– А я их и не таскаю, – Диана Рафаэлевна тряхнула красивой головой с тяжелым пучком. – Их за меня Коля носит. Сам предложил. Вот, говорит, Диана Рафаэлевна, я не позволю, чтобы ты тяжести таскала. Пока я жив, говорит, не позволю. Потому что ты женщина. Так прямо и сказал, представляешь?
– Колян?
– Ну да, – Диана Рафаэлевна слегка сникла. – До сих пор бывало наоборот: ты – баба, так вот давай работай.
– Какая же вы баба? – искренне удивился Лешка. – Это кто же так говорит?
Диана Рафаэлевна махнула рукой.
– Так все это странно… Столько лет работала с людьми. В газете, потом в журнале. И так бы и работала дальше, если бы не уволили. А вот сюда пришла – и всякий раз собаки радуются, стоит мне только появиться в воротах, улыбаются, хвостами виляют. Такого прежде никогда не было, чтобы коллектив так радовался моему появлению.
– Коллектив… собак? – осторожно переспросил Лешка.
– Собаки, люди – какая разница. Главное, я только теперь ощущаю, что делаю что-то очень важное. Вот накормишь собак – и они играть начинают, обниматься лезут. А людей сколько ни корми, им все мало! – Диана Рафаэлевна сказала с явной досадой, будто вспомнив что-то очень неприятное.
Лешке очень не хотелось возвращаться в бытовку, в табачный дым и обычную полузлую перебранку, хорошо сдобренную матом. Взяв на поводок Арбата, который сидел на самом входе в питомник, он направился к озеру. Там обычно никого не бывало и можно было спокойно подумать, что же предпринять дальше. Арбат, молодой крупный «немец», весело трусил впереди, почти не натягивая поводок. Лешке очень нравились такие моменты, которые вроде бы тоже считались работой, а на самом деле были обычной прогулкой с собакой, засидевшейся на посту возле будки. На полдороге, возле портового склада, который почему-то ласково назывался Муреной, Лешка поймал себя на том, что произносит вслух: «Что же делать? Что же нам делать?» Смутившись, хотя никто этого не слышал, он произнес уже осознанно: «Что же нам, Арбат, делать?» Совершенно ясно, что никто не собирался всерьез расследовать гибель Чернышки. Ее попросту списали, ведь рано или поздно в питомнике списывают всех собак как отслужившее свой срок оборудование.
Озеро волновалось. Правда, почему-то только справа от пирса. Волны с рокотом набегали на каменистый берег, с шумом и пеной разбиваясь о круглые валуны. Слева, у причала, где дневал и ночевал катер, который в постовом журнале назывался «объект 161», вода плескала спокойно, робко. Лешка повел Арбата берегом, вдоль линии пенного прибоя. В волнах ощущалась древняя неодолимая сила, рядом с которой человек всегда чувствует робость, особенно если остается в одиночестве. Когда они с Арбатом вышли на песчаную отмель, вылизанную прибоем, пес как-то заволновался, коротко лайнул на волну и чуть попятился, как будто она была живой, хотя на самом деле это была просто вода – такая же, как у него в миске. Тогда Лешка понял, что Арбата никто никогда не приводил к озеру. Он всю жизнь просидел возле будки на входе в питомник или в лучшем случае дежурил ночами на металлоскладе возле блока «П». «Буду водить сюда по очереди всех собак», – подумал Лешка безотносительно к недавнему «что делать».
Вдоль всего побережья из земли прорастала проволока на манер вьющихся растений. Казалось, если не выдернуть ее, не проредить, через год сам собой поднимется забор из железных прутьев. Все-таки какая-то своя, странная красота была в постиндустриальном пейзаже, но вместе с тем Лешку не покидало ощущение, что что-то такое кончилось. Может быть, по большому счету – страна, досрочно выполнявшая планы капитального строительства. И теперь на тридцати гектарах русской земли по винтику растаскивали руины цехов, некогда бывшие достоянием всего народа, а теперь – собственностью ОАО «Вперед». Двадцать восемь собак охраняли цветной металл, знать не зная о том, зачем он нужен. А несколько человек в свою очередь охраняли собак. А над ними стояло начальство, которому принадлежал металл. Хотя на самом деле металл этот начальству был абсолютно не нужен. Потому что последний цех выпускал пластиковые лодки вместо океанских лайнеров. И на месте директора завода Лешка собрал бы весь коллектив в главном корпусе и сказал: «Дорогие рабочие. Я банкрот, мне нечем платить вам зарплату. Поэтому несите с территории металлолом кто сколько может, кормите свои семьи. Заодно и порядок сам собой наведется, потому что среди такого хлама ничего хорошего построить нельзя». Вот бы как он сказал. И запросто раздал бы металл всем желающим…
Возвратив Арбата на место, Лешка вернулся в бытовку. Дяди Саши и Кизила уже не было, Диана Рафаэлевна тоже ушла. Один Золотарь по привычке смотрел по телеку какое-то шоу.
– Колян, – Лешка вспомнил разговор с Дианой Рафаэлевной. – Ты вроде нормальный мужик. Зачем же ты все время этот телевизор смотришь?
– А чего еще смотреть? – Золотарь искренне удивился.
– Я думаю, люди пялятся в телевизор, чтобы собственных мыслей не слышать. А вдруг в башку ненароком придет, что их дурят почем зря? Ты ведь этого боишься, Колян?
