Маленьким детям, в случае появления у них «неудобных вопросов», взрослые по традиции рассказывали различные небылицы. Однако истории о капусте и аистах терпели фиаско, когда в дом приходила акушерка. В девичьих дневниках присутствовали упоминания о том, что именно акушерка приносила детей. В частности, юная Оля Олохова описывала, как с интересом рассматривала чемоданчик приглашенной женщины, будучи уверенной, что там находятся «живые куклы», из которых родители выберут себе ребенка[1086]. Распространенными были рассказы родителей о покупке детей в «городе»[1087].
Версии появления детей извне (принес аист, нашли в капусте, купили в магазине) в ходе взросления девочек теряли актуальность. Наблюдая за своими беременными матерями, они осознавали связь между женским телом и впоследствии появлявшимся ребенком, так выстраивалась подростковая концепция рождения. Наиболее распространенной была версия о появлении детей в результате поцелуя между женщиной и мужчиной. Этим объяснялся тот факт, что юные создания чрезвычайно опасались первого поцелуя. Наиболее лаконично возникновение собственного представления о зачатии описала Ж. Пастернак: «В животе у мамы? Почему и как ребенок туда попадает? Поскольку дети рождались у женатых, то, вероятно, здесь не обходилось без мужчины. Я спросила у Мамы: „Когда муж и жена целуются, то ребенок попадает к ней в живот через рот?“ – Должно быть, я тогда ее сильно смутила»[1088].
Зачастую знания взрослых девушек в данной сфере мало чем отличались от представления детей. Встречалось, что образованные девушки, вступая в брак, имели очень скудные сведения о том, каким образом появляются дети. Елизавета Дьяконова в своем дневнике за 1895 год привела любопытный эпизод, связанный с замужеством своей младшей сестры. Восемнадцатилетняя Валентина была убеждена, что дети рождаются от поцелуев. «Да неужели же ты не знаешь, что это и есть настоящий брак? Разве ты не понимаешь, что если он будет меня целовать, то это и значит, что мы сделаемся настоящим мужем и женою…» – отчаянно она доказывала более просвещенной Елизавете. В ответ на подобное высказывание сестра возмущалась: «Широко раскрыв глаза и не веря своим ушам, слушаю я Валю. Восемнадцатилетняя девочка… горячо рассуждавшая о нравственности… не знала… что такое брак! … И вдруг, случайно, почти накануне свадьбы я узнаю от нее, что она еще невинный младенец, что она… не понимает и не знает ничего. „Валя, – послушай, – ну вот мы с тобой читали, иногда говорили об этом… Как же ты понимаешь?..“ – „Конечно, так, что они целуются… От этого родятся дети, точно ты не знаешь“, – даже с досадой ответила сестра. Я улыбнулась. „Что же ты смеешься? Разве есть еще что-нибудь? Разве это не все? Мне одна мысль о поцелуях противна, а вот ты смеешься. Какую же гадость ты еще знаешь?“ – с недоумением спрашивала Валя…»[1089]
Представления о связи между деторождением и пищеварением являются, по мнению ученых, одним из древнейших архетипов. Доказательством того выступают доисторические мифы, повествовавшие об оплодотворении через рот[1090]. Известная австрийская исследовательница Х. Дойч в своей книге, посвященной психологии женщин, приводила многочисленные свидетельства детей и подростков, в которых они убедительно рассказывали о появлении детей от поцелуев. С. Б. Борисов, изучавший культуру девичества в СССР, также указывал на то, что данная версия была наиболее популярной среди девочек Советской России[1091].
Среди девушек существовал еще один миф о беременности. Юные особы полагали, что дети могут появиться от длительного нахождения рядом с мужчиной в одном помещении. Субъект мужского пола был настолько загадочен и непостижим для них, что один факт его присутствия, по мнению девушек, обязательно приводил к беременности. Эта мысль чрезвычайно заботила их. Пятнадцатилетняя Т. Л. Сухотина-Толстая мучилась оттого, что в их доме жил учитель. Она была убеждена, что нахождение под одной крышей с мужчиной сделает ее беременной: «Я помню, например, раз мне мама сказала, когда мне было уже 15 лет, что иногда, когда мужчина с девушкой или женщиной живут в одном доме, то у них могут родиться дети. И я помню, как я мучилась и сколько ночей не спала, боясь, что вдруг у меня будет ребенок, потому что у нас в доме жил учитель»[1092].
Еще один пример, демонстрирующий крайнее невежество в вопросах половой культуры. Девушка по возвращении из поездки вдруг стала сама не своя, грустила, впадала в истерику, плакала. Спустя месяц она рассказала подруге о случившейся «драме». Находясь в поезде, она прилегла, а когда проснулась, то обнаружила, что по другую сторону от сетки спал незнакомый мужчина. Девушка была убеждена, что теперь у нее родится ребенок[1093].
