– Я что, в музее? – пробормотала я. Всем стало еще смешнее. Никто, включая меня, не знал, что такое музей. К счастью, наваждение быстро прошло. Остался лишь шум в ушах и короткие гудки, которые я теперь слышу почти постоянно.
Сначала они меня раздражали и довольно сильно беспокоили, но теперь уже мало волнуют – у меня полно других забот.
Допрос под давлением. Насколько это может быть хуже, чем тот последний, с ненавидящим взглядом Балле и вопросами Салазара о том, что я так отчаянно пытаюсь забыть? Тогда пусть это произойдет как можно скорее. Лучше завтра. Подумаешь, не посплю одну ночь, зато потом все будет позади.
Но солдаты не пришли: ни на следующий день, ни через день, ни после.
– Ну что? – спрашивает Квака каждый вечер. В семнадцатой камере нас осталось пятеро. На следующий день после моего допроса Мария вдруг бесследно исчезла; мы не видели ее ни на кухне, ни в мастерских.
– Опять ничего, – отвечаю я всякий раз. Больше вопросов она не задает. С тех пор как ее карты исчезли так же бесследно, как и Мария, Квака никак не может успокоиться.
– Их утащила та девица, – все уверяет нас Лола, и на самом деле мы все этого опасаемся, хоть и не говорим об этом вслух. Ночью мне никак не уснуть, так что я лежу часами, глядя на Кваку, такую маленькую.
Я обязана ее защитить, это мысль не выходит у меня из головы. Я не позволю Марии погубить и ее тоже. Пожалуйста, защити Кваку, Господи. Не дай картам стать причиной ее гибели.
Прошел еще один день, а меня так не забрали на новый допрос. Я больше не могу это выносить. В камере уже так темно, что ночное небо, виднеющееся сквозь маленькие окна, кажется светлее побеленных стен. Квака напевает песенку, Желчные сестры шепчутся и хихикают, а Лола судорожно пытается придать своему матрасу, набитому соломой, нужную форму.
– Допрос под давлением, – говорю я в пустоту. – Что это вообще такое?
В ответ лишь тишина, мертвая тишина. Никто не двигается, никто ничего не отвечает.
Тут Лола опускается на свой матрас, который ее наконец-то устраивает, и сдавленно произносит:
– Спокойной ночи.
После этого сестры быстро поворачивают свои птичьи головы в мою сторону, и я вижу, как их глаза на мгновение угрожающе загораются в угасающем свете.
Только Квака не шевелится.
– Есть вещи, о которых лучше не говорить, – шепчет она. – Уж точно не перед сном.
– Извини, – бормочу я.
«Неужели все так плохо?» – хочу спросить я, но уже не решаюсь.
– А теперь спокойной ночи, – рычит Лола, снова вступая в борьбу с собственным матрасом. Раздаются глухие удары и шорох, как вдруг их прерывает пронзительный голос.
– Пытки, – говорит Желчная сестра, которая плюется, когда сердится. – Пытки, вот что это такое, ни больше ни меньше. Почему мы должны об этом молчать?
– Ты лжешь, – говорю я. – Ты говоришь так, чтобы запугать меня.
– А ну-ка заткнулись! – кричит Лола.
Квака садится на кровать: она выглядит так, словно за пять минут постарела на десять лет. Она сидит сгорбившись, ее силуэт черным пятном выделяется на фоне окна, сейчас она похожа на жабу еще сильнее, чем обычно.
– Чтобы запугать тебя? О чем это ты?
Лола начинает плакать.
– Не бери в голову, – говорю я. – Извини. Я не знала… Давайте просто ляжем…
– Ее собираются пытать, что еще, – послышался голос плюющейся сестры. Немного язвительно, но не без нотки жалости. – Ты же все понимаешь, Квака. Иначе с чего бы она стала об этом спрашивать?
Она говорит негромко, но ее слова заполняют все пространство камеры и застревают в стенах, как грозовое облако, сдерживаемое горами.
– Это правда, Май? – спрашивает Квака.
Я мотаю головой, но ее уже не переубедить.
– Это правда? – повторяет она.
– Он сказал лишь про… допрос под давлением, – запинаясь, отвечаю я. – Она же врет, да? Это же не одно и то же?..
Снова наступает тишина. На этот раз молчание длится дольше.
– Кто это сказал? – робко спрашивает Квака.
– Салазар. Балле предложил, а Салазар решил, что это хорошая мысль.
Лола вскакивает с места. Она отбрасывает в сторону свой соломенный матрас и бежит к двери. Она начинает молотить ее кулаками, а потом бьется головой.
– Только не это, – вздыхает одна из сестер.
«Надо что-то сделать», – думаю я, но мое тело больше не слушается меня. Оно как будто принадлежит кому-то другому.
Квака встает. Она кладет руку на дрожащую спину Лолы, но та сбрасывает ее с себя.
– Спокойнее, Ло, спокойно, – шепчет она. – Все кончено. Это больше не повторится.
– Я не хотела ее расстраивать, – лепечу я беспомощно.
Всхлипы. Вздохи. Квака тихонько похлопывает Лолу по спине.
– Это не твоя вина, – наконец говорит Лола, едва слышно. Она позволяет Кваке отвести ее обратно к матрасу, который они вместе встряхивают до тех пор, пока Лола не остается довольна его видом.
