. Можно предполагать, что естественная плодовитость дворянок, находившихся в более выгодных социально-экономических условиях, имевших возможность окружить своих детей кормилицами и няньками, могла бы быть выше. Однако количество детей в дворянских семьях в среднем по России уменьшилось на 30%, что значительно опережало сокращение деторождений в других сословиях[1339]. Очевидно, что индивидуализация сознания интеллигентных женщин, стремление к самореализации, а также доступность средств контрацепции оказывали решающее влияние на их репродуктивные сценарии.
Концепт «свободного материнства» в феминистском и медицинском дискурсах
Современная европейская исследовательница Элизабет Бадинтер в своей работе, посвященной истории материнской любви с XVII по XX век в Западной Европе, пришла к выводу о социально-конструктивистской природе материнства, опровергая теорию, согласно которой материнские чувства (равно как и различные девиации материнского чувства) – обусловлены исключительно биологическими факторами. Об общественном детерминизме женских и материнских ролей в обществе писали зарубежные исследователи А. Рич в книге «Рожденная женщиной», Н. Чодороу в работе «Воспроизведение материнства»[1340]. Они были убеждены, что социальные роли женщины не столько биологически обусловлены, сколько конструируются общественными запросами и представлениями о сущности «женского» и идеалов женственности в ту или иную эпоху. Н. Чодороу отмечала, что в эпоху зарождения капитализма в буржуазной среде возникла идеология «добродетельной матери», согласно которой основной обязанностью женщины в семье стала забота о детях и муже. По мнению Чодороу, «эта забота не исчерпывалась их обслуживанием, физическим трудом, она сосредотачивалась на эмоциональных отношениях и личном участии, причем и с детьми, и с мужчиной она была по содержанию материнской»[1341]. Э. Бадинтер считала, что в конце XVIII века под влиянием просветительских идей на смену «безразличным матерям» приходила «новая мать», смысл жизни которой сосредоточивался вокруг рождения и самостоятельного воспитания детей[1342].
В связи с общеэкономической отсталостью, запоздалыми либеральными реформами, неразвитостью научного знания в области медицины концепция «сознательного материнства» в России стала распространяться на столетие позже, чем в США и в странах Западной Европы. До середины XIX века в России не было жестких стандартов, определявших материнское поведение. «Воспроизводство» (Н. Чодороу)[1343] материнства зависело от социального и имущественного статуса родительниц. Ситуация существенным образом изменилась к началу XX века. Данный процесс был вызван различными факторами, среди которых не только ставшая для российского общества на протяжении XIX века традиционной проблема детской смертности[1344], но и значительные трансформации в самом обществе.
Бурные общественные дискуссии середины XIX века, в ходе которых рождались женское движение и «женский вопрос», привели к тому, что впервые за всю «женскую историю» многие аспекты социального положения женщины оказались в центре публичных обсуждений. К началу XX века проблема материнства хоть и не была центральной в общественно-политическом дискурсе, но ее касались представители различных социальных кругов: от педагогов и литераторов до сторонников радикального феминизма. Сила обсуждения была такова, что современники дали ему название «материнское движение»[1345]. Общество активно принялось создавать образ идеальной матери, тем самым формируя стереотипы материнского поведения. В материнском конструкте особенно актуальными были темы материнского долга, «материнского инстинкта», тема хороших и плохих матерей – сюжетов, напрямую связанных с демографическим поведением и женской фертильностью.
Под влиянием многочисленных предписаний экспертов в обществе стали формироваться различные концепции «идеального материнства» («ideal motherhood», «perfect motherhood»)[1346]. Среди складывавшихся концептов можно выделить два противоположных. С одной стороны, врачи, педагоги, литераторы настойчиво доказывали, что материнского инстинкта недостаточно для воспитания детей. Они стали предъявлять к матерям широкие требования, тем самым конструируя модели их поведения. Материнство превращалось из естественной роли женщины в важнейший ее социальный статус и в общественный институт. Под влиянием появлявшихся многочисленных врачебных предписаний относительно деторождения, ухода за детьми, их воспитания наблюдался процесс медикализации и коммерциализации материнства (то, что М. Фуко относил к области «биополитики»)[1347]. К концу XIX века под воздействием экспертного дискурса (прежде всего врачебного, а также педагогического) получили очертания концепты «сознательного», «экспертного» и даже «профессионального» материнства. Подобные тенденции были свойственны и западному обществу, что дало основание исследователям называть XIX столетие веком «материнства»[1348].
