В пользу этой гипотезы говорит многое. Так, голуби приспособлены к тому, чтобы сидеть на скалах или уступах зданий, поскольку их взлет представляет собой впечатляющее, похожее на взрыв зрелище – это подтвердит любой, кому хоть однажды довелось спугнуть стаю голубей на газоне. Мышцы крыльев у голубей очень сильные и позволяют зависать в воздухе и взлетать почти вертикально, подобно вертолету. В расселинах скал и пещерах находят остатки грызунов возрастом десятки, а то и сотни тысяч лет. Даже постельные клопы, вероятно, эволюционировали в пещерах и каменистых выходах пород в Африке и Азии, где эти мерзкие создания питались кровью голубей и летучих мышей. Рыжий таракан, широко распространенный в городах, до сих пор живет в Африке у подножия гор, где питается падающим сверху детритом. Можно даже предположить, что мы специально делаем свои здания похожими на утесы. Там нередко есть множество “подпространств”, имитирующих скальные полки и расселины. Мы выращиваем на террасах растения и деревья – поскольку растения хорошо себя чувствуют на уступах. Мы предпочитаем, чтобы входные двери располагались в глубине и чуть выше уровня почвы – примерно так выглядит вход в пещеру. И на городских “утесах” мы встречаем такое же биологическое разнообразие, какое наблюдаем в природе.
Прогулка подходила к концу. Когда мы повернули за угол, стая отдыхавших голубей, потревоженная велосипедистом, взмыла в воздух. И только тогда я поняла, в чем заключалась странность нашей прогулки: мы увидели больше следов жизнедеятельности животных, чем самих животных. Но главное то, что все животные, которых мы все-таки видели, вели себя на удивление тихо. Можно даже сказать – бесшумно: все звуки, которые птицы издавали во время полета, почти полностью поглощались звуками города. Только когда голуби поднялись в воздух, мы услышали хлопанье крыльев. До этого птицы были похожи на актеров немого кино – они находились всего метрах в шести, но не издавали ни звука. Вообще-то голубей нельзя назвать тихими. Самцы воркуют во время ухаживания: издают энергичное бульканье, выпятив грудь, растопырив хвост и вообще пытаясь выглядеть достойными для спаривания партнерами. Во время еды голуби стучат клювами по земле, расшвыривая пищу. При ходьбе их длинные когти довольно громко скребут по земле. Но наши голуби ступали легко, ворковали бесшумно и ели, почти не стуча клювами о землю. Стоило оглядеться, как мы увидели других актеров немого кино: на дубе, нависшем над нами, бесшумно шелестели сухие листья; справа белки, казавшиеся невесомыми, прыгали с каменной стены на ствол. Все они издавали звуки, все находились в пределах слышимости, но мы их не слышали.
И совсем как в немых фильмах, сцены, которые мы наблюдали, казались в отсутствие звуков выпавшими из времени, не имевшими явного начала и конца. Я смотрела на собаку, которая неторопливо и беззвучно шла по противоположной стороне улицы, и мне казалось, что я смогла заглянуть в бесконечность.
Я спросила Хадидиана, нет ли у него прогноза насчет того, какое животное следующим поселится в больших городах.
Он улыбнулся и помолчал с минуту. Когда он заговорил, его речь сначала была медленной, почти осторожной, но затем он заговорил быстрее, едва не перебивая сам себя: “Главный вопрос в том, какие животные смогут по-настоящему адаптироваться, получив взамен возможности, которые предоставляет город. А город, несомненно, предоставляет массу возможностей – пища, укрытия… Вам, конечно, известно об «эффекте теплового острова»[15]. Благодаря ему животные могут селиться севернее границ видового ареала”. Вот почему на Северо-Востоке США живут теплолюбивые птицы-пересмешники. А бобры и канадские казарки, как мы все знаем, так хорошо приспособились к присутствию человека, что теперь их считают “проблемой”.
– Думаю, это зависит от города. Я имею в виду, что еще двадцать лет назад люди не предполагали, что пéкари освоятся в Тусоне, штат Аризона.
– Пéкари?
– Пéкари. Дикие свиньи.
– И они живут в Тусоне?
– Ага.
– Серьезно?
– Ага.
– На улицах?
– Не днем, но в целом да. Они живут на окраинах. Приходят на водопой.
Дикие свиньи двадцать лет назад в поисках воды пришли из пустыни в Тусон, город с полумиллионом жителей. А в некоторых городах Германии на улицах можно увидеть кабанов. Я призналась Хадидиану, что удивилась бы, увидев кабанов в Нью-Йорке.
“А койоты вас не удивили бы?” – Хадидиан напомнил о том, как преувеличенно нервно Нью-Йорк несколько лет назад отреагировал на появление в парках горстки койотов Canis latrans. Некоторые жители Чикаго и не подозревают, что в их городе прочно обосновалась группа койотов. Эти животные, ведущие ночной образ жизни, могут рождаться, взрослеть, размножаться и умирать незаметно для людей, работающих с 9 до 17 часов. “Удивительно. Они могут прятаться, например, там, в кустах возле почты, – Хадидиан указал на кусты у тротуара. – В таком месте мог бы жить койот. А люди целый день ходили бы мимо, не замечая его”.
