нили старожилы, жившие там после войны[1269]. Типично южнорусским наказанием, бытовавшим для неверных жен у казаков, было привязывание изменщицы на ночь на могильном кресте с завязанным над головой подолом. Усугубить устрашение подобного рода призывалось и такое наказание как привязывание женщины («юбку на голову завязать») «к лопасти, к крылу мельничному – и на малый оборот». «Пусть покружится голая при всем святом народе…», – рассуждали инициаторы ритуалов опозорения[1270].
Если таковые нравы царили в Центральной России, то на ее окраинах отношение к супружеской неверности могло сильно отличаться от того, что творилось в центральных губерниях.
Чем южнее – тем очевиднее была строгость. У кавказских народов за лишение девственности и соблазнение чужой жены виновый (согласно адату) должен был поплатиться – причем вместе с женщиной, с которой его застали – жизнью (право на убийство обоих имел отец девушки и муж женщины)[1271], если на свадьбе нецеломудренную невесту в этих краях избивали «муж и дружки, а гости должны были плевать на нее»[1272], а после свадьбы она нередко должна была поплатиться за свою неосторожность свободой[1273]. В сопредельной Северному Кавказу части русские (проживавшие там) постепенно переняли бо́льшую ответственность в отношении девичьих игр-довиток, посиделок, особенно в местах образования поселков городского типа, железнодорожных станций – на это обратили внимание сами современники[1274].
Чем севернее и северо-западнее – тем чаще встречались отступления от обязательности целомудрия (особенно девушек, но и в отношении замужних женщин тоже). Скажем, у словаков, чехов ничего подобного позорящим наказаниям не наблюдалось, не знали их и в Швеции, Финляндии, Англии, где сельские общины терпимо относились не только к добрачным связям молодежи, но и к внебрачным детям[1275]. У англичан практиковались концерты адской музыки – шаллал (любопытно, что это напоминает французское название шаривари) – но нет никаких данных, что так срамили только девушку или женщину: так поступали с теми, за кем велась дурная слава, слухи, нередко доставалось вдовцам или тем, кто имел большую разницу в возрасте (когда очевидно, что брак будет бездетным)[1276].
Чем южнее – тем чаще встречалось бытование ритуалов опозоривания: у австрийцев, венгров, штирицев – это были насмешливые песни, куплеты[1277], аналогичные сенсеррады бытовали у испанцев (с возможностью откупиться от издевательств, но зато – при отсутствии откупа – продолжавшиеся несколько дней), португальцев – но опять-таки в Европе они касались осрамления не только девушки или женщины[1278]. У французов – на Севере, особенно в Бретани, бытовали строгие ритуалы опозорения, на Юге – общественное мнение было более терпимым[1279].
Удивительно, но факт: у большинства славянских народов позорящие наказания – и именно для женщин – бытовали во многих регионах. Надевание хомута на шею нецеломудренной невесте практиковали поляки[1280], изгнание из села, избиение кнутом и проклятие (особенно если до- или внебрачная связь заканчивалась беременностью) – сербы (у них также бытовал ритуал дырявого кубка с вином на свадьбе)[1281]. У болгар нецеломудренную невесту полагалось вымыть на глазах у всего села, иногда ее на телеге отвозили обратно к родителям (и большего стыда и срама было не придумать), к концу XIX века чаще практиковалась материальная компенсация (очень большая – двойное-тройное приданое[1282]) «за причиненное зло», и она в дальнейшем не считалась частью приданого[1283].
Конечно, выше приведены примеры из области обычного права. Право светское, официальное, писаное было куда более гуманным в отношении адюльтера, но… большинство юристов в то время даже не допускали мысли о том, чтобы наказание за супружескую измену было равным для обоих полов. «Одинаковая ответственность мужа и жены за прелюбодеяние идет вразрез с общественным сознанием и глубоко вкоренившимися понятиями и нравами общества, основанными не на априорных теоретических рассуждениях, а на требованиях действительной жизни, вытекающих из экономических и социальных условий ее, и пока последствия не изменятся до полного уравнения обоих полов, не только в правах своих, но и в деятельности, род занятий и приобретении средств к жизни, скажу более – пока рожать незаконно прижитых детей будут только прелюбодействующие жены, а не мужья, до тех пор прелюбодеяние жены всегда почитается и будет на деле более преступным, чем нарушение супружеской верности со стороны мужа»[1284].
