Дядя Саша толкнул плечом ржавые ворота, которые подались внутрь вместе со стойкой, и тут же, с перебивом, может, в долю секунды, грянул разноголосый лай. Мягким красивым баритоном солировал матерый самец, ему вторило несколько голосов потоньше, отрывисто подтявкивали переярки, а где-то в дальнем углу противно и протяжно, старушечьим дрожащим тембром выла сука. Сараи на самом деле оказались вольерами, стоящими по периметру питомника. Во внутреннем дворике сидели огромные псы, привязанные к столбикам, расположением своим повторявшим квадрат вольеров. Прямо по диагонали, на углу, между вольерами была калитка, выходившая прямо на блок «П» и металлосклад, – так объяснил дядя Саша.
Еще во дворе находилось одноэтажное строение красного кирпича, вдоль стены которого ютились пара старых электроплит, разбитая мотоколяска, холодильник – из первых советских моделей, какие-то баки и прочий хлам, который всегда сопутствует разрухе и бедности. Из недр этой кучи высунул круглую башку драный кот, с ненавистью посмотрел на Лешку и вновь скрылся, нырнув прямо в электроплиту сквозь дыру от конфорки. Дядя Саша опять плечом толкнул дверь – Лешка успел заметить, что на ней вообще нет ни замка, ни даже крючка, и в нос сразу шибануло дешевой рыбой и чем-то еще, едким и склизким. Похоже пахло в армейской столовой.
Лешка оказался в длинном обшарпанном коридоре со множеством дверей. В первом же проеме, почти у самого входа, находилась бытовка, уставленная утлой кухонной мебелишкой. На электроплитке кипела большая кастрюля, распространяя рыбный дух, а рядом стоял замызганный чайник с грубо приклепанным носиком. Холодильник украшал портрет Че Гевары, над ним на стенке намертво была приколочена табличка «Ответственный за чистоту тов. Денисов», рисованная еще в советские времена масляной краской.
– Путассу только для щенков, – пояснил дядя Саша гордо, как будто рассуждая о деликатесе. – А взрослым собакам мы кашу на куриных головенках варим…
В следующей, варочно-разделочной, комнате в самом деле кипел огромный котел, в котором бултыхались отрубленные головы с гребешками – зримое воплощение куриного ада. В котле огромной поварешкой шуровал Золотарь, как-то успевший уже накормить собак. Теперь он готовил для них ужин, и Лешка даже невольно подумал, а вдруг этих Золотарей двое, однако дядя Саша окликнул Золотаря по имени:
– Колян! Вот тебе сменщик. Пока на пару работать будете, прежде чем он попривыкнет.
– Ну, гляди, сменщик, какой бурдой мы собак кормим! – Золотарь вынул из котла поварешку с мутным желтоватым варевом. – Это ж стыд!
– Перед кем, интересно, тебе стыдно? – хмыкнул дядя Саша.
– Перед собаками. Перед родиной, что ли?
В поднимавшихся парах Золотарь смахивал на беса: редкие его волосики вздыбились вокруг плешивого лба, на худой шее ходил острый большой кадык.
– Ты сам небось бурду потихонечку пробуешь, – не отставал дядя Саша.
– Пробую, конечно. Я ж собакам абы чего не подсуну…
Далее по коридору следовали еще какие-то закрытые и открытые двери, ведущие в такие же хозяйственные помещения, наконец последней была раздевалка, в которой на полу кучей свалены были пустые мешки из-под крупы, резиновые сапоги, какие-то коробки… Стоило открыть дверь, как из кучи брызнули во все стороны разномастные коты.
– Без них тоже нельзя, – сказал дядя Саша. – Иначе крысы разведутся. У нас они как-то даже в телевизор залезли… Ты, сынок, выбери себе резиновые сапоги по размеру, потому что без них не обойтись, особенно когда пойдем на посты собак кормить. Провалиться можно по самое не хочу. Сейчас я тебе шкаф под рабочую одежду освобожу…
Дядя Саша дернул дверцу металлического шкафчика, тронутого ржавчиной, вытащил изнутри бурую фуфайку, казалось, тоже ржавую от времени, пару электролампочек, несколько пыльных книжек. Книжки были в основном на историческую тему: «Младший сын» Балашова, «Емельян Пугачев» Шишкова, «Петр Первый» Алексея Толстого. Лешка осторожно открыл «Пугачева». На титульном листе чернильной еще ручкой было написано: «Александру Насонову в день окончания училища. Май 1960». Почти полвека прошло! Надпись оказалась столь неожиданной, что Лешка тут же захлопнул книжку. Полетела пыль, полезла в глаза, нос. Лешка оглушительно чихнул.
– Ты, сынок, только не пугайся, – с расстановкой произнес дядя Саша, обводя рукой окружающее безобразие. – Скоро начальство обещает ремонт сделать. Да-а… Вот только выкинут меня отсюда вместе с этим хламом и обязательно сделают ремонт. – Он горько усмехнулся. – Ну, пойдем, что ли, чаю хлебнем. А там проведу тебя по постам, с собаками познакомишься. Если, конечно, не боишься. Вон Золотарь полгода на службе, а псов боится как огня.
– Собак-то чего бояться? – слегка поникшим голосом произнес Лешка.
– Правильно. Собак бояться не стоит. Они ж не люди.
И потом, когда они двинулись назад унылым коридором с давно потрескавшейся штукатуркой, Лешку не покидало странное ощущение, что он наяву попал в прошлое, в далекий социализм. То есть там, за заводским забором, успела состояться целая жизнь – его жизнь, а тут ничего как будто бы не случилось.