Основное содержание концептов идеального материнства, озвученных врачами, педагогами, публицистами, сводилось к тому, что мать должна с особым вниманием подходить к своему репродуктивному здоровью, готовиться к деторождению, практиковать грудное вскармливание, находиться в постоянном контакте с врачами, окружать ребенка правильными предметами (мебелью, игрушками, одеждой), ориентироваться на актуальные педагогические идеи в воспитании детей, постоянно просвещаться в вопросах, связанных с деторождением и воспитанием детей. С развитием научного знания (медицинского, педагогического) требования к «новым матерям» постоянно росли. Материнство стало коммерциализовываться (производство специальных предметов для беременных, детские коляски, приспособления для вскармливания, детская мебель, игрушки, одежда, питание для младенцев и пр.).
Очевидно, что воспреемницами новых идей становились преимущественно обеспеченные женщины, горожанки. Но формирующийся дискурс «идеального материнства» имел направленность к масштабированию. Во многом это было связано с попытками сокращения детской и прежде всего младенческой смертности среди крестьянского населения. Именно с конца XIX века появились многочисленные публицистические брошюры (ориентированные на сельских женщин), в которых простым языком рассказывалось о правильном уходе за ребенком.
В условиях разрушения патриархальных семей, формирования нового (европейского) типа брачности, либеральной атмосферы, женской эмансипации появился новый вариант патриархата (это говорит о многомерности самого термина и его проявлений), который выражался через идеалы материнской заботы и культ детоцентристской семьи. Материнство становилось формой социального служения и выражением гражданского долга женщин[1349].
В отношении женщин формировались так называемые «политики тела»[1350] (М. Фуко), которые можно рассматривать как способ управления и контроля над ними. Теоретики феминистских и гендерных исследований (Дж. Батлер, А. Дворкин, Э. Гросс[1351]) «сексуальные и репродуктивные политики тела» относили к патриархальному обществу, в котором женщина играла роль сексуального объекта и «рожающей машины». В индустриальную эпоху «политики тела» приобрели скрытую форму. С развитием движения женской эмансипации власть всерьез обеспокоилась чрезмерной активностью женщин, в связи с этим новая идеология материнства стала особенно актуальной, так как она возвращала женщин в лоно семьи, ограничивая сферу их деятельности все тем же деторождением и воспитанием детей. «Идеальная мать», равно как и «идеальная женщина», не принадлежала себе, она должна была идеально выполнять многочисленные указания «экспертов», а если и иметь собственные взгляды на собственное репродуктивное поведение и воспитание детей, то исключительно в рамках экспертных предписанных правил, наставлений, рекомендаций. На женщину смотрели с позиции долженствования, все, что противоречило предписанным нормам, приобретало характер инвертированности в глазах современников. Незамужняя, бездетная женщина воспринималась как патология. Все сценарии для «истинной женщины» были сконструированы экспертами, воспевающими роль «сознательной матери». В конечном счете материнство вновь и вновь приобретало форму «принудительного института культуры»[1352] (А. Рич).
Конструкты идеального материнства отражали все же мужские представления об идеальной женщине и являлись решением мужской части властного и врачебного сообщества по улучшению демографической обстановки в стране. В связи с этим в среде российского сообщества появилась концепция материнства, которая впервые отражала интересы не просто матерей, но и женщин. Их апологетами были преимущественно эмансипированные особы. Речь идет об идее «свободного» материнства (voluntary motherhood[1353]) . Именно этот слабый голос российских феминисток конца XIX века представляет интерес для изучения с целью понимания трансформации представлений о гендерных ролях, женской идентичности.
Взгляды российских феминисток на проблему материнства нашли частичное отражение в работах по истории женского движения. При этом современные исследователи (И. И. Юкина, О. А. Хасбулатова, С. Г. Айвазова и др.