Я замедлила шаг. Койота в кустах не было. По крайней мере, я его не увидела.
Когда я была маленькой и жила в Колорадо, у подножия гор, меня не удивляли рыскающие вокруг псовые. При этом в детстве я ни разу не видела благородного оленя – двухсоткилограммовое животное, которое сейчас настолько распространено в Боулдере, что его даже изображают на дорожных знаках. Четверть века назад, когда Хадидиан начал изучать городских животных, там не было даже белохвостых оленей.
Мой вопрос остался без ответа. Возможно, незачем и гадать, какое животное следующим поселится в городе. Может быть, просто нужно подождать. Но если вы хотите поторопить события, посадите в городе хурму и посмотрите, кто к ней придет.
Глава 7Отличное место (для прогулки)
Мы должны всегда понимать, что мы видим, но прежде всего (и это самое сложное) мы должны всегда видеть то, на что смотрим.
Пропуская прохожего, я чуть не плюхнулась в нишу в стене здания – возможно, именно для этого ниша и предназначалась, хотя почему-то была усажена зубцами. Так что экспериментировать я не стала.
Я опоздала на встречу с Фредом Кентом. Google Maps поместил его офис на перекрестке Двадцать четвертой улицы и Бродвея, но когда я приехала, офиса там не оказалось. Я заставила себя вспомнить трудную математику, нужную, чтобы выяснить, какой улице соответствует адрес на Бродвее. И мне явно не следовало ожидать от всевидящего, но безразличного “Гугла”, что он сможет в этом разобраться.
До недавнего времени правила определения нью-йоркских адресов указывали в начале телефонных справочников, этих реликтов печатной эпохи, вместе с номерами скорой помощи, ФБР, а также инструкцией по выполнению приема Геймлиха. Это удобно. Правила позволяли удовлетворить насущную потребность: соотнести произвольные номера зданий с их положением в пространстве. Например, в случае Бродвея нужно отбросить последнюю цифру номера здания, разделить на два и в зависимости от исходного адреса вычесть из результата 29, 25 или 31. От вычислений я получала немалое удовлетворение: в голове вырисовался образ перекрестка, где находился пункт назначения. Знание этого метода служило признаком того, что человек – истинный обитатель Манхэттена. Точно так же понимание того, что на боковых улицах нечетные номера расположены на северной стороне, указывало на то, что человек прожил здесь достаточно долго, чтобы успеть познакомиться и с нечетными, и с четными номерами.
Сейчас справочники в полиэтиленовой обложке чаще можно увидеть в мусорных баках, чем у телефонов. Люди предпочитают обращаться к бесстрастному Google Maps. Что ж, сегодня он меня подвел, и я обнаружила себя примерно в километре от офиса “Проекта по изучению общественного пространства” (Project for Public Space), где должна была встретиться с директором Кентом.
Я отправила электронное письмо с извинениями, безуспешно попыталась позвонить, пробежалась и в конце концов села в такси. Когда я влетела в офис, там стояла тишина, если не считать доносящегося откуда-то стука клавиатуры. Я заметила Фреда Кента, который болтал с кем-то в другом конце комнаты. “Время не имеет значения”, – спокойно приветствовал он меня, отмахнувшись от извинений.
Что имеет значение для Кента – так это пространство: как используется или не используется городское пространство, удобно ли оно. Кент основал “Проект” 35 лет назад, поработав с социологом-урбанистом Уильямом Уайтом (“Холли”), исследователем поведения обитателей города. В 70-х годах Уайт с группой молодых волонтеров решил проверить, удобен ли для жизни современный город, а именно – Нью-Йорк. Для этого исследователи размещали камеры на зданиях и фонарях (довольно необычно для того времени), выходили на улицы с блокнотами для записи наблюдений и смотрели[16]. Они смотрели, где люди сидят и как взаимодействуют на тротуаре. Они замечали, кто прогуливается, а кто идет быстрым шагом. Они наблюдали за динамикой очередей на автобусных остановках. Однажды они даже записали на камеру один день из жизни мусорного бака на Лексингтон-авеню. Хотя, признаюсь, мне очень интересна жизнь мусорных баков, на прогулку с Кентом я отправилась в первую очередь для того, чтобы увидеть его глазами городской спектакль, главные роли в котором исполняют пешеходы.
Хотя Кент уже сорок лет возглавляет “Проект”, ведет он себя просто и совсем не по-директорски. Из-за его высокого роста людям пониже не очень удобно смотреть ему в лицо, однако он носит на лице полуулыбку, благодаря чему собеседник чувствует себя непринужденно. Сегодня он имел радостно-взъерошенный вид, который говорил о том, что есть вещи и поважнее выглаженной рубашки. В отличие от большинства жителей Нью-Йорка, которые изо всех сил стараются не выглядеть как туристы, Кент носил с собой фотоаппарат. Стоило нам выйти за дверь, как он начал искать случай им воспользоваться.