Смоленск в это время был занят упомянутым выше отрядом под командованием барона Ф.Ф. Винцингероде, составленным из батальонов и эскадронов, взятых из рекрутских депо Вязьмы, Ельни и Рославля.
Как отмечает военный историк генерал М.И. Богданович, французские войска были крайне утомлены «недостатком в провианте и фураже» и «изнемогали от зноя, доходившего в тени до 28 градусов»[5].
Скорее всего, именно это обстоятельство и привело, в конечном итоге, к тому, что Барклаю-де-Толли и Багратиону удалось наконец опередить неприятельские корпуса, им противопоставленные, и их армии поспешили к Смоленску – городу, который по всей справедливости можно назвать ключом от всей России.
И вот уже 2-й и 4-й корпуса соединились с 3-м в Поречье, а 5-й и 6-й прибыли к Рудне. Дальнейшее движение к Смоленску шло в двух колоннах.
Историк Н.А. Полевой описывает действия Барклая-де-Толли следующим образом: «Он шел на Поречье, охраняя отправленные туда обозы и тяжести; Дохтуров был отряжен поспешно в Смоленск, предупреждая могущее быть движение туда Наполеона. Он достиг Смоленска 31 июля. Барклай-де-Толли был в Поречье 29-го и 1 августа также сдвинулся к Смоленску».
Теперь уже ничто не могло воспрепятствовать соединению 1-й и 2-й Западных армий.
20 июля (1 августа) главные силы 1-й Западной армии соединились в Смоленске и стали лагерем.
В то же время и князь Багратион равномерно шел к Смоленску: 19 (31) июля он подвинулся от Мстиславля к местечку Хиславичи, 20-го пришел к селу Герчикову, 21-го – к Ржавцу и, наконец, 22-го прибыл к Смоленску.
Как ни стремился Наполеон разбить русские армии порознь, добиться этого ему не удалось. Пройдя за 38 дней отступления более 600 км, 22 июля (3 августа) 1-я и 2-я Западные армии соединились в районе Смоленска. Это было первой большой неудачей Наполеона в войне 1812 года.
А 21 июля (2 августа), в тот день, когда обе русских армии находились на расстоянии одного дневного перехода друг от друга, князь Багратион лично приехал в Смоленск и тотчас же явился к Барклаю-де-Толли.
При свидании главнокомандующих все объяснилось; недоразумения кончились <…> Князь Багратион был старше Барклая-де-Толли в чине, но от Барклая-де-Толли, как облеченного особенным доверием монарха, не были сокрыты мысли его величества насчет войны, и ему, как военному министру, были также известны состояние и расположение резервов, запасов и всего, что было уже сделано и приготовлялось еще для обороны государства. Князь Багратион подчинил себя Барклаю-де-Толли, который в прежних войнах бывал часто под его начальством.
После соединения двух русских армий они составили 120 000 человек под ружьем, и нужно было только, как выразился историк Д.М. Бутурлин, «сообразить дальнейшие действия».
К сожалению, «сообразить дальнейшие действия» было весьма непросто, ибо все разговоры о единодушии и согласии между Барклаем-де-Толли и Багратионом – это была явная попытка выдать желаемое за действительное.
Бывший гораздо лучше осведомлен о реальном положении дел начальник штаба Барклая-де-Толли генерал А.П. Ермолов потом в своих «Записках» рассказывал:
«Соединение с князем Багратионом не могло быть ему приятным; хотя по званию военного министра на него возложено начальство, но князь Багратион по старшинству в чине мог не желать повиноваться. Это был первый пример в подобных обстоятельствах и, конечно, не мог служить ручательством за удобство распоряжений».
Военный историк Карл фон Клаузевиц излагает следующую точку зрения по этому вопросу:
«Когда русский император Александр покинул армию, то выполняемые им функции по верховному командованию отпали, и тем самым Барклай обратился в самостоятельного командующего Первой западной армией. Однако император формально не передавал генералу Барклаю верховного командования над обеими армиями, опасаясь обидеть князя Багратиона. Правда, Барклай был старшим генерал-аншефом (генералом от инфантерии), и этого обстоятельства, в крайнем случае, было бы достаточно для того, чтобы иметь некоторый авторитет перед другими генералами; однако, для такого ответственного поста, как командование армиями, значение одного старшинства в чине никогда не считалось достаточным, и во всех государствах признавалось необходимым специальное полномочие монарха. Так как Багратион был лишь немногим моложе Барклая, а боевая слава обоих была приблизительно одинаковая, то император, конечно, предвидел, что определенно подчеркнутое подчинение его Барклаю будет обидным. Как, собственно, обстояло дело с главнокомандованием, никто в точности не знал, да и теперь, я полагаю, историку нелегко ясно и определенно высказаться по этому вопросу, если он не признает, что император остановился на полумере; надо полагать, что он рекомендовал князю Багратиону входить в соглашение с Барклаем по всем вопросам вплоть до изменений в группировке. Автору неизвестно, имелось ли уже тогда намерение поставить во главе обеих армий князя Кутузова, однако в войсках стали говорить об этом назначении лишь незадолго перед тем, как оно состоялось, и притом как о мере, ставшей необходимой вследствие нерешительности Барклая. По всей вероятности, император захотел посмотреть, как поведет дело Барклай, и тем самым оставить себе открытым путь для назначения другого главнокомандующего».
