озникшее под влиянием представителей образованных кругов общества[1316]. И возникло оно – считает он – под влиянием врачебного и педагогического дискурсов, культивировавших образ «сознательной матери», заводившей детей в возрасте, далеком от подросткового. Либерально настроенные врачи с одобрением относились к возможному повышению детородного возраста. Среди доказательств были анатомо-физиологические: к 21 году женщина достигает половой зрелости. Непререкаемый авторитет для матерей начала XX века врач В. Н. Жук указывал, что наиболее здоровые и крепкие дети рождаются у женщин в возрастном промежутке от 19 до 35 лет[1317].
В условиях разорения помещичьих семей, с особой силой проявившегося с 1880‐х годов, с их патриархальным укладом жизни уходили в прошлое традиционные гендерные отношения. Все чаще горожанки вынуждены были работать, что объяснялось не их феминистическими взглядами, а финансовой необеспеченностью семьи. К их числу относились и многие деятельницы феминистского движения 1860–1870‐х годов. Они признавались, что их профессиональная деятельность была обусловлена необходимостью содержать себя и своих детей. Горожанки все больше вовлекались в публичную деятельность, связанную не столько с общественной активностью, сколько с освоением профессиональных ролей. Сферы наемного труда для женщин расширялись – медицинская (врачи, акушерки), педагогическая, фабричный труд, журналистская и пр. «Теперь редкая женщина только жена, мать и хозяйка, она часто при этом учительница, акушерка, фельдшерица, врач, швея, кассирша и др.», – отмечал П. Чухнин на съезде врачей в 1913 году[1318].
Смена приоритетов и потребность женщин в труде приводили к отсроченному материнству. Нижняя граница возраста первых родов повышалась. Анализ семейного положения учительниц провинциальных женских гимназий показал, что их основной контингент – незамужние и бездетные женщины в возрасте 25–30 лет[1319]. О том же говорит анализ социального статуса образованных повивальных бабок (позднее назывались акушерками)[1320]. Зачастую их объединяло тяжелое материальное положение, вызванное отсутствием родственников, бедностью родителей. Все больше женщин в городской среде вынуждены были самостоятельно содержать себя, направляя все свои усилия на профессиональное совершенствование, а не на поиски подходящей партии. Да и в глазах потенциальных женихов бесприданницы не являлись желанными партиями. Верхняя граница возраста заключения первых браков среди учительского состава варьировалась вплоть до пятого десятка[1321].
Таким образом, разложение патриархальной семьи, участившиеся случаи развода, с одной стороны, и женская эмансипация – с другой, приводили к тому, что образованные женщины, горожанки, дворянки все чаще ограничивались рождением двух-трех детей.
Еще одной важной составляющей рационализации женской сексуальности пореформенной России стало сокращение количества беременностей и родов в жизни горожанок. Модернизация российского общества, распространение идей либерализма, гуманизма, развитие женского просвещения приводили к индивидуализации сознания. Частные интересы все чаще становились выше групповых, в том числе и семейных. Сокращение числа деторождений в семьях стали фиксировать дореволюционные ученые и писатели. Публицист, исследователь быта В. Михневич в отношении состоятельных интеллигентных супружеских пар столицы отмечал, что те «боятся детей», смотря на «плодовитость супругов» как на «обузу»[1322]. Все это, по мнению исследователя, являлось показателем деморализации семьи и личной безнравственности. Врач П. Чухнин указывал: «Замечается как бы стремление не к полному освобождению себя от детей, а к ограничению их числа»[1323]. Особенно данная проблема волновала известного врача и общественного деятеля Д. Н. Жбанкова[1324].
Сокращение деторождений в городских семьях отмечал российский демограф, социолог А. Г. Вишневский, называя данный процесс становлением нового типа брачности и рождаемости[1325]. И если на Западе складывание европейского типа брачности (более поздний возраст вступления в первый брак от поколения к поколению)[1326] и, соответственно, снижение рождаемости имело эволюционный межпоколенный характер, то в России новый тип рождаемости в части городской прослойки оформился буквально на протяжении одного поколения. Особенно это касалось северо-западных российских губерний, городские жители которых, помимо перечисленных факторов, испытывали мощное влияние европейского образа жизни.
