[1086]. Это неверное слово «все» показывает, что третьему лицу надлежит сказать что-то другое и полностью.
Третья грамота, найденная почти рядом: «…ВЫВЕЗЕТЬ СТОЛПЬЯ, ПОШЛИ ОСТАШКА ПЛОТНИКУ, ОТЬ…». По Д.А. Авдусину, речь здесь о том, что «столбы уже вывезли. Пошли Остатка (Остафия, Евстафия. — Л.А.) к плотнику…», «последнее слово, — пишет Д.А. Авдусин, — сохранило только три буквы «ОТЬ». В Новгородских берестяных грамотах так, например, начинается слово «отьцу»»[1087]. Но речь здесь не об отце: «ОТЬ» употреблено явно в значении «пусть» (пусть плотник сделает с этими бревнами то-то). Слово это известно в Русской Правде («оть идеть до конечьняго свода») и в других древних источниках; встречается оно и в летописях (в форме «АТЬ» — «ать Всеслава блюдуть») и т. д.[1088] Усадьба, где найдена грамота, была расположена близ Днепра, что удивляет Д.А. Авдусина («бревна везли, а не сплавляли»), но напрасно: лес пришел по реке и теперь после его сушки, его надлежало вывезти с берега на усадьбу. Если бревен было много, то это многодневная работа.
Четвертая грамота найдена в 1966 г. во II ярусе (1270–1281 гг.). На обрывке можно прочесть лишь «МОИ» (мой)[1089].
Найденная тогда же пятая грамота не имеет стратиграфической даты. Палеографически датируется ранее XIII в. Прочесть можно лишь: «.(..Ц)ЕЛОМЫ НИКОЛЫ ВАЛ (СЮВА)…» Д.А. Авдусин полагает, что здесь «челобитье» (бью челом) Николы Валуева (предположительно)[1090].
Шестая и седьмая грамоты найдены в 1967 г. на той же Армянской улице, в том же месте, что и предыдущие грамоты. На шестой имеется лишь одна буква «М» и какая-то черточка вверху. Если это неумело начертанное титло (вся буква прочерчена неумело (Д.А. Авдусин), то это цифра 40, и ее существование на бересте в единственном числе (как предполагает автор раскопок) более понятно: цифрой отмечалось количество чего-то (товара?). Другая грамота (№ 7) сохранилась в обрывке в пять строчек: …(ВАРФОЛО)МЕЯ СМЕОНА ОВДОТИЕ ОЛЕКСЫ ОУЛИАНЫ НАСТАСЫ ЛУКИ ГЕРЕМЕЯ… Это явно записка, подаваемая в церкви во. время литургии, поминание о здравии или за упокой. По стратиграфии и палеографии, это конец XII в.[1091]
Грамоты № 8–10 найдены в 1968 г. и до сих пор не опубликованы. По предварительной публикации можно лишь сказать, что они сохранились в обрывках, а одна впервые найдена полной. Подобно грамоте № 7 это синодик-поминание, где содержится 16 имен[1092]. В этом году, по свидетельству Д.А. Авдусина, вскрылись слои XII в., откуда можно заключить, что все три грамоты датируются именно этим временем.
Приходится жалеть, что для нас найденные грамоты в Смоленске дают пока очень немного. Все же несомненно, что население древней Смоленщины между собой переписывалось: в смоленских городах часты находки и орудий письма[1093].
Древнейшей русской надписью является знаменитая надпись на корчаге из Гнездовского Смоленска — «ГОРОУXША», читаемая большинством авторов, как горчица. Надпись обнаружена в кургане № 13, расположенном в Лесной группе Гнездова, в том самом, где были найдены аббасидные диргемы (848–849 и 907–908 гг.). Она сделана, следовательно, почти за сто лет до крещения Руси. Впрочем, чтение надписи не бесспорно, некоторые исследователи предлагают читать ее иначе: «гороушна» (Черных), «горяще», «горроуще» (Г.Ф. Корзухина) и в связи с этим чтением предполагают, что и содержимое корчаги было другим (например, нефть, по Г.Ф. Корзухиной)[1094]. Сейчас Д.А. Авдусин пересмотрел датировку кургана, в котором найден сосуд, и считает, что он насыпан не в начале X в., как полагал он ранее[1095], а в середине X в.[1096] В 1952 г. Т. Арне высказал мысль, что гнездовская корчага не местного происхождения, а вывезена из Крыма или византийских владений и имела уже надпись[1097]. Сейчас Д.А. Авдусин это допускает, но думает, что надпись русская[1098]. Было бы важным произвести химический или спектрографический анализ глины корчаги, тогда наконец вопрос о ее происхождении был бы разрешен.
