Любопытны размышления Ж. Пастернак, находившейся уже в преклонном возрасте (1990‐е), о ее девичьих опытах «пылкой дружбы» в стенах учебного заведения дореволюционной России. Эти отношения она называла «лесбийской любовью», хотя полагала, что подобные проявления встречались не так часто, как на Западе: «Не думаю, что лесбийская любовь была тогда распространена в России. Как это было, например, во Франции. Попробуй найти современный французский роман, в котором школьница или школьная учительница не пытается лечь в постель со своей подругой или ученицей! Ни в русской литературе, ни в русской жизни ничего подобного не было в помине»[1048]. Между тем она признавалась, что в своих сексуальных фантазиях в возрасте раннего пубертата представляла как мальчиков, так и взрослых женщин. Ж. Пастернак рассказывала о своих пылких чувствах к учительнице: «Я была влюблена во фройляйн Хеннингс, грезила ей и трепетала в ее присутствии. Я страдала, томилась и упивалась теми мгновениями, когда она смотрела на меня»[1049].
Интимные отношения между подругами имели различные проявления. Они могли выражаться в сильной духовной привязанности, нередко сопровождались телесными практиками (поцелуи, объятия, демонстрация тела, ощупывание). Однако при наличии телесных (плотских) проявлений они никогда не приобретали характер откровенных интимных (сексуальных) отношений. Эту особенность подметили исследователи феномена лесбийских отношений. В частности, Л. Фадерман в книге «Исключать мужскую любовь: романтическая дружба и любовь между женщинами с эпохи Ренессанса до наших дней»[1050] пришла к выводу, что любовные отношения между женщинами не всегда выражались в сексуальных терминах. Она полагала, что на протяжении длительного периода романтические чувства между женщинами вообще были за рамками сексуального контекста.
Возникавшая однополая привязанность между девочками, несмотря на страстные проявления, имела платонический характер. Ни в одном из описанных «обожаний» не удалось встретить намека на конкретные эротические желания. Это, конечно, не означает, что девочки не переживали состояния возбуждения. Однако в абсолютном большинстве случаев эти позывы имели бессознательный характер, они не догадывались о том, что с ними происходит. Апофеозом телесных отношений становился поцелуй. Весь смысл «обожания» состоял в преклонении перед личностью подруги. Основное содержание «обожательского союза» выражалось в совместной деятельности: беседах, размышлениях, изучении учебных предметов, переписке, душевных разговорах, поддержке друг друга. Петербургский врач Борис Ильич Бентовин отмечал особый «идеальный» характер институтского обожания. В своей научной работе, посвященной столичным борделям и их обитательницам, он достаточно смело сравнивал лесбийские отношения между проститутками с феноменом обожательства гимназисток: «Среди проституток очень распространено обожание подруг. Это в своей основе то же самое явление, которое замечается в женских гимназиях… Но чаще на фоне развращающей обстановки это идеальное чувство принимает затем характер лесбиянства»[1051]. Врач условно разграничил данные явления. Если обожательство в его представлении – это «идеальное чувство», то однополые связи между проститутками, подразумевающие плотские отношения, – девиация. Выше я приводила отрывок из девичьего дневника, где автор описывала, как осуществлялся выбор между «старшими» и «младшими» в женских гимназиях. Практически о том же писал врач, характеризуя отношения в публичных домах: «Так, обычно очень юные, только начинающие свою деятельность проститутки влюбляются в более солидных и опытных подруг, поселяясь вместе… Старшая посвящает младшую во все особенности и уловки промысла, а в критическую минуту оказывает ей серьезную, энергичную поддержку… Так живут и обожающая с обожаемой, как бы дополняя друг друга и принося друг другу известные выгоды»[1052]. Свидетельства, приводимые Б. И. Бентовиным, – яркое доказательство схожести в проявлении однополых влечений как в институтском пространстве, так и в условиях борделя.