Сторонники женской эмансипации смотрели на материнство не как на естественную биологическую функцию женщины, а как на ее право «самостоятельно решать вопрос, желает ли она иметь ребенка или нет»[1327]. Рост профессиональной активности женщин не мог не сказаться на сокращении в их жизни числа деторождений. С разрушением феодальных отношений, а вслед за ними и патриархального семейного уклада, при котором мужчина (отец, муж) был гарантом финансового обеспечения, женщины, ввиду финансовой незащищенности, все чаще вынуждены были работать, тем самым дистанцируясь от семейной жизни.
Экспертные системы, среди которых врачебный дискурс занял ведущее место, в какой-то степени оправдывали и обосновывали наметившуюся тенденцию сокращения деторождений. На страницах медицинской литературы содержались рекомендации врачей замужним женщинам делать перерывы между беременностями. Авторы доказывали, что частые роды с минимальными промежутками между ними истощают женский организм, уродуют красоту женского тела. «Каждые роды отнимают часть красоты; чем чаще и с меньшими промежутками следуют одни роды за другими, чем труднее они протекают и чем более усложняются болезненными процессами, тем больший ущерб терпят вид и формы женского тела», – отмечали авторы переводного издания начала XX века[1328].
В просвещенной части общества имела распространение популярная в Европе идея «социального неомальтузианства», согласно которой контроль над рождаемостью является важным условием благосостояния общества. Она в той или иной мере выступала идеологическим обоснованием целесообразности сокращения деторождений. Так, известный столичный врач, доктор медицины Карл Иванович Дрекслер в своей книге, посвященной вопросам контрацепции, значительное место уделил рассуждениям о неомальтузианстве. В отличие от Мальтуса, который защищал половое воздержание, неомальтузианцы предлагали ограничить деторождение с помощью специальных средств контрацепции[1329].
Брачная плодовитость, зависящая от реальной плодовитости женщины, полового и репродуктивного поведения супругов[1330], стала снижаться во второй половине XIX века. Историк, демограф А. Г. Рашин, исследуя показатели рождаемости по переписям населения в Российской империи, установил, что практически во всех западных и столичных губерниях России с 1861 по 1913 год происходило уменьшение показателей рождаемости (табл. 1).
Следует отметить, что в России этот процесс был менее выраженным, чем в странах Западной Европы[1331]. По данным П. И. Куркина, с 1860 по 1913 год в среднем в России показатели рождений уменьшились на 12%, в то время как во Франции, Англии, Швеции на 28–29%.
Тенденция сокращения рождаемости была особенно выраженной в дворянских семьях, семьях чиновников, горожан. Согласно статистическим данным конца XIX века, в дворянских семьях наблюдалось сокращение рождаемости в два, а то и в три раза по сравнению с серединой XIX века[1332]. Столетие назад наличие десяти родов считалось обычным явлением, были зафиксированы случаи двадцати двух беременностей дворянок[1333]. Согласно данным, приводимым Б. Н. Мироновым, в 1830–1850‐е годы на один дворянский брак в среднем приходилось шесть рождений[1334]. В пореформенной России провинциальные дворянки имели по три-пять детей, что существенно ниже естественной репродуктивной способности женщин. Столичный врач В. Н. Бензенгр, занимаясь медицинской статистикой, указывал на то, что в среднем на одну дворянку приходилось четыре деторождения[1335]. По данным дореволюционного врача Д. Н. Жбанкова, плодовитость женщины из семей сельского духовенства составляла 9,8 ребенка на одну женщину[1336].
Таблица 1. Рождаемость населения пятидесяти губерний Европейской России за 1861–1865 и 1911–1913 годы
Источник: Рашин А. Г. Население России за 100 лет (1813–1913). М.: Государственное статистическое издательство, 1956. С. 169–170 (352)
М. В. Курман, исследовавшая население Харькова, указывала, что с 1860 по 1913 год коэффициент рождаемости понизился с 48,9 до 29,8%[1337]. Современный социальный историк Б. Н. Миронов считал, что крестьянская женщина могла родить десять-одиннадцать детей за весь фертильный период[1338]