Мы с Лорбером, прогулявшись по большому кварталу, направились обратно к Коллегии. Пешеходов было мало, и мы на время погрузились в молчание, как люди, которые только что расправились с обедом и теперь удовлетворенно смотрят в пустые тарелки. Тут Лорбер просиял:
– Вы это имели в виду?
– Да!
Я была счастлива. Я сразу поняла, что он имел в виду: мимо прошла женщина с Типичной Филадельфийской Внешностью. Я помогла Лорберу обострить его внимание – точно так же, как он помог мне обострить свое. Не могу точно сказать, что именно увидел Лорбер, но каким-то образом, на основании нескольких примеров, он уловил общую тенденцию и определил сущность того, что уже начинало казаться мне плодом воображения. Специалисты, изучающие пропорции лица, наверное, сказали бы нам, что мы можем составить схему “филадельфийской” внешности. Проводя “антропометрические” исследования, ученые используют определенные точки на лице, отсчитывая от них расстояния, уровни и углы, и сравнивают пропорции. В качестве маркеров используют не глаза, нос или рот, а самую нижнюю точку бровной дуги, переносицу и кончик носа, внешний край глаза, место, где бы находился зоб, если бы он у нас был, внешний край рта, самую вогнутую часть подбородка и так далее. Так исследователи получают “среднее” лицо – и регистрируют отклонения от этого эталона. Возможно, “филадельфийская” или другая типичная внешность имеет определенные параметры, отличающие ее от средней внешности. У типичного шестилетнего ребенка высота раскрытого глаза составляет примерно треть его ширины, а высота нижней челюсти составляет половину ее ширины. Для нас ребенок просто выглядит шестилетним – но при желании это ощущение можно “поверить алгеброй”.
Когда мы дошли до Коллегии, я пожала Лорберу руку. Надеюсь, мое рукопожатие было сильным, хотя, боюсь, моя рука могла показаться ему холодной и вялой. Он не обратил внимания на ногти на моих больших пальцах… Или все же обратил? На лице Лорбера мелькнула улыбка. Он повернулся и легко зашагал по лестнице.
Возвращаясь в отель, я поймала себя на том, что внимательно разглядываю прохожих – будто они до сих пор объекты медосмотра. Очень быстро я обнаружила, что это заставляет людей смотреть на меня (или просто смотреть на то, как я смотрю на них). Ах! Неужели я уже забыла, чему научилась у сына: не смотреть слишком пристально? Подчиняясь правилам, я отвела взгляд.
Некоторые вещи, которые видели Лорбер и Джонсон, мне давались с трудом, однако никакая из этих вещей не проходила незамеченной. Там, где я смутно ощущала: “М-м, что-то здесь не так…”, они могли бы поставить диагноз. Однако мне был важен не столько диагноз; важно было то, как знания влияли на их видение мира. Я будто заглянула за кулисы – и там, вместо того, чтобы увидеть человечка, притворяющегося великим волшебником, увидела самого великого волшебника, профессионала в одном простом деле: умении смотреть.
Часть третьяГород и чувства
Глава 9Видеть, не видя
Так гляди же, гляди во все твои глаза![21]
Ветерок поманил меня дальше, и я последовала за ним.
Придумайте проект, предусматривающий прогулки по городу, и, если вашей судьбе свойственны ироничные повороты, довольно скоро вы утратите способность ходить. Именно это произошло со мной. Через несколько недель после того, как у меня образовалась грыжа межпозвоночного диска и я поняла, что не могу отталкиваться левой ногой. То есть в целом я могла пользоваться ногой, но не могла пользоваться ей как надо.
Мой седалищный нерв отказался общаться с левой ступней. Меня, конечно, расстраивало, что я не могу бегать (моя небольшая слабость) или поднимать сына (а вот это – необходимость), но по-настоящему меня беспокоило то, что я на время стала инвалидом. Мне повезло: я могла ходить, хотя это было трудное и неспешное дело. Даже после операции ступня оставалась парализованной, и мне приходилось переносить ногу, ставя ее вбок, вместо того, чтобы этой ногой отталкиваться.
В эти несколько месяцев улицы для меня изменились, как они, безусловно, меняются для всех людей с временной или постоянной травмой – или для тех, чья травма представляет собой обычное старение. Левая сторона тела утратила чувство равновесия, поэтому, чтобы повернуть в сторону, мне приходилось опираться на правую ногу. Из-за этого все привычные действия (когда мне приходилось сделать шаг назад, чтобы уступить место в лифте, или посторониться, чтобы пропустить прохожих на узком тротуаре) выходили у меня очень медленными и еще долго – утомительными и неуклюжими.
Я обнаружила, как много действий мы совершаем, когда встречаем людей. От Фреда Кента (и, косвенно, от Уайта) я узнала о “танце” пешеходов на тротуаре. Хотя на первый взгляд кажется, что взаимодействие с другими пешеходами начинается лишь в тот момент, когда они приближаются на расстояние вытянутой руки, на самом деле мы задолго меняем траекторию своего движения и скорость шага. Теоретически. Теперь я испытала это на практике. В отсутствие нервов, посылающих мышцам сигналы о необходимости изменения траектории движения, пешеход становится бредущей вслепую мишенью. Пока я болела, я вступила в такое количество тактильных контактов, в какое не вступала за десятилетие своей городской жизни.