Девичье «обожание» по сути своей приближалось к образцу высокой любви между женщинами, воспетой еще древнегреческой поэтессой Сапфо. Лирические героини «десятой музы» много говорят о сильных чувствах к представительницам своего пола, однако избегают описания откровенных половых контактов. Если ориентироваться на исследователей античной цивилизации, то романтические связи между девушками, входившими в «дом служительниц муз» Сапфо, имели много схожих черт с рассматриваемым «обожательством» институток и гимназисток в России. Андре Боннар в известной работе «История греческой цивилизации», Ганс Лихт в книге «Сексуальная жизнь в Древней Греции» отношения между ученицами лесбосской поэтессы называли «горячей дружбой»[1053]. Младшие девушки из школы («музея») Сапфо адресовали свои чувства к старшим, а те отвечали им взаимностью и помогали в изучении наук и искусств[1054]. В стихах поэтессы к ученицам также прослеживается сходство с текстами писем гимназисток дореволюционной России, в которых они излагали свои чувства (употребляли одинаковые сравнения и обороты в отношении возлюбленных; выражали восхищение внешней красотой, походкой; признавались в желании быть рядом; описывали волнение, охватывавшее при лицезрении объекта любви, чувство ревности; жаловались на тяжесть выбора спутницы).
Следует заметить и еще одну особенность – спокойное отношение общества к подобным проявлениям детской сексуальности. Лесбийские отношения учениц или намеки на них не вызывали осуждения окружающих. Сложно представить, что учительницы, наставницы, сами вышедшие из закрытых или полузакрытых учебных заведений, не догадывались о существовании подобных взаимоотношений между их подопечными. Кроме того, нужно учитывать и то, что произведения и автобиографии Л. Чарской, Н. Лухмановой, А. Вербицкой, в которых они описывали практики «обожания» учениц, были рассчитаны на массового читателя, среди которых большая часть – дети и подростки. Е. Н. Водовозова сообщала, что институтки охотно делились со своими родителями о том, кого они «обожают», «сколько раз в неделю» им удалось встретить «обожаемый предмет»[1055]. Она добавляла, что классные дамы никогда не наказывали их за сам факт «обожания», а только за нарушение дисциплины. Женщины-авторы без тени смущения повествовали об интимных отношениях между девочками, очевидно, не видя в этом ничего предосудительного. Основная причина состояла как раз-таки в отсутствии сексуального (плотского) подтекста в этих отношениях.
Л. Фадерман, изучавшая феномен однополой женской влюбленности в истории, пришла к выводу, что только в наши дни общество стало видеть иной подтекст в романтической дружбе между женщинами. Она полагала, что в традиционных обществах женщины воспринимались как существа асексуальные, а значит, и отношения между ними, даже самые близкие, являлись проявлением их духовности и чувствительности. С эмансипацией женщин в конце XIX века, по мнению исследовательницы, социальная терпимость к однополой влюбленности закончилась. Мужчины стали видеть в этих отношениях подрыв традиционных представлений о женской сексуальности, поэтому в данный период на Западе лесбийские связи стали рассматриваться как патология и опасное социальное явление[1056]. В России в начале XX века российское общество продолжало спокойно смотреть на однополую влюбленность публичных женщин, в то время как гомоэротические связи мужчин жестоко осуждались. Лесбийские отношения, распространенные в среде эпатажных представительниц Серебряного века, фактически были легализованы в дореволюционные годы. М. И. Цветаева воспевала однополую любовь, считая ее наиболее возвышенной и одухотворенной[1057]. Однополые связи были характерны не только для творческого бомонда. С либерализацией страны, раскрепощением общества в сексуальной сфере все чаще они встречались среди обычных горожанок[1058]. Женская бисексуальность не подвергалась критике, очевидно, по той причине, что ее не причисляли к разряду перверсий.
Если говорить о девочках-подростках, то однополая привязанность среди них была непродолжительной. Достигая рубежа полового созревания, их интерес к представительницам своего пола исчезал, а реверсии, как правило, не происходило. Чем объяснялся этот характер поведения?
М. И. Цветаева, очевидно пережившая подобные чувства, раскрывала свое видение этого противоречивого поведения женщин в «Письме к Амазонке». Она искренне считала, что достаточно часто («нормальный, естественный и жизненный случай») девушка «боится мужчины», поэтому изначально идет к женщине. Но, так же как и большинство девушек того времени, она понимала, что всей душой хочет быть матерью, мечтает о ребенке («женском хлебе насущном»). Ей принадлежат строки «Как хотелось бы иметь ребенка – но не от мужчины! Как хотелось бы ребенка – но только моего!»[1059] Она полагала, что единственным досадным недоразумением лесбийских отношений является зов природы – инстинкт материнства, который в конечном счете приводил к разрыву влюбленных. М. Цветаева писала: «Ребенок: единственная уязвимость, рушащая все дело. Единственное, что спасает дело мужчины. И человечества»[1060]. В итоге желание породить на свет новое существо, по мнению русской поэтессы, толкало юную женщину в объятия к своему «врагу» – мужчине