енику Закон джунглей. Да он и сам, Акела, совсем как Балу — такой же неторопливый, большой и любит цветы. Правда, он ещё не такой дородный, как Балу. Да ведь для парня в семнадцать лет тут нечем гордиться, если будешь таким толстяком. Воспитательницы в детском доме были похожи на Балу. Потому он и думал, что, хотя неплохо было бы называться Балу, а не Акела, но сам, как Акела, подобных допущений делать не мог. Но Маугли когда-нибудь всё равно увидит в нём эту сокрытую натуру Балу. Вот уж, наверное, он тогда расхохочется: «Ты, лентяй Балу!»
А тем временем поезд всё также держал путь на север, делая остановки каждые десять минут. Просыпаясь иногда от холода и тяжело сопя, Акела снова засыпал. Он чувствовал телом дыхание Маугли, и тревога постепенно покидала его, развеивалась. Так во сне он и думал о своём всю дорогу до самого утра. О Холодной спальне, о том, кем лучше быть: Акелой, Каа или Балу. О смысле «Песни маленького охотника». О том, чему надо будет научить Маугли…
Акела проснулся от громкого крика и гомона. Это объявляли название станции: «Ко-орияма, Ко-орияма!» Потом вступили разносчики провизии: «Завтраки-бэнто-о! Чай и бэнто-о!» Двери вагона были открыты, и пассажиры один за другим спускались на платформу. Кто-то, видимо, здесь выходил совсем и лез в двери с тяжёлым багажом. Небо над зданием вокзала уже посветлело, и фонари под навесом крыши были притушены. В голове у Акелы прояснилось, и он оглянулся на Маугли, который должен был спать рядом. Однако Маугли уже проснулся и теперь сидел на коленях, с жадностью посматривая на платформу. Заметив, что Акела пошевелился, Маугли состроил жалобную гримасу и попросил:
— Можно мне выйти из вагона? Я хочу пить.
Акела встал, протирая глаза, и кивнул. И девица в платье, и женщина с маленьким ребёнком, и старик с мальчиком уже куда-то испарились: то ли сошли по дороге, то ли пробрались внутрь вагона, спасаясь от холода. Спустив Маугли на платформу, Акела заглянул в вагон. Снаружи уже занимался рассвет, но в вагоне почти все пассажиры ещё спали глубоким сном.
Со скамеек там и сям свешивались торчащие руки и ноги. Какой-то омерзительный мужик с красной рожей, свернув на сторону голову, сполз в самый проход, перегораживая его. В проходе, навалившись друг на друга, стояло множество людей. Пол был усыпан мусором. С плетёных сеток по стенам свешивались рукава пиджаков и штанины брюк. Подивившись этой грязи и хаосу, Акела только прищёлкнул языком. Он успел заметить, что женщина с ребёнком из тамбура переселилась сюда и теперь дремала на сиденье. Чуть подальше сидел и знакомый старичок, а бывший при нём парнишка в школьной форме прикорнул рядом в проходе.
Акела спрыгнул на платформу и стал озираться в поисках Маугли. Тот стоял в очереди к крану с питьевой водой. Акела невольно чуть было не рассмеялся: Маугли выглядел как самый настоящий беспризорник. Может быть, только ещё не такой грязный. Лицо было бледное, а дорогие кожаные туфли совершенно не сочетались с лохмотьями и наводили на мысль о том, что парнишка просто напялил случайные штиблеты, которые где-то удалось стянуть, а теперь вот умывается как ни в чём не бывало. Маленький беспризорник Маугли зябко поёживался и рассеянно поглядывал на железнодорожные пути.
— Знаешь, похоже, в вагоне есть места. Я уж было совсем решил махнуть на это рукой, но раз есть места, лучше всё-таки сядем в вагоне, — предложил Акела.
Бледный Маугли, вздохнув, тихонько сказал:
— Да я могу и в тамбуре. Там же народу — как сельдей в бочке. Ещё подумают что-нибудь такое на мой счёт… Лучше не надо.
— Это, пожалуй, верно. А ты попробуй говорить как мальчишка — ну, погрубее, что ли. А то и впрямь странновато у тебя получается, по-девчоночьи, — также тихо посоветовал Акела.
— Ладно, попробую, — серьёзно ответил Маугли и впервые за это утро улыбнулся Акеле.
Тут Акела и сам успокоился, и его заспанное лицо тоже расплылось в улыбке.
— Значит, я Акела, а ты Маугли. Помнишь, да?
— Ага, помню, — кивнул Маугли совсем по-ребячьи и оглянулся по сторонам. — Видишь, это уже Корияма — довольно далеко мы с тобой заехали.
— Вообще-то, не так, чтобы уж очень, — поспешно ответил Акела. — До Фукусимы-то ещё не добрались. Мне кассирша сказала, что в Фукусиму прибываем около шести утра.
Маугли посмотрел на вокзальные часы, потом перевёл взгляд на ручные часики.
— A-а! Сейчас ещё только полпятого. Фукусима — это значит в префектуре Фукусима? Самый юг района Тохоку, да?
Как видно, Маугли припомнил, чему их учили на уроках географии в школе.
— Да, всё правильно, — сказал Акела. — А ты, Маугли, не проголодался? Будешь бэнто?
Маугли даже переменился в лице.
— Бэнто? А ты правда мне купишь? Ужасно есть хочется! Даже странно — вроде вчера ужин был нормальный.
— Я, честно говоря, тоже есть хочу. Ну ладно, тогда нечего воду пить. Пошли обратно в поезд — чаю купим.
Акела тут же стал высматривать на платформе разносчика и поманил к себе Маугли.
