Независимо от своего отношения к материнству юные дворянки, интересовавшиеся подробностями зачатия, разрешения от беременности, представляли роды не иначе, как «страх», «страдание», «ужас», «смерть», «боль». Е. Дьяконова, которой еще не исполнилось двадцати лет, размышляла в дневнике: «В самом деле: женщина рождает ребенка среди страшных страданий, жизнь ее висит на волоске, она находится в прямой зависимости от искусства акушерки, а потом – от ухода»[1104]. На страницах дневника она передала интимный разговор с недавно родившей сестрой. Подробности родового процесса приводили юную девушку в ужас. Вера Варсанофьева признавалась, что боится иметь детей из‐за страха их смерти и нескончаемых болезней. Она вспоминала свою мать, которая дни и ночи проводила у постели больных детей, полностью отдаваясь служению им. Вера отказывалась ограничивать свою жизнь материнскими «хлопотами и страданиями»[1105]. Рождение ребенка для девушек представлялось «постыдным» актом[1106]. Многие из них признавались в том, что «с ужасом размышляли» о собственной фертильности.
Особый характер патриархального воспитания в дворянских семьях, замалчивание интимных подробностей супружеской жизни, депривация женской сексуальности рождали в сознании девушек трепетное волнение перед предстоящими отношениями с мужчинами и материнством. Источниками просвещения девиц выступали, как правило, старшие замужние сестры, близкие подруги, находившиеся в браке. Мать не была источником этих сакральных знаний для дочери. Это объяснялось особым характером общения между ними, наличием определенных границ, которые не принято было переходить. Традиционный характер взаимоотношений между родителями и детьми, впервые отмеченный в Домострое, предписывал некоторую официозность их общения. Невозможно было представить себе дворянку, посвящавшую свою юную дочь в особенности брачной жизни, интимных отношений, тайны рождения. В одной из переводных работ 1915 года, затрагивающих межполовые вопросы, указывалось: «…обсуждение грубо-чувственных половых отношений неуместно между родителями и детьми»[1107]. Считалось, что подобные беседы могут подорвать авторитет родителей, вызвать пренебрежение к ним со стороны подростков. В том случае, если ребенок задавал неуместный вопрос («Откуда берутся дети?»), рекомендовалось отвечать косвенными фактами, ссылаясь на Божественный закон и элементарные сведения из области ботаники. Специалисты советовали давать ответы «коротко», «по-деловому» и «по существу». Полагалось, что половое просвещение девушек должно было произойти «само собой»[1108]. Необходимо заметить и еще одну важную деталь.
Просвещенность девочек в сексуальных вопросах (даже наличие элементарных знаний) считалась свидетельством их распущенности и плохого нравственного воспитания. Показателен рассказ Леонида Кондратьева «Мерзкая девчонка», опубликованный в журнале «Семейное воспитание». Главная героиня – обычная восьмилетняя девочка. Гуляя с матерью, она вдруг стала задавать «неуместные вопросы» о лошади, увиденной на поляне. Ребенок интересовался: «Что это у нее такое?.. Вон там, на животе… большое и длинное?»[1109] Мать очень сконфузилась, девочка так и не получила ответа на интересующий вопрос, ее отругали и впредь запретили касаться подобных тем, называя при этом «мерзкой девчонкой».
Русская классическая литература содержит немало примеров сексуальной безграмотности дворянок. Долли Облонская, родственница Анны Карениной, несмотря на теплые отношения с матерью, была глубоко невежественна в половых вопросах накануне брака. Она язвительно вспоминала: «Я с воспитанием maman не только была невинна, но я была глупа. Я ничего не знала»[1110]. Долли указывала, что единственный случай, когда мать завела с ней интимную беседу, был связан с появлением первых регул. Другая героиня романа, Кити, отмечала, что мать рассказала ей историю знакомства с отцом только после того, когда сама девушка вышла замуж («Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины»)[1111].
Девочки не могли поведать матери о своей первой влюбленности, получить ее совета, задать интересующие вопросы только потому, что это считалось неприличным и предосудительным. Матери-дворянки сознательно избегали подобных тем. Показательна история Оли Олоховой. Она тяжело переживала первую влюбленность. Ей нездоровилось, в томлении дни напролет она проводила в своей комнате. Заподозрив неладное, мать завела с дочерью откровенный разговор. После того как Оля с трепетом рассказала матери о своих чувствах, та ее безмолвно «поцеловала… перекрестила и ушла»[1112].