В разгар мучений я встретила Арлин Гордон. Стоял жаркий день. Вдоль тротуаров булькали и жужжали кондиционеры, охлаждая укрывшихся за закрытыми окнами обитателей квартир. Скамейки в парках стояли пустые. Я почти слышала, “как растет трава и как бьется сердце белочки”[22].
Я повернула за угол и вышла на широкую улицу, целиком открытую солнцу. Неподалеку трещал электрогенератор; над горизонтом метался звук сирены; когти собачки, которую тащили на полезную прогулку, скрежетали по бетону, и все эти звуки плавились в воздухе. На тротуаре змеями извивались шланги, изливая свое содержимое под деревья, пахнущие влажной землей. Поравнявшись с третьим по левой стороне улицы домом, стоявшим чуть в глубине, я подошла к двери. Дверь со вздохом открылась. Я прошла через холл с мраморным полом, кое-как заползла вверх по ступенькам, проковыляла к лифтам, нажала на кнопку, вошла и снова вышла через шесть гудков. На седьмом этаже я повернула налево и услышала: “Александра?”
Гордон стояла в дверях напротив. Высокая, улыбающаяся, с красиво уложенными белейшими волосами, она одной рукой придерживала дверь, а второй приглашала меня войти. Ее пальцы были направлены чуть влево от меня, но, когда я поздоровалась с ней, она смотрела мне прямо в глаза. На фоне кричаще яркой синей блузки глаза Гордон переливались сине-зеленым. Она провела меня в небольшую чистую квартирку. Жалюзи были опущены, и в комнате стоял приятный полумрак. В книжном шкафу стоял телевизор, аккуратные ряды книг и бесчисленные безделушки: изящные фарфоровые шкатулочки, крошечные каменные статуэтки тюленей, слонов и птиц.
Я подошла, чтобы рассмотреть безделушки, и Гордон сказала: “Вы можете выбрать одну, и я расскажу вам про связанное с ней путешествие”.
Я положила ей на ладонь одну из вещиц. Она бережно сжала ее, опустив глаза. Быстро ощупала. Открывая крышку, произнесла: “А, это одна из моих шкатулочек. Что же это… картинка на крышке… Цветы… Уверена, это из Китая. Я была в Китае дважды – на самом деле трижды, если считать Гонконг”.
За последние сорок или около того лет Гордон путешествует по миру, часто в компании друзей. Однажды она побывала в трехнедельном круизе по Северной Атлантике, объехав Исландию и Гренландию. В каждом путешествии она покупает сувениры – безделушки, которые она называет “мои фотографии”. Сегодня, в этот жаркий день, она ездила в “Сторм-Кинг”: музей под открытым небом к северу от Нью-Йорка, где на нескольких сотнях акров ухоженного ландшафта расставлены огромные скульптуры.
“«Сторм-Кинг»! – с улыбкой проговорила она. – Я была поражена, когда попала туда, потому что была там много лет тому назад. И все там оказалось совсем не таким, как в моих воспоминаниях”.
Это ее удивление, многочисленные путешествия и привезенные из них сувениры могли бы показаться совсем не интересными, если бы не тот факт, что последние сорок два года Арлин Гордон была слепой.
Ее воспоминания о “Сторм-Кинг” были смешанными: не выдуманными, но и не основанными целиком на ее собственных чувствах. Частично они сформировались под влиянием описаний ее спутников. Большую часть своих поездок Гордон видит глазами тех, кто путешествует с ней. Она просит их описывать вслух увиденное – и не только впечатляющие, но и обыденные вещи.
“Все эти годы я путешествую с друзьями, – продолжила она. – И все они говорят, что видят гораздо больше, потому что с ними я”.
Воспоминания Гордон о “Сторм-Кинг” также основаны на незрительном восприятии мира. Должно быть, ее память хранит запах воздуха, и то, как звуки отражаются от лужайки и металла и улетают в небо, и ощущение пространства, складывающееся на основе того, сколько времени занимает переход от одного экспоната к другому.
Я размышляла об этом в ее полутемной прохладной квартире. Гордон сидела в метре от меня, очень прямо, повернув лицо в мою сторону. Когда она говорила, ее взгляд будто находил мои глаза, а потом уходил слегка вверх и влево – совсем как у зрячих. Ее поведение было образцом того, как люди во время разговора устанавливают зрительный контакт[23].
Слушая, она неподвижно смотрела в мою сторону, остановив взгляд на моих глазах. Когда мы заговорили об ее семье, она махнула рукой в пространство над моим левым плечом – куда-то в стену за широким диваном. Проследив за ее жестом, я увидела то, чего сама она видеть не могла: две фотографии, которые она, тем не менее, безошибочно описала. Ее сын, теперь уже взрослый, сделал снимки с промежутком в десять минут. На них изображена естественная дамба где-то в Северной Атлантике: сначала покрытая водой, а после, ко