Проблема с мобильными телефонами на улицах состоит в том, что, хотя ни “разговор по телефону”, ни “ходьба”, казалось бы, не отнимают много умственных сил, они требуют внимания. Еще до появления в свободной продаже мобильных телефонов они уже использовались в исследованиях, касающихся внимания. В эксперименте 1969 года испытуемых за рулем просили слушать по телефону фразы, чтобы проверить, ухудшает ли это их способность оценивать ситуацию на дороге и увеличивает ли количество ошибок (в обоих случаях ответ оказался положительным; так, люди неверно оценивали ширину просвета между машинами). Позднейшее изучение влияния мобильных телефонов на вождение привели к тому, что в большинстве штатов теперь запрещено заниматься двумя этим делами одновременно, – а также к быстрому росту популярности бесконтактных гарнитур (которые решают проблему лишь отчасти).
Понятно, что довольно трудно пользоваться мобильным телефоном и одновременно делать нечто, требующее концентрации, – например, ехать с безумной скоростью по федеральной трассе. Но даже передвижение по улице пешком требует концентрации, пусть и не вполне осознанной. Просто держа глаза открытыми, пешеходы замечают перемены обстановки: тележку, которую катят по тротуару, приближающуюся коляску, непослушного пса на длинном поводке. Не осознавая этого, мы изменяем свое поведение. Наша с Кентом прогулка по Бродвею стала доказательством того, как этот механизм защищает нас от столкновений друг с другом.
В присутствии Гордон я стала обращать больше внимания на нарушения пешеходных правил. Я заметила, что люди обычно замедляют шаг, когда говорят по телефону. Однако этот эффект скорее опасен, чем полезен, потому что обычно скорость пешеходного потока бессознательно определяется пешеходами, которые приспосабливаются к скорости и маршрутам других пешеходов. Я видела, как люди, говорящие по телефону, шли зигзагом, нарушая освященное временем уличное правило “держись правой стороны”. Но хуже всего то, что они смотрят в землю. Обычно пешеходы, следуя социальной норме, требующей учитывать маршруты других людей, обмениваются с ними взглядом. Пешеходы, говорящие по телефону, реже замечают других, не говоря уже об обмене взглядами. Они не видят ни необычных предметов под ногами, ни даже (как показало одно исследование) клоуна в сиреневом комбинезоне и с красным носом, который проезжает перед ними на моноцикле. “Танец” пешеходов на Пятой авеню сменяется непредсказуемым хаотичным танцем с частыми остановками, который исполняют плохие “танцоры” – и пешеходы, внезапно обнаруживающие их прямо перед собой. Из-за того, что они сосредоточены не на улице, а на разговоре, пешеходные навыки пропадают зря.
Так как же Гордон относится к пешеходам с телефонами? Она согласилась, что они всегда были для нее источником опасности, и вспомнила несколько столкновений с другими людьми из-за их рассеянности. Пока она рассказывала об этом, сзади к нам приблизилась молодая женщина, разговаривающая по телефону. Ее смех прерывался молчанием, вероятно, заполненным фразами собеседника. Гордон остановилась. Она часто останавливалась, когда хотела что-нибудь сказать. Смеющаяся женщина прошла мимо.
– Но вот что я хочу вам сказать: так людей гораздо легче услышать.
Хотя люди в целом издают массу звуков, пешеходы часто ведут себя очень тихо. Гуляя с Гордон, я стала замечать, что многие пешеходы в кроссовках проходили мимо нас почти бесшумно. Есть, конечно, множество людей, которые выдают свое присутствие манерами или одеждой. Есть пешеходы в шлепанцах, пешеходы на цокающих высоких каблуках и пешеходы, стучащие подошвами с жесткой пяткой. Есть пешеходы, позвякивающие ключами и монетами в кармане; нагруженные сумками или катящие чемоданы на колесиках; вздыхающие, ворчащие, свистящие и поющие. Мы слышим, как к нам приближаются шаркающие и скребущие ногами по земле прохожие; мы чувствуем, когда мимо проходят надушенные или курящие люди. Мы слышим трение сумки, повешенной через плечо и постукивающей о тело – особенно если это последнее облачено в вельветовые брюки.
Не считая таких пешеходов, громко заявляющих о себе, большинство людей передвигается на удивление бесшумно: они похожи на электромобили в потоке машин. Поэтому, хотя люди с мобильными телефонами многих раздражают, для слабовидящих они могут быть маяками, посылающими информацию о том, где они находятся (и о том, что они делают). Гордон они позволяли определить местонахождение хотя бы некоторых людей в пространстве, в остальном неопределенном. Она была благодарна этим шумным невоспитанным людям.
Также они сообщали Гордон то, что я, возможно, не слышала (по крайней мере, не обращала внимания): информацию о себе, которую несли их голоса. Голос может очень многое сказать о говорящем: пол, размеры тела, этническую принадлежность, возраст, даже состояние здоровья. Голос курящего выдает вредную привычку, а голос страдающего ожирением – физическую форму. Голос также несет информацию об эмоциях, от отвращения до грусти и удивления (даже в тех случаях, когда слова, которые произносит человек, противоречат его эмоциональному состоянию). Мы, как правило, довольно легко прочитываем в звуках голоса эмоции. Теоретически у слепых это должно получаться еще лучше, хотя это не всегда так. Бельгийская федеральная полиция недавно пригласила на работу нескольких слепых, которых специально обучили анализировать голоса, особенно на записях перехваченных телефонных разговоров. Такие офицеры мастерски различают акценты и определяют, в помещении какого рода находился говорящий – то есть замечают детали, на которые люди обычно не обращают внимания.
Я откашлялась (возможно, выдав какую-нибудь тайну) и, хотя Гордон наверняка уже знала об этом, сообщила ей, что мы подошли к перекрестку. Гордон поворачивала за угол. Она погрузилась в воспоминания, связанные у нее с домом, мимо которого мы проходили. В детстве она жила в этом районе, меньше чем в квартале отсюда: “Я помню, когда построили [это угловое здание]”. Она начала быстрее постукивать тростью: “На крыше у него прекрасный сад, выходящий на реку”. Высоко над нашими головами шелестели и шептались деревья, которые были совсем молоденькими, когда Гордон видела их.
На обратном пути к дому Гордон, когда мы повернули в последний раз, налетел ветер. Она остановилась. “Для слепых ветер мог бы стать проблемой”, – прокомментировала она, явно не включая в категорию “слепых” себя. Шум ветра поглощал все негромкие звуки, которые так важны для незрячих людей. Однако, двинувшись дальше, она продолжила делиться воспоминаниями о “новом” здании, выросшем на углу. Гордон описала окна и сад – и я будто увидела все это наяву.
Перед подъездом она повернулась, чтобы пожать мне руку. “Рада была с вами увидеться”, – объявила Гордон. И, будто заметив мою улыбку, прибавила: “Один из соседей спросил меня, как я могу говорить о том, что я «вижу». Но я ведь и вправду вижу. Я ответила, что у слова «видеть» множество значений”.
Глава 10Звук параллельной парковки
Звук приходит к нам; на шум мы наталкиваемся сами.
Единственным звуком было жужжание кондиционеров.
Каким был первый услышанный звук? Канадский композитор Рэймонд Мюррей Шейфер, рассуждая о естественных звуковых ландшафтах, ответил на свой собственный вопрос так: это был ласковый звук воды. Предки нашего вида вышли из моря. Уши появились у нас даже раньше, чем способность дышать атмосферным воздухом. Для каждого человека первый услышанный звук – это звук воды: первые звуки мира попадают к нам в уши, пройдя сквозь фильтр амниотической жидкости. Двадцатинедельный плод в утробе матери обладает сенсорным “оборудованием”, достаточным лишь для того, чтобы слышать относительно низкочастотные звуки, около 500 Гц или ниже. По некоторым данным, развивающееся ухо, в котором лишь несколько нервных волокон, генерирует не более нескольких сотен импульсов в секунду. Это определяет количество звуков, которые слышит растущий плод: не так уж много. Однако этого достаточно для того, чтобы улавливать голос матери (это важно для выживания и развития ребенка), звуки плаценты, бульканье кишечника и течение крови по матке. По мере развития плода все больше нервных клеток начинает одновременно возбуждаться с интенсивностью, соответствующей широкому диапазону частот: 20–20000 Гц. Перед рождением, как и после него, эти маленькие ушки уже умеют различать самые разные звуки: от человеческой речи до птичьего пения, от далекого грохота грома до жужжания флуоресцентных ламп.
Когда я вышла на улицу вместе со Скоттом Лерером, театральным звукорежиссером и звукооператором всего на свете, от музыки до музейных инсталляций, первое, что мы услышали, – это шум двигателя автобуса, стоявшего у бордюра. В этом звуке не было ничего неожиданного. Мы все-таки в городе, а любой горожанин с детства привыкает к тому, что его со всех сторон бомбардируют неприятные звуки. В этом случае звук, казалось, был создан для того, чтобы мы обратили на него внимание. Но это не значит, что он создан для нашего удовольствия. Двигатель издавал булькающие, клокочущие звуки, которые мешали нормально разговаривать. Когда мы отошли, я с облегчением вздохнула: чем дольше я слушала этот шум, тем неуютнее себя чувствовала. Я вслух задалась вопросом о том, могут ли эти звуки хоть кому-то понравиться.
Оказалось, что могут – Лереру: “Если бы вы слушали эти звуки сами по себе, они, я думаю, показались бы вам успокаивающими: это статичные звуки. Вообще, если бы я записал его и принес в студию, понизив высоту на четыре октавы, получился бы глубокий повторяющийся звук, похожий на звук литавры”.
Звук работающего вхолостую двигателя был, по мнению Лерера, просто перкуссией, ритмом. Если бы мы не знали, что звук исходит от туристического автобуса, не видели бы автобус, чересчур длинный для городской улицы, и не обоняли бы дизельные выхлопы, то этот звук был бы просто колебаниями. Стационарными колебаниями – это означает, что форма волн в основном предсказуема, постоянна и состоит из частот ниже 500 Гц. Иными словами, звук приходил к нам в виде сгустков воздушного давления размером с теннисный мяч со скоростью пару сотен штук в секунду. “Постоянство” – это то, что отличает его от изменчивых звуков, которые обычно привлекают наше внимание. Звук этот был громким, но не чрезмерно громким для города, полного звуков.