ, по сведениям, которыми Тверская гражданская палата располагала к 18 марта 1829 года, не представлялись Лихачевыми в качестве формальных гарантий осуществления займов под заклад имущества[866].
Распространенность задолженности дворянства подтверждается и мужской художественной прозой исследуемого периода. Достаточно вспомнить одного из героев пушкинской повести «Барышня-крестьянка» – Григория Ивановича Муромского, – который «промотав в Москве большую часть имения своего… уехал… в последнюю свою деревню… и в деревне находил способ входить в новые долги»[867]. И хотя речь идет о мужчине, не хозяйствовавшем рачительно, а растратившем состояние, живя в столице, и возвратившемся в имение, но не сумевшем наладить в нем экономически эффективный порядок вследствие присущей ему «англомании»[868], понятно, что этот образ репрезентирует в целом социокультурную ситуацию в отношении задолженности представителей как мужской, так и женской части дворянства. Разумеется, далеко не все дворяне, а тем более дворянки «проматывали» свои недвижимые владения. Напротив, многие из них, особенно жившие в провинции, стремились приумножить собственные состояния, пытаясь вести рентабельное хозяйство, обеспечивающее более или менее стабильный доход. Однако в действительности им это не всегда удавалось, и потому они входили в долги с тем, чтобы получить дополнительные средства либо для вложения в имения с целью повышения доходности, либо для обеспечения себе привычного уровня материального благосостояния. Литературный дискурс репрезентировал опыт закладывания имений в опекунский совет на рубеже XVIII–XIX веков как еще только входивший в социальную практику и общественное сознание провинциального дворянства[869]. Но уже в течение нескольких последующих десятилетий этот опыт настолько укоренился и получил такое широкое распространение, что воспринимался практически неизбежным условием нормативного ведения хозяйственной деятельности.
В первой половине XIX века даже крупным помещицам, таким как Е. Н. Лихачева, не удавалось отыскать оптимальных способов хозяйствования, позволявших избежать вхождения в долги. Для погашения задолженности приходилось обращаться к другим видам предпринимательской активности, доходы от которых были более высокими. Так, Елизавета Николаевна распоряжалась делами двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов в Ярославской губернии, а также питейных сборов, продолжая тем не менее интересоваться покупкой имений[870], хозяйственное освоение которых относилось к традиционной сфере повседневных занятий провинциальных дворянок.
Конкретизируя экономическую сторону повседневной активности вдовы Лихачевой, следует подчеркнуть ее главенствующую роль в определении стратегии ведения общесемейного хозяйства. Руководя обширным хозяйственным образованием, рассредоточенным в 1820‐х годах не только по разным уездам, но и по разным губерниям, она бдительно следила за действиями управляющих, регулярно предоставлявших ей письменные отчеты о состоянии текущих дел. На основании поступавших сведений информировала сыновей о финансовом положении семьи. При этом сама, как видно из письма к сыну Петру, с большим недоверием относилась к доставляемым сводкам наличного капитала, что, впрочем, не мешало ей положительно отзываться о том или ином управляющем: «…из бумаг ты увидишь моего капиталу, но я ничему неверю большая часть на бумаге. Я исписала ето в мое правление, кажетса Юрьенев (подчеркнуто автором. – А. Б.) хорош что Бог даст в перед»[871].
Попечение Е. Н. Лихачевой о сохранении экономической жизнеспособности имения выражалось в том числе в непрерывной переписке с управляющими, отчитывавшимися ей о ходе дел во вверенных им поместьях. Отдавая практические распоряжения по наиболее оптимальному, с ее точки зрения, ведению хозяйства, она осуществляла учет доходов и расходов, следя за тем, чтобы их соотношение не свидетельствовало о снижении общего уровня рентабельности семейных владений. Особой доскональностью отличалась ее переписка с управляющим Дмитрием Юрьеневым (или Юргеневым