Сказанное выше, безусловно, нуждается в комментариях.
Прежде всего Багратион был не «лишь немногим моложе» Барклая-де-Толли. Он был моложе аж на одиннадцать с лишним лет. Что же касается всего остального, то тут лучше привести оценку гораздо более знающего генерала А.П. Ермолова. В его «Записках» читаем: «Князь Багратион приехал к главнокомандующему, сопровождаемый несколькими генералами, большой свитой, пышным конвоем. Они встретились с возможным изъявлением вежливости, со всеми наружностями приязни, с холодностью и отдалением в сердце один от другого. Различные весьма свойства их, нередко ощутительна их противоположность. Оба они служили в одно время, довольно долго в небольших чинах и вместе достигли звания штаб-офицеров.
Мартине Куше. Французские колонны штурмуют Смоленск. Гравюра. 1810-е
Барклая-де-Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие».
Прежде чем продолжить цитирование суждений А.П. Ермолова о Барклае-де-Толли, хотелось бы сказать следующее: генерал Ермолов не любил Михаила Богдановича.
Биограф Барклая В.Н. Балязин по этому поводу пишет: «Для Барклая Ермолов идеальной фигурой не был. Признавая его несомненные воинские дарования, огромную память, неутомимость в труде, обширные познания в деле и незаурядную храбрость, Барклай, вместе с тем, знал, что Ермолов не любит его, что он коварен и отменно хитер, и от него можно нажить немалых козней <…> Но, как бы то ни было <…> ему пришлось служить с Ермоловым до конца войны, и он убедился, что Алексей Петрович не столь злокознен, как он ожидал, а во всех своих лучших качествах был им даже и недооценен».
И все же мы видим, что генерал Ермолов в своих «Записках» порой совсем не щадит Михаила Богдановича, и делает он это не совсем справедливо, что невольно наводит на мысль об известной зависти, ведь военная карьера самого Ермолова, несмотря на все его достоинства, складывалась весьма непросто (он получил чин полковника в 1805 году, а генерал-майора – в 1808 году, хотя два раза представлялся годом раньше, а ведь в том же 1807 году Барклай-де-Толли тоже был всего лишь генерал-майором).
С другой стороны, в своих «Записках» генерал Ермолов даже не скрывает своего восхищения князем Багратионом.
В любом случае, несмотря на полную непохожесть и нескрываемую вражду, при встрече в Смоленске князь Багратион заявил, что готов служить под начальством Барклая-де-Толли. Но, как это подчеркивает историк А.Г. Тартаковский, «подчинение это было чисто символическим и эфемерным, что обнаружилось буквально через несколько дней».
25 июля (6 августа) состоялся военный совет, на котором полковник К.Ф. Толь высказал мнение, что, пользуясь разделением французских корпусов, расположенных от Витебска до Могилева, надо двинуться к Рудне и атаковать противника. Это мнение было одобрено князем Багратионом и принято всеми единодушно. Только осторожный Барклай, хотя и считал неприятеля слишком растянутым, однако же оставался убежденным, что тогда еще не настало время решительного противодействия Наполеону. При этом он видел жаркое желание войск и начальников их помериться с неприятелем силами и положить конец успехам его. Да и сам император Александр I изъявлял ему надежду свою, что соединение русских армий будет началом решительного поворота в военных действиях.
Как видим, Барклай-де-Толли находился под сильным давлением, в том числе и самого императора. Понятно, что мнение последнего всегда и во всем было решающим, и ослушаться было практически невозможно.
Император Александр писал Михаилу Богдановичу:
Вы развязаны во всех ваших действиях, без всякого препятствия. а потому и надеюсь я, что вы не пропустите ничего к пресечению намерений неприятельских и к нанесению ему всевозможного вреда. Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях.
Фактически это был приказ наступать, и никак иначе слова императора понимать было невозможно.
Барклай находился в затруднительном положении: с одной стороны, он был убежден в невозможности противостоять сильнейшему противнику, и это побуждало его уклоняться от решительной с ним встр