Девочки могли долгое время не догадываться о характере сексуальных отношений, особенностях деторождения. Сакраментальные знания могли обрушиться на юные создания совершенно внезапно: после прочтения художественной книги, пролистывания страниц в учебниках по физиологии и акушерству, после случайно услышанного разговора на улице или дома. Любопытное описание полового просвещения было представлено в воспоминаниях знаменитой русской писательницы начала XX века Анастасии Вербицкой. По признаниям Вербицкой, впервые она узнала об интимных подробностях полового развития в первом классе гимназии. Ее одноклассницы втайне от родителей и учителей принесли медицинскую брошюру с откровенными анатомическими и физиологическими картинками, которую практически весь класс с упоением читал и рассматривал. Несмотря на давность описанных событий, писательница смогла передать чувства, которые она испытала, будучи юной девочкой: «Какое отчаяние овладело нами! Автор грозил разрушенным здоровьем, нервными болезнями, помешательством. Души всколыхнулись от темных предчувствий, от ужасной судьбы, ожидающей нас! Мы рыдали над нашей разбитой жизнью»[1113]. Ее искренне удивляло и возмущало то, что все без исключения матери, классные дамы, ежечасно обучавшие своих дочерей и учениц правильным манерам, грации, – никто не удосужился рассказать о самом главном – сути женского существа, характере интимных отношений, женской фертильности и предстоящем материнстве. «Почему так небрежно обошли важнейшие моменты в нашей жизни? Мы начали понимать нашу заброшенность, но от этого не было легче», – размышляла юная Настя Вербицкая[1114]. Для многих дворянок литература медицинского характера оставалась единственным источником полового просвещения. В. П. Багриновская, О. Олохова признавались, что подробно изучали работы В. Н. Жука, посвященные женской физиологии и материнству[1115]. Их удивляли подруги, которые, находясь в положении, могли ничего не знать о предстоящих испытаниях.
Мемуаристка М. Г. Морозова в своих воспоминаниях, посвященных институтской жизни 1910‐х годов, уделила особое внимание событию, благодаря которому она впервые осознала характер интимных отношений между мужчиной и женщиной, назвав его «просвещение». Она сообщала: «Вблизи меня в проходе столпилась небольшая группка моих одноклассниц. Между ними идет какой-то таинственный тихий разговор: „После свадьбы? Муж и жена? Что делают? Как это? Рождаются дети?“… Аня помолчала, как бы испытывая какое-то затруднение. Потом сложила пальцы левой руки в неплотный кулачок и, убрав все пальцы правой руки, кроме среднего, быстро сунула выставленный палец в кулачок левой. „Понимаешь?“ Я поняла… Я спросила Олю: „Аня говорит… Как ты думаешь, это правда?“ „Правда, Васенька, – ответила Оля. – Моя мама акушерка. У нее есть такая книга… Я прочла…“»[1116]. В данном свидетельстве книга по акушерству вновь предстает авторитетным источником девичьего сексуального просвещения.
От юных барышень пытались скрыть повседневные реалии и особенности быта замужних женщин. Педиатр и гигиенист В. В. Гориневский в конце XIX века отмечал особенность взаимоотношения матерей и дочерей в интеллигентных семьях: «Дочерей своих такая заботливая мать до поры до времени, т. е. до окончания учения, а иногда и до самого замужества совсем устраняет от домашних дел и дрязг»[1117]. Он полагал, что такой подход – основная ошибка «новых матерей», приводящая к тому, что девочки вступают в семейную жизнь совершенно не подготовленными, вследствие чего очень много страдают. Ни в одном из детских дневников не удалось обнаружить описания беременностей собственной матери. Не совсем понятно, почему девочек не удивляли перемены в материнском организме? Догадывались ли они о скором появлении нового члена семьи? Как переживали это? То ли они действительно не осознавали происходившего, то ли разговоры на эту тему пресекались старшими членами семьи. Сложно представить, что девочки, находясь в замкнутом пространстве семьи, не обращали внимания на существенные изменения в материнском теле. Очевидно, детей никак не готовили к тому, что у них появятся братья или сестры, не фиксировали внимание на особенности внутриутробного развития плода. Находясь в положении, дворянки скрывали этот факт от своих детей, облачаясь в свободные одежды. Иногда матери отмечали, что их новое состояние вызывало некоторое смущение у старших детей (в особенности у девочек). О. В. Палей указывала на то, что ее дочери очень «конфузились»[1118]