На кухне за столом сидел Золотарь. Каким-то образом он везде поспевал прежде их. Золотарь прихлебывал кофе, заедая бутербродом с колбасой, который на фоне всеобщей разрухи выглядел весьма неаппетитно, как будто его уже ел кто-то другой. Дядя Саша крутанул ручку радиоточки, и Лешка невольно вздрогнул, ожидая, что сейчас раздастся передача из этого самого прошлого, но радио так и не ожило.
– Приемник все-таки нужен, – прожевав, сказал Золотарь. – Хоть новости послушать.
– Новости ты слушать не будешь, – строго отрезал дядя Саша. – Ты будешь с лопатой бегать и с топором. Я сколько тебя прошу скамеечки сколотить.
– А кто, интересно, вчера собакам корм выбивал?! – Золотарь завелся мгновенно, и Лешка понял, что они постоянно ругаются.
Дядя Саша, безнадежно махнув рукой, налил чаю в две керамические кружки, которые только и подтверждали, что все это происходит в настоящем.
Именно в этот день рухнула настоящая осень, когда исчезает последняя надежда, что лето еще вернется. Странное ощущение скорого возврата лета долго не покидало Лешку, хотя он, безусловно, понимал линейный ток времени, что после сентября не может снова случиться август. И вот сегодня зарядил мелкий тоскливый дождь, который длится дни напролет, проникая в самое нутро, рождая глубокое уныние. Под ногами чавкала разжиженная глинистая почва, налипавшая комьями на сапоги в стремлении заполонить собой все жизненное пространство. И ведь действительно, если не бороться с грязью, она очень скоро поселяется в каждом закутке, причем надолго, а за ней неминуемо наступает разруха…
– Руками не маши. Собака подбежит – пусть нюхает, она и должна сперва обнюхать, – наставлял дядя Саша, который шел впереди с ведром баланды. – Если на тебя попрет – стой как стоял. В сторону не шарахайся.
Дядя Саша ступал уверенно, твердо, находя притоптанную тропинку в высоких остьях травы. Лешка едва поспевал за ним с таким же ведром. Ноша оттягивала руку, жидкая грязь слегка подсасывала резиновые сапоги, не давая продвигаться вперед, к берегу озера, где среди золотистых опилок в вечном карауле стояли Ванда и Цезарь – исхудавшие ротвейлеры, которые, вместо того чтобы прогонять случайных прохожих, встречали их радостным лаем. Вынув из целлофанового мешка куриную голову, Лешка осторожно протянул ее Ванде к самой морде и назвал собаку по имени. Ванда в одно мгновение проглотила головенку, чуть прикусив кончик Лешкиной перчатки, обрубок ее хвоста оживился, веселая дрожь пробежала по всему туловищу. На всякий случай выставив ведро вперед, Лешка потянулся к собачьей плошке-кастрюле и быстро налил из ведра баланды. Собака принялась яростно лакать, с головой уйдя в кастрюлю, обрубок хвоста ее при этом так и ходил, выражая восторг.
– Молодец, из тебя точно выйдет толк, – похвалил дядя Саша.
Покидая пост, Лешка еще раз оглянулся на Ванду. Собака не отрывалась от кастрюли. И только когда они отошли уже довольно далеко и собачья будка скрылась за опилочной дюной, раздался требовательный, слегка растерянный лай. Лешке даже захотелось вернуться, но впереди было еще несколько постов, на которых ждали голодные собаки.
Метров через пятнадцать, за такой же золотой дюной, таился в прибрежной траве Цезарь. Он обнаружил себя, только когда они подошли очень близко. Цезарь выглядел более грозно и тяжело, что вполне соответствовало его имени, но на похлебку накинулся так же яростно, забыв все прочее на свете. И опять Лешке хотелось чуть повременить возле него, однако впереди, вдоль забора, начинавшегося от самого озера, в вольерах вольно перемещались собаки.
– Испорчены они у нас, – сказал дядя Саша, когда они двинулись вдоль забора тропинкой, петляющей между огромных луж. – Сторожевая собака должна быть злобной, а эти… Да чего уж теперь ждать? – он кивком указал за забор, откуда доносились едва различимые звуки иной жизни. – С той стороны коттеджи наступают. Еще в прошлом году здесь, возле забора, мы подосиновики собирали, а теперь лес вырубили и грибница погибла. Москвичи место закупили. Говорят, скоро видеокамеры поставят вместо собак. Кому охота кормить?
– А нас куда же?
– Можно было бы – в расход пустили бы, это точно, – подмигнул дядя Саша. – Мы ведь есть просим.
В угловом вольере, образованном резким поворотом забора, жил Рыжик, которого так боялся Золотарь. Еще за несколько метров до проволочной сетки сквозь голые ветки кустарников Лешка заметил движение кого-то очень большого, величиной с теленка. Почуяв трапезу, пес приблизился к калитке, и Лешка разглядел огромную башку с висячими на хрящах ушами и мокрый коричневый нос размером с приличную сливу, который нервно тыкался в щель забора.
– Это какой же породы? – ошарашенно спросил он.
– Порода у нас теперь только одна: впередовская. Этот к нам сам прибился, как такого не взять? – Дядя Саша поставил на землю ведро и перевел дух. – Раньше брали щенков с Балтийского завода. Но породистые не такие стойкие. Однажды возился я с шестью кавказцами, а они брык – и готово. Энтерит. Раньше прививок от него не делали… Ты сам кормить Рыжика будешь?