Квака подходит ко мне и садится рядом.
– Здесь почти всех пытали, Май, – говорит она. – Это невозможно забыть, но мы стараемся.
– Значит… – шепчу я, – значит… это очень больно?
– Да, очень, – кивает та из сестер, что не плюется и почти никогда не разговаривает.
Квака поворачивается к окну, и я замечаю, что в глазах у нее стоят слезы. В темноте я тянусь к ее руке и говорю:
– Мне так страшно.
– Лучше сознайся во всем как можно скорее, – говорит та, что плюется.
– Но я не хочу! Я невиновна!
Все молчат.
– Мы поговорим об этом завтра, – обещает Квака, тихонько поглаживая меня по руке, но Лола вдруг произносит безжизненным тоном, как будто разговаривает во сне:
– Прячься в собственных мыслях.
– Да, можно, – подтверждает Квака. – Это помогает. Настолько сосредоточиться на какой-то мысли, лучше о чем-то хорошем, что эта мысль захватит тебя и ты забудешь о боли.
– Чем дольше ты не сдаешься, тем дольше это длится, – хрипло говорит одна из сестер.
Со стороны Лолы доносится негромкий звук, похожий на завывания ветра в дымоходе во время грозы.
– Они заставят нас смотреть, – простонала она. – Опять. Опять.
– Нет, Ло, не заставят, – говорит Квака. – Не здесь.
– Эти крики! Пускай они прекратятся!
– Они заставили ее детей смотреть, а когда… – шепчет мне на ухо Квака.
– Ты все еще слышишь это каждую ночь, а детвора твоя уже давно все позабыла, ты же знаешь, – утешает ее сестра-плевака.
– Точно, – говорит вторая. – Твоя сестра хорошо о них заботится, и будь уверена, они снова радуются жизни, так уж устроены дети, они живут одним днем. – Она смотрит на свою сестру. – И с нами так было, скажи? По очереди. Все видели и слышали.
– Но ты меня не предала, – отвечает та, что плюется.
– И ты ведь меня тоже?
– Если бы я тогда точно знала, что так они оставят меня в покое, может, и предала бы.
Я прижимаюсь к Кваке.
– Здесь все не так плохо, – говорит Квака, продолжая поглаживать меня по руке. – А вот с ними это происходило в деревнях, где местные старосты вытворяют все, что взбредет в их больные головы. Привязать человека к бревну и оставить его в воде на несколько дней, пока все освистывают тебя, а твои дети за этим наблюдают. Или… – Она быстро кивает в ту сторону, где лежат сестры. – Выпороть палками. Или колесовать. Заливать воду тебе в горло, пока ты не начнешь захлебываться.
Я чувствую, как все лежат, затаив дыхание, и слушают.
Я не хочу знать, но все равно задаю этот вопрос:
– А здесь?
Квака хочет что-то сказать, но Лола опережает ее:
– Пускай уже спит. Какая ей польза от того, что она узнает?
– Она просто хочет знать, – говорит Квака. – Такой уж она человек.
– Может, этого даже не произойдет, – говорит одна из сестер. – Они тут много болтают. И врут все поголовно.
– И если это случится, она поймет, что с ней делают, – говорит вторая. – Но мы позаботимся о тебе, девочка. Как ухаживали за Квакой, не так ли, Ква? Стало же лучше?
Рука Кваки застывает и начинает леденеть, холод постепенно переходит ко мне и добирается до самого сердца.
– То есть тебя тоже…
– Да, – отвечает она. – И я выжила. Надеюсь, с тобой этого не случится, сильнее всего на свете надеюсь, но, если это все же произойдет, ты тоже выживешь, Май, потому что ты намного сильнее меня. Когда-нибудь конец все равно наступит, и они обязаны оставить тебя в живых.
– Пожалуйста, давайте спать? – жалобно просит Лола.
Потом становится тихо, но я знаю, я чувствую, что все мы еще долго не сможем заснуть.
30
– Как она спала?
– Сначала ворочалась и много говорила во сне. Но потом успокоилась.
– Она все еще бредит?
– Я бы не назвал это так. То, что она говорит, звучит очень связно. Она мыслит совершенно ясно, просто ее разум… в другой реальности.
– Господи, и вы туда же? Неужели я здесь единственный, у кого не отключился мозг?
На фоне коротких гудков раздаются голоса. Иногда я слышу, что они говорят, но бывает, вот как сейчас, – нет. Я надеюсь, что они будут там, когда…
– Тебя никуда не вызовут, – говорит Квака. – После твоего допроса прошло уже много времени, они никогда так не затягивают. Возможно, ты неправильно его услышала.
Она перестала переживать насчет карт. Сидя вместе в камере, мы придумали правдоподобное объяснение: Мария украла их, но, не успев использовать в своих гнусных целях, была освобождена. Скорее всего, продала их за большие деньги, решила Квака с сожалением и облегчением одновременно.
Утром я натираю воском парадную лестницу в главном здании, и тут появляются они.
– Майте Сансин? – На мгновение мне кажется, что меня сейчас освободят, но вид у солдат удрученный. Салазар был в разъездах, но теперь он вернулся. – Тебя вызывают на продолжение допроса, девочка.
Мне страшно. Я даже не представляла, что человеку может быть настолько страшно. Сердце колотится так, что кружится голова. Я будто задыхаюсь.