– Мне вообще тут неплохо живется, – лениво заметил Колян. – Захочу – выходной сделаю себе в любой день, с бабой какой закручу. А жрать нечего будет, так я костей в кастрюле отварю, капусты туда накидаю, морковки… Ненамного и собак объем. Остатки, кстати, им же и вылью.
– И все? И больше тебе ничего не нужно?
– Знаешь, а ведь я тоже не барыга какой, когда-то давно даже в университете учился.
– Ну и дальше что?
– Дальше мне по голове дали на спиртоскладе. Я тогда тоже подрабатывал в свободное время, вот как ты. И вдруг для меня все как-то прояснилось вокруг. Что человеку по большому счету нужны просто тарелка супа, койка в теплом месте, бычок – перекурить ситуацию, баба хоть иногда, ну и авторитет с понятиями, чтобы помягче. Начальник то есть.
– Это кто помягче? Дядя Саша? Что ж ты с ним ругаешься то и дело?
– Скажешь тоже – дядя Саша. У него лимит естественный вышел, вот он и корчит из себя божьего одуванчика. А ты знаешь, что там на самом деле в бывшем изоляторе?
– Ну?
– Щенячье кладбище, вот что. Раньше в питомнике собаки с документами были, плановые вязки, то, се. А если сама собой сука родит, без плана, и на щенков никакого заказа не будет, так вот дядя Саша твой щеночков в изоляторе закрывал, и они в три дня там помирали от голода. Я тебе больше скажу: он трупики прямо там и оставлял. Под полом. Ящиками еще заставит… Боялся на территории хоронить. Вдруг какая собака нароет.
– Колян? Ты что говоришь? Ты в своем уме?
– Я-то в своем. Поэтому сижу и не рыпаюсь, покуда меня койко-места не лишили. А ты, гляди, допрыгаешься!
Лешке сделалось почти физически дурно. Выйдя в коридор и кое-как справившись с этой дурнотой, он вернулся к Коляну и решительно, с той же не терпящей возражений интонацией, с какой отдавал собакам команду «Ко мне!», произнес:
– Колян! Иди проветрись. Я за тебя отдежурю.
Колян в крайнем удивлении уставился на Лешку.
– Я совершенно серьезно говорю. Проведай свою подружку. Веру эту из киоска проведай. Ты имеешь право на выходной.
– Че, правда? Отпускаешь меня? – Колян, еще не веря своей удаче, расплылся в улыбке, обнажив единственный зуб.
– Иди, Колян. И больше не говори мне ничего. Иди! – он почти крикнул.
Колян, сорвав с крючка кепочку, выскользнул в двери как легкий, почти неуловимый сквозняк.
Лешка знал, что никто из заводских уже не заглянет в питомник. Под вечер все спешили домой. К тому же пошел дождь, и окрестности развезло совершенно, так что добраться до ворот можно было только в броднях. Однако световой день еще тлел. Лешка быстро рассадил собак по вольерам, в который раз заново удивляясь, с каким послушанием собаки подчиняются ему, уверенные, что ничего плохого ни с ними, ни с хозяевами не случится, если только они не дадут слабину, если только станут соблюдать устав караульной службы и не пропустят на родную территорию посторонних. И в каждой собаке жила большая вера в справедливый миропорядок, и все они любили свое государство-остров посреди моря людей, потому что не представляли, что возможно какое-либо иное устройство мира.
Взяв на поводок полукровку Макса, Лешка отвел его к металлоскладу – как называлось это место в постовом журнале. На самом деле металлосклад был обычной свалкой, по центру которой возвышалась катушка с медным кабелем – ее-то, собственно, и охранял Макс. Пес был идеальным сторожем. Он отправлялся на пост с радостью – оттого что может послужить людям, честно дежурил до утра возле будки и с такой же радостью возвращался на рассвете в питомник. Когда Лешка сажал его на цепь возле катушки, Макс так и норовил, подпрыгнув, лизнуть его в ухо.
К самому металлоскладу подбегала заросшая колея узкоколейки. Рельсы обрывались, будто отрезанные ножом, а неподалеку на заборе, прямо под колючей проволокой, висела металлическая табличка: «Остановка локомотива». И все это вместе тоже производило впечатление глобального конца. Правда, Макс этого не знал. Когда он родился, локомотив индустриализации давно отдыхал в депо, и Макс думал, что мир именно и состоит из таких вот свалок металлолома, которые надо защищать от существ из инобытия, то есть от тех людей, которые иногда просачивались сквозь забор.
А между питомником и металлоскладом, в зоне видимости и нюха сторожевой собаки, как раз находился бывший изолятор – одноэтажный домик, похожий на хатку-мазанку, с несколькими слепыми окошками, густо застланными паутиной. На дверях металлосклада висел амбарный замок – основательный, но ржавый насквозь. И даже если душегуб дядя Саша носил на шее ключ от этого изолятора, вряд ли старый замок ему бы поддался.
Лешка потрепал Макса по холке, напоследок велел: «Служи!» – собаки не знали этой команды, но он все равно всякий раз напутствовал их так на дежурство – и, отыскав в груде металлолома подходящий ломик, направился к изолятору. При этом его не отпускало странное чувство, как будто он идет кого-то спасать, хотя в любом случае все давно кончилось, и Лешка это понимал безусловно.