— Я так не могу! — упирался Маугли. — То есть я могу не пить, но надо хоть лицо умыть. И ещё рот прополоскать, а то самой… то есть самому противно как-то.
— Хо! Хочешь быть чистюлей?! — сделал непонимающее лицо Акела и, оставив Маугли у крана, пошёл к разносчику бэнто, заправляя в брюки рубашку.
Прозвонил звонок к отправлению. Акела и Маугли поспешно вернулись в поезд. Когда уселись на то же место в тамбуре, Акела вручил Маугли чашечку с чаем и коробочку с бэнто.
— Рано ещё: что-то никто пока завтрак не ест… Ничего, если я начну? — пробурчал Маугли, заглядывая в открытую дверь вагона.
Акела, который уже открыл крышку своей коробочки и разломил скреплённые в торце палочки для еды, беспечно ответил:
— Да ничего! Вон же, продают сейчас бэнто — значит, кто-то их сейчас должен есть!
Раздался громкий паровозный гудок, и поезд тронулся с места.
— Я сама… То есть сам… В общем, я первый раз в жизни ем настоящий покупной бэнто! Мама у меня скупится: когда в деревню ездили, она сама нам в дорогу рисовые колобки лепила.
— Честно говоря, я и сам впервые… Всегда так хотел купить и попробовать!
Оба посмотрели друг на друга, рассмеялись, а потом уткнулись в свои коробочки с ещё тёплым завтраком. Там был кусочек солёной горбуши, кусочек омлета, бурая сосисочка и кусочек квашеной редьки.
Оба с удовольствие уплетали свой бэнто.
Пить чай из керамической коричневой чашечки для них тоже было в диковинку, так что они не могли удержаться от смеха.
— Ну спасибо! Сразу всё и слопала! Но ведь после такого раннего завтрака часов в девять-десять опять есть захочется, — заметил Маугли.
На это Акела преспокойно возразил:
— Тогда ещё бэнто купим. Да сколько угодно, хоть весь день будем покупать!
— Да-а? Серьёзно?
Акела прищурился и солидно кивнул с видом богатого купца:
— Но мы ж тогда сколько можем съесть! Не объедимся?
— Вот и здорово! Маугли же маленький — ему всегда есть хочется, — радостно засмеялся Маугли в ответ. — Ага! Я настоящий обжора! Мне однажды мама приготовила рис с соусом карри — так было вкусно, что я двенадцать раз просила добавки! Ты-то пробовал рис с карри?
— А то! До отвала ел! — ухмыльнулся Акела. — Только насчёт двенадцати раз — это ты загибаешь. Я, например, могу раза три добавки попросить — и баста.
— Да правда же! Я считала! Даже сама удивилась — как сейчас помню. Я тогда была в третьем классе.
Маугли в упор посмотрел на Акелу. Белки глаз у него были красноватые — наверное, от недосыпа.
— Приснилось это тебе!
— Нет же, я правду говорю! Почему ты мне не веришь?!
Акела недоверчиво поскрёб пятернёй голову — посыпалась белая перхоть.
— Говорят тебе, двенадцать раз! Правда же! — сердито пробормотал Маугли, обхватив колени и уткнувшись в них подбородком. — Ну правда же!
Их поезд всё катился и катился, постукивая колёсами, делая остановки на маленьких станциях и полустанках. Постепенно вагон наполнился светом утреннего солнца, и пассажиры оживлённо зашевелились на своих местах. Выстроилась очередь в туалет. Кто-то тащил к выходу громоздкий багаж, кто-то входил на очередной станции и занимал места ушедших. Акеле пришлось поджать ноги, чтобы их не отдавили. Четверо пьяных обезьян дружно храпели в тамбуре, привалившись друг к дружке. У одного текли изо рта слюни. От этой неряшливой кучи спящих в тамбуре стало ещё теснее, так что Акеле и Маугли пришлось совсем съёжиться. Зрелище было мерзкое. В углу напротив старуха с узлом, сидевшая на коленях, постелив на пол кусок газеты, закуривала сигарету. Эта была на вид бывалая путешественница. Из вагона донёсся плач проснувшегося младенца. За окном показались горы. «До чего же красивы горы под лучами утреннего солнца!» — сказал кто-то.
При этих словах Акела поднялся и выглянул в окошко тамбура. Там и впрямь вроде бы маячили горы. Правда, какие-то низкие, невзрачные, иссиня-чёрного цвета. Вдоль путей бежала прозрачная речка. Акела перешёл к входной двери вагона на другой стороне тамбура, глянул в окно — и охнул. В золотистых лучах рассветного солнца, пронзая голубизну небес, вздымались ввысь контуры настоящих гор. Между освещённой частью и затенённой проходила чёткая граница, словно линия, по которой надо загибать бумажную игрушку-оригами. На самом гребне белело совсем небольшое снежное пятно. Зелень деревьев отсвечивала глянцем. Акелу пробрала дрожь восторга — таких гор ему ещё никогда видеть не приходилось. У него перехватило дыхание, и к горлу подкатил комок. Это были совсем не такие горы, как показывают в кино.
Полюбовавшись ещё немного, Акела решил, что надо бы показать горы Маугли, и обернулся. Маугли, похоже, ещё спал, уткнув голову в колени. Внизу, у Акелы под ногами, сидела старуха и дымила как ни в чём не бывало. Он подошёл к Маугли и тронул его за плечо.
— Слышь, там горы видны. Пойди посмотри!
Маугли поднял голову. Он, похоже, и не спал. На лбу — в том месте, куда упирались колени, — было красное пятно. Не обращая внимания на взволнованного Акелу, он проронил, будто разговаривая сам с собой: