[1354]) подчеркивают, что эта тема была второстепенной для отечественного феминистического дискурса, так как основное внимание было направлено на полемику вокруг политических прав и свобод женщин. Несмотря на второстепенность материнского дискурса в феминистском сообществе начала XX века все же можно выделить основные идеи зарождавшегося концепта «свободного материнства».
В начале XX века в среде эмансипированных женщин, а также в профессиональном сообществе акушеров и гинекологов стала утверждаться новая концепция материнства, в основе которой – свобода репродуктивного выбора. Идея «свободного материнства» была тесно связана с проблемами политических, социальных прав женщин и отражала новые веяния в половой морали населения. Традиционная идеология патриархальной семьи принуждала женщину осуществлять свою репродуктивную функцию, в то время как в условиях городского образа жизни, с разрушением патриархальной модели семьи, ростом разводов прокормить многочисленное потомство становилось все сложнее. Складывалась парадоксальная ситуация: женщины не хотели бесконечно рожать, мужчины не способны были обеспечить многочисленные семейства. Сложившаяся дилемма нашла разрешение в негласно утвердившемся принципе «свободного материнства». Так женщины (преимущественно горожанки) стремились преодолеть существовавший «двойной стандарт»[1355] (Б. Фридан) по отношению к репродуктивному поведению. Идеологически данная практика подкреплялась популярными среди образованных кругов концепциями мальтузианцев и неомальтузианцев, сторонники которых доказывали, что рост населения должен быть ограничен во имя всеобщего процветания. В то время как Т. Мальтус в качестве ограничителя деторождения рассматривал половое воздержание, его продолжатели активно защищали использование специальных средств контрацепции.
Американский исследователь Р. Стайтс полагал, что впервые идею репродуктивной свободы с «женским вопросом» в 1910‐е годы увязала Софья Абрамовна Заречная, писательница и журналистка, разделявшая феминистические взгляды[1356]. Однако еще в 1860‐е годы в пользу тягости обязательного деторождения высказывались представительницы первой волны русского феминизма. Предпосылками к оформлению идей «свободного материнства» в России стали высказанные мысли и выраженные в действиях практики шестидесятниц и нигилисток в первые десятилетия пореформенной России. Они явились противницами биологически предопределенных жизненных сценариев. Представительницы первой волны феминизма, шестидесятницы стали переосмысливать роль женщины в обществе, реальными действиями нарушая предписанное им поведение. Они совершали новые перформативные практики, состоящие в игнорировании всего нарочито женского (заключали фиктивные браки, носили нетипичную для женщин того времени одежду, позволяли себе свободные интимные отношения вне брака, минимизировали свой туалет, не пользовались драгоценностями и пышными яркими нарядами, отрицали нормы традиционной светской морали и пр.), тем самым ломая существовавшие гендерные стереотипы в обществе. В. В. Розанов, публиковавший многочисленные работы по проблеме пола, иронично описывал этот тип девушек: «…Ходит на курсы, на митинги, спорит, ругается, читает, переводит, компилирует. „Синий чулок“ с примесью политики, или политик с претензией на начитанность… И мужа ей совсем не нужно, она скучает с ним, убегая неудержимо в „общественные дела“, в разные организации»[1357]. Многие из них практиковали отказ от деторождения или его значительно ограничивали. М. К. Цебрикова в «Предисловии к книге Дж. Ст. Милля „Подчиненность женщины“» критично отмечала: «Общество веками привыкло видеть в женщине помощницу и подругу мужчины, мать, то есть более или менее смышленую няньку и гувернантку»[1358]. «Сознательное материнство» для нее являлось недостижимым идеалом. На примере собственной жизни шестидесятницы доказывали возможность совмещения общественно полезного труда и ограниченного материнства.
Современная исследовательница феминизма Ирина Юкина полагала, что сам по себе женский нигилизм выражался, прежде всего, «в эпатаже общества своим образом жизни и своим внешним видом»[1359]. Модным веянием среди представительниц их круга стали фиктивные браки (С. Ковалевская, А. М. Евреинова), которые давали возможность замужним дамам уехать за границу. Увлеченные произведениями Жорж Санд (в 1860‐е годы их называли «жоржзандистками»), драмами Ибсена, «новые женщины» защищали примат свободы в личной жизни. Их социальное поведение являлось формой девиации по отношению к традиционному жизненному сценарию, предписанному благовоспитанным девушкам. Помимо того что брак и материнство были для этих женщин категориями потусторонними, В. Розанов отметил другую любопытную деталь: он полагал, что их чаще притягивают представительницы своего пола[1360].
Отказ от материнства впервые стало практиковать молодое поколение 1860‐х (шестидесятницы). По мнению И. Юкиной, семья стала восприниматься молодежью «как препятствие к личной свободе»[1361]. И. С. Кон, характеризуя женщин XX века, отмечал появление тенденций, враждебных детоцентризму: «Социально-политическая эмансипация женщин и все более широкое их вовлечение в общественно-производственную деятельность делает их семейные роли, включая материнство, не столь всеобъемлющими…»[1362] Материнству шестидесятницы противопоставили получение научного образования, в том числе профессионального, социальную активность. Вопреки тому, что экспертное сообщество в лице врачей-мужчин упорно связывало отсутствие материнской любви, материнского инстинкта с врожденной преступностью и врожденной идиотией (Ч. Ломброзо, В. Тарновский), представительницы данной категории настойчиво претворяли в жизнь собственные сценарии. В их представлении мать – это, прежде всего, «самка», ограничившая возможность духовного роста и саморазвития. В этой связи современные исследователи констатируют высокую степень корреляции между уровнем образования, публичной активности женщины и числом деторождений в ее жизни (Б. М. Бим-Бад)[1363].
Концептуальное оформление идея «свободного материнства» получила на Западе. В 1870‐х годах в рамках феминистских организаций США возникло движение за «добровольное материнство» (voluntary motherhood), представительницы которого активно защищали примат женской свободы в сфере репродукции[1364]. В Западной Европе это движение приобрело теоретическое оформление. Известная шведская писательница начала XX века Эллен Кей считала воспроизводство и воспитание потомства святой обязанностью в жизни женщины, но в то же время она признавала право женщин на самостоятельное решение вопроса о количестве деторождений. Ее работы, в которых она обосновывала свободу материнства, имели широкую популярность в России; их переводили, обсуждали, цитировали[1365]. Сочинение Э. Кей «Век дитя» было опубликовано в начале XX века, а через несколько лет переиздано под названием «Век ребенка»[1366]. В 1905 году в России была переведена работа немки Руфи Брэ «Право на материнство»[1367]. Популярность среди российской интеллигенции имел труд немки Марии Инге, который дословно переводился как «Крик по ребенку» («Der Schrei nach dem Kinde»)[1368]. М. Инге называла материнство наивысшей ступенью женского развития, считая, что женское движение само по себе ведет к вырождению женщины, если оно не перейдет в движение материнское[1369]. По мнению Оды Ольберг, которое она озвучила в книге «Женщина и интеллектуализм», женщина будущего будет иметь не более двух-трех детей, что позволит ей с легкостью совмещать материнство и общественную деятельность[1370]. Немалый резонанс в российском обществе вызвала статья Ирины Дэ «Право на материнство», опубликованная в журнале «Русь» в 1904 году. Автор считала закономерным процессом сокращение числа детей в семьях во имя женской свободы и «сознательного материнства». Под влиянием этих идей даже бывшие ярые сторонники «истинного материнства» признавали, что от «патриархального плодородия» в конечном счете не выигрывает ни женщина, ни общество[1371].
Таким образом, получив законченную формулировку на Западе, идея «свободного материнства» получила распространение в России.
Для многих представительниц либерального феминизма начала XX века материнские роли также занимали второстепенное место. Эпоха модерна культивировала новый тип благородной женщины, который предполагал, по словам Н. Л. Пушкаревой, отказ от «традиционных женских радостей: детей, семьи, семейно-домашней повседневности»[1372]. Известная участница женского движения, член партии кадетов Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс, несмотря на то что являлась матерью двух детей, в своих многочисленных автодокументальных сочинениях практически никогда не упоминала об их рождении и воспитании[1373]. Известные участницы женского движения О. А. Шапир, А. Н. Шабанова также не рассматривали деторождение в качестве важного телесного опыта. О. Шапир была убеждена в том, что биологическая обусловленность к деторождению выступает главной причиной неравенства полов