Особый раздел древнерусской эпиграфики составляют надписи, процарапанные прихожанами на стенах древнерусских церквей. Обнаруженные в Софии киевской, они были затем найдены в Софии новгородской и на других памятниках зодчества Руси, Обстоятельная работа была посвящена им Б.А. Рыбаковым, в последнее время ими занимаются С.А. Высоцкий и А.А. Медынцева[1099]. В Смоленске граффити на стенах церквей были описаны И.М. Хозеровым, который опубликовал надпись на хорах церкви Петра и Павла[1100]. Чтение последней не было вполне точным, сейчас она прочтена: «Г(оспод) и, помози рабу своему Василеви Усову». Н.Н. Воронин предполагал, что это мог быть из представителей верхов Петровской сотни, и отмечал, что палеографически надпись следует датировать XII в. Надпись эта, дополняет исследователь, «трехстрочная мелкая, сделана на высоте 1,18 м от пола, видимо, сидевшим или (скорее. — Л.А.) коленопреклоненным человеком, очень грамотным в письме»[1101].
Надписи на стенах церквей делать возбранялось, в Церковном уставе князя Владимира в ведение церковного суда входило наказание тех, кто «кр(е)сть посѣкуть или на стѣнахъ рѣжуть»[1102]. Однако на стенах резали не только простые прихожане, но и князья и даже крупные церковные иерархи. При раскопках в Смоленске на Большой Рачевке храма, созданного, по-видимому, при Давыде Ростиславиче в конце XII в., было найдено семь кусков штукатурки с надписями граффити.
На граффити № 1 было изображение батальной сцены: воины с щитами и каким-то оружием и надписями. Сохранилось 4 куска штукатурки и надписи: «БЛОУДО» (относилось к воину в шлеме, Н.Н. Воронин предложил вспомнить воеводу Владимира Святого Блуда), а также «БЕЗУМИЯ», которые палеографически датируются XIII в. К этой же датировке ведет миндалевидный щит, который бытовал не позднее XIII в.[1103]Граффити № 2 состояло из трех строк слов, которые не составляли понятных слов. Граффити № 3 занимает лишь одну строку из крупных букв, которые прочесть тоже не удалось. Граффити № 4 — фрагмент какого-то молитвенного текста из «БЪСПЛОТЬ БИЮХРА/ЩЕ И» (?), причем, писец в букве Б пытался изобразить книжный инициал. Граффити № 5 также не было прочтено, как и граффити № 6, написанное прекрасным уставом. Зато самым замечательным было граффити № 7, которое удалось прочесть целиком: «Г(оспод) и помъзи дому великъму нь даж(дь) врагом игуменомъ истратит (и) (до) кънца ни Климяте». По палеографическим данным, надпись относится к концу XII — началу XIII в. На граффити 8 надпись «Аврам». Связь граффити № 7 с Авраамием Смоленским, как доказал Б.А. Рыбаков, бесспорна. Очевидно, и это граффити связано с ним. На граффити № 9 сохранилось два имени: «НИКИФОР. КОСТЯНТ (инъ)»,[1104] есть и другие граффити.
О Житии Авраамия Смоленского уже говорилось. Надпись о «врагах-игуменах», как убедительно доказал Б.А. Рыбаков, показывает, что раскопанный храм в восточной части Смоленска был, как и церковь Архангела Михаила и Крестовоздвиженский монастырь и церковь, где был священником Лазарь (известные из Жития Авраамия), в руках поклонников Авраамия. Надпись сделана после суда над ним и до голода от засухи, распространившегося на всю Европу в 1217–1222 гг., т. е. между 1218 и 1220 гг.[1105]
Интереснейшей надписью в Смоленске является текст, вырезанный на надгробном камне, найденном в Смядынском монастыре в 1872 г. Директор смоленской гимназии В.П. Басов обратился в Московский университет к проф. О.М. Бодянскому с просьбой о консультации в прочтении, так как в чтении А.М. Дундукова-Корсакова (которым был приобретен камень) и в своем не был уверен. Надпись была вырезана на куске гранита своеобразным почерком с признаками второй половины XIII в.: «М(ЂСЯ)ЦА ПОЛЯ S Д (Ђ). НЬ ПРЬСТАВИЛОСЯ РАБЪ Б(О)ЖИІ ЗЕНЪВИІ ЧЪРНЪРИЗЫЦЬ». На оборотной стороне — дата, которую читали как 1219 г. или как 1239 г. Верно прочел ее А.М. Дундуков-Корсаков и О.М. Бодянский — 1271 г.[1106] Это единственная древнерусская надпись, в которой счет был не от сотворения мира, а от рождества Христова! Счет этот, «принятый в Средние века в Западной Европе, — пишет Б.А. Рыбаков, — вполне объясним для Смоленска, имевшего в XIII в. тесные торговые и культурные связи с Западом»[1107], интерес надписи в том, что, как отметил П.В. Голубовский, такое счисление «не официальный акт, а явление обыденной жизни, в которую проникало немецкое влияние»[1108].
Первые сведения о находках смоленских печатей относятся к 1897 г., когда, по сообщению С.П. Писарева, в Смоленске «недавно» были найдены «три свинцовых оттиска» в виде кружка «величиной с трехкопеечную монету», на одной из которых читалось: «Г(оспод)И ПОМОЗИ РАБОУ СВОЕМУ ДИМИТРИЮ». На оборотной стороне было изображение святого. На другом кружке — еще святой «как бы Николай»