Л. Д. Менделеева-Блок, несмотря на любовь к флирту, страстную натуру (на страницах своего дневника она откровенно описывала любовные ухаживания своих поклонников и интимные переживания), вступая в брак, кажется, до конца не имела представления о том, как появляются дети. Она не желала беременеть и становиться матерью. Ее жених пообещал, что детей у них не будет. Однако, находясь в положении вскоре после свадьбы, она писала, что «ничего не знала о прозе жизни»[1094]. Видимо, обещание, данное мужчиной, для нее являлось гарантом того, что не будет нежелательных беременностей.
Подавляющее большинство девочек, дневники которых удалось изучить, не представляли свою взрослую жизнь без замужества и материнства. «Какая же будет жизнь моя без них (детей. — Н. М.)?» – рассуждала юная Ольга Лопухина[1095]. В. П. Багриновская в описаниях своего юношества указывала на то, что практически все знакомые девушки мечтали о традиционном жизненном сценарии: замужество, уютный дом, семья, дети. В девятнадцать лет, имея за плечами институтское образование, работу, она рассуждала о том, что ей непременно нужна семья. Она выражала готовность выйти замуж даже за нелюбимого человека, лишь бы быть женой и матерью[1096]. Боязнь засидеться «в девках», остаться одной, не выбранной женихами, толкала девушек к скорейшему замужеству. Желание всю себя посвятить семье и детям, культивируемое педагогами, врачами и высокой литературой, было жизненным приоритетом большинства молодых особ. В девятнадцать лет Екатерина Николаевна Кравченко размышляла: «Разумеется, если у меня будет ребенок… то я отдам ему всю жизнь»[1097].
Однако с распространением идей феминизма, нигилизма, разрушением патриархальной семьи и традиционных ценностей все большее число девушек настороженно и даже негативно относились к замужеству. Некоторые из них в отношении многодетных матерей, беременных женщин употребляли термины «самки» и «эротоманки», полагая, что они уподобляются животному миру[1098]. Даже девушки, воспитанные в семьях с патриархальными ценностями, нередко отказывались следовать примеру матери. Весьма показательны размышления Татьяны Толстой. Она с жалостью писала о матери (Софья Андреевна рожала тринадцать раз, одиннадцать из ее детей выжили), которая в представлении дочери днем и ночью только и делала, что возилась с детьми. Такой жизненный сценарий не устраивал девушку. Для Татьяны более привлекательной казалась деятельность отца – творческая и интеллектуальная. Материнский самоотверженный труд по уходу за детьми и их воспитанию она называла «материнским рабством»[1099]. Вероятно, бессознательные страхи повторить участь матери оказали особое влияние на репродуктивные способности Татьяны. Ее многократные беременности заканчивались внутриутробной смертью плода либо скорой гибелью новорожденного.
Юная Любовь Дмитриевна Менделеева откровенно признавалась, что мысли о потенциальном материнстве приводили ее в ужас. Она сознавалась в ненависти к деторождению. «С ранней, ранней юности, предельным ужасом казалась мне всегда возможность иметь ребенка… Ничего так не ненавижу на свете, как материнство», – вспоминала Л. Менделеева[1100]. Свое состояние она характеризовала как «бунт» против деторождения. Накануне замужества мысли о возможной беременности настолько терзали ее, что она была готова отказаться от брака с «любимым Сашей»: «Когда стал приближаться срок нашей свадьбы с Сашей, я так мучилась этой возможностью, так бунтовало все мое существо…»[1101] Забеременев, она делала все, чтобы избавиться от своего положения. Материнский инстинкт в ней так и не проснулся. Рожденная девочка вскоре умерла. Л. Д. Менделеева-Блок писала, что наконец спасена от «прозы жизни».
Психиатр К. Хорни полагала, что отрицание материнского инстинкта у женщины может быть связано с конфликтами детства, а именно с разочарованием в собственном отце. «В последующем инстинктивное желание получить что-либо от мужчины может превратиться в карательное „урвать“ от него… Она… будет движима только одним: навредить самцу, использовать его и „высосать досуха“», – отмечала Хорни[1102]. Сложно судить, насколько гармоничными были отношения между юной Любой и ее знаменитым отцом Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Известно лишь, что разница в возрасте ее родителей была существенной (это был второй брак для Д. Менделеева). В. В. Розанов в одном из своих сочинений указывал на то, что Д. Менделеев чрезвычайно «тосковал и тревожился, пока его замужняя дочь не забеременела»