«Трудно представить себе счастливое продолжение брачной жизни, взбаламученной возбуждением уголовного преследования за неверность; трудно допустить, чтобы отбытое наказание возбудило уснувшие чувства любви. Но нет достаточных оснований отвергать наказуемость прелюбодеяния после расторжения брака» – так размышлял один из русских юристов, предлагая за измену «вначале разводить, а затем наказывать», ибо «государство же должно позаботиться, чтобы такие события отнюдь не имели места… Угроза соответствующим уголовным наказанием, подкрепляемая неуклонным ее применением, охладила бы не одно пылкое сердце»[1285]. Но пока юристы обсуждали, стоит ли или не стоит наказывать за адюльтер, народ вырабатывал свои привычки. Нижегородский информатор (Лукояновский уезд), отметив, что «случаи супружеской неверности бывают довольно часто», указал на новшества, о которых и не слыхивали век тому назад: «На вопрос, почему она оставила мужа, – отвечает: „Надоел… Не люб…“»[1286]
Отношение к позорящим девушку или женщину наказаниям за неверность как к обязательному акту возмездия в условиях войн и революций начала и особенно середины XX века стало размываться. При советской власти, однако же, тема «Стыд – та же смерть» оказалась неожиданно трансформированной в годы затруднения разводов[1287] и сталинской пронаталистской политики, направленной на «укрепление семьи». Это, несомненно, отдельная тема разговора[1288], но очевидно: устыдительные наказания в измененном виде появились в годы, когда частная жизнь индивидов все более переставала быть таковой – а именно в годы, когда внерабочие отношения и частные интимные связи становились предметом «разборов» на комсомольских и партийных собраниях.
Даже в годы хрущевской оттепели установка на «традицию» гласного обсуждения семейных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и производственных коллективах, на партийных, профсоюзных собраниях сохранялась[1289]. Государственная политика поддержки семейного союза нашла выражение в манипулировании моральной категорией «прочной советской семьи»[1290], а коллективные решения «по справедливости» как раньше, так и в это недавнее время очень часто превращались в самосуд. Дисциплинирующие своих членов собрания восходили, по мысли современных социопсихологов, к покаянным практикам восточного христианства[1291] и накладывались (добавим мы) на традиции русских сельских сходов в Южной России, выносивших вердикты о виновности женщин и мерах наказания. За неполный век такая социальная память изжиться запросто не могла. Не случайно и французский исследователь Ален Блюм предупреждает об осторожной оценке воздействия индустриализации на семейные взаимоотношения, подчеркивая консервативность традиционных российских семейных структур и сохранение основного элемента стабильности семьи – института брака: СССР стал индустриальной страной, но в общественном сознании были укоренены старые воззрения[1292].
В мире современных российских юношей и девушек вопросы девичьей чести как категории корпоративной (девичьей) морали, судя по сообщениям, редко обсуждаются девочками[1293] (зато очень часто дискутируются – при всяком возвратном повороте, обращении к «традиционным ценностям» – всем обществом через СМИ). Это не удивительно: отношение к добрачному сексуальному опыту девушек сильно модернизировалось, однако наличие по крайней мере 11% мужчин в числе опрошенных, которые бы хотели видеть свою невесту девственницей, и 56% тех, кому это «безразлично», довольно разительно противостоит абсолютному большинству женщин (72%), мечтающих о том, чтобы их сексуальный партнер, избранный в мужья, был бы не только не девственником, но именно опытным в интимных отношениях[1294]. Старые нормы о должном и разрешенном довлеют – при всем снижении значимости фактора девственности в условиях быстрого развития форм контрацепции и экономической независимости женщин. Тема неразрешительности «женской свободы» так или иначе присутствует в современных обсуждениях – в том числе и на страницах СМИ. Возможно, в сельском социуме отношение к допустимости применения позорящих женщину наказаний – за добрачное ли нецеломудрие или за супружескую неверность – может быть еще более строгим