. Так что я готов начать.
– Давно пора, – ухмыляется Балле. – Вперед, приведите Гарсию, поставьте столы рядом и освободите уже заключенных от стесняющих их одежд.
– Но Салазар еще не пришел! – протестует посол. – Начать без него – это серьезное нарушение протокола.
– Он отлынивает – вот что серьезно, – резко отвечает Бесерра.
Bалле поглядывает на дверь.
– Уверен, он скоро подойдет, – говорит он. – Но мы и правда не можем больше ждать, господин представитель епископа, мне пришлось перенести это мероприятие по крайне веским причинам.
– Хорошо, – вздыхает Бесерра. – Хотя мне происходящее совершенно не по душе.
Брыкаясь и плача, возвращается Мария.
– Не прикасайтесь! – кричит она солдатам, которые развязывают ей руки, чтобы раздеть. – Уберите от меня свои грязные лапы!
Спрятаться в мыслях. Обычно белое свечение и голоса сами приходят ко мне, но сейчас я пытаюсь отыскать их. Может быть, у меня получится, если сосредоточиться на гудках.
– Бог даст невинным силы, достаточные для того, чтобы выдержать любые пытки, – слышу я бормотание посла.
Белое свечение все не приходит. Я наблюдаю за тем, как солдаты привязывают Марию к дальнему столу. Она воет, как животное, но никто не обращает на нее внимания. Невозмутимо, словно выполняя рутинную работу, вроде чистки моркови, солдаты затягивают кожаные ремни так туго, что Мария не может пошевелиться. Палач стоит в стороне. Его инструменты лежат рядом с ним на полу.
Не произнося ни слова, солдаты развязывают и меня. Затем они через голову стаскивают с меня платье.
Спрятаться в мыслях.
Может быть, гудки указывают мне путь? Нужно лишь следовать за ними, чтобы найти безопасное белое пространство. Длинная линия из гудков, которые мигают, как огоньки в темноте.
Но как же трудно уследить за ними, чувствуя на своем голом теле чужие руки.
Палач накидывает по две петли на руки и на ноги. В петли он просовывает палки.
Свет, белый свет… Веревки туго натянуты, они врезаются мне в кожу.
– Ну же, скажите ей это!
– Чушь, мне не нужно ничего говорить. Она знает, что я люблю ее.
– Скажите ей. Это важно. Хотите, я выйду? Тогда вам будет легче это произнести?
– Я уже говорил ей об этом. Вчера, позавчера, точно не помню. Все эти проклятые дни здесь похожи друг на друга.
– Может быть, ей нужно, чтобы вы повторили это сто раз. Или даже тысячу. Скажите. Такое чувство, будто эти слова вас пугают.
– Не сами слова, а чувства. Все, что ты любишь, можно потерять.
– И именно поэтому мы должны их произносить. Иначе может стать слишком поздно.
Сначала у меня получилось, и я перестала что-либо чувствовать, но голос посла ворвался в белый свет.
– Майте Сансин и Мария Гарсия, вы находитесь сегодня здесь, поскольку трибунал Священной канцелярии сомневается в вашей искренности в зале суда и во время предварительных слушаний. Члены трибунала будут задавать вам по очереди вопросы. Гарроты будут применяться в тот момент и так долго, сколько сочтет нужным суд Святой инквизиции. Говорите правду, и Святая Матерь-Церковь сжалится над вами.
Балле задает первый вопрос:
– Мария, откуда у тебя информация о Майте и других?
– От Бога.
Веревки жгут, но не очень сильно. Я могу это вынести. А если станет хуже, есть свет, там тепло и безопасно.
– Откуда ты знаешь, что с тобой говорил Бог? – спрашивает посол. – В твоем обвинении было мало деталей и далеко не все соответствовало истине.
– Может быть, я плохо расслышала Его слова, – шепчет Мария.
– Сансин, Майте… – голос Балле. – До сих пор ты категорически отрицала, что ты ведьма. Это твой последний шанс раскрыть свою душу. Расскажи нам правду. Сознайся.
Гудки… Что-то долго их не было слышно. И теперь, сквозь закрытые веки, я снова вижу путевые огни, ведущие меня в белый свет.
– Сознайся, – настаивает Балле.
– Я не ведьма.
– Майте, откуда у тебя карты? – спрашивает посол.
Я перескакиваю с одного гудка на другой, как будто это камни в реке. Я даже слышу журчание воды. И еще какие-то звуки. Кажется, плач. И голос из тумана, голос со странным акцентом всхлипывает:
– Не бойся, девочка, это просто сон.
– Майте?
Палач затягивает веревки и на один оборот поворачивает все палки. Камни исчезли, осталась только боль. Рядом со мной кричит Мария.
– Нашла…
– Ты их нашла? А говорила, что дали!
Мне хочется кивнуть, мол, да, дали, но я не могу пошевелить головой.
– Признайся, что отреклась от Господа, – говорит Балле. – Сознайся, ведьма. Не сопротивляйся.
– Я не ведьма.
Палки поворачиваются еще на один оборот. Я чувствую, как по левой ноге стекает тонкая струйка крови.
– Мария, ты допускаешь, что с тобой мог говорить не Бог, а дьявол? – слышится голос посла откуда-то совсем издалека. – Почему Бог так благосклонен к тебе, ведьме, по твоему собственному признанию?
– Не знаю, – стонет она. – Может быть, это был дьявол. Пожалуйста, прекратите, умоляю…
– Ты сделала заявление, – рычит Балле. – Уже целых два. Ты указала нам, где она прятала свои карты. Теперь ты сомневаешься в собственных словах?
– Я не помню, – воет Мария. – Молю вас…
– Те карты принадлежали Майте? – спрашивает толстый посол. – Мария, отвечай.
Палач подходит к Марии и берется за палку у предплечья.
– Нет, – стонет она. – Только не это. Нет!
Мои веревки тоже подтягивают. Спрятаться не получается.
В этом мире, в реальном, всё – боль и темнота.
– Карты принадлежат Сансин, – сердито говорит Балле послу. – Они хранились у нее в постели, и она сама нам призналась.
Глаза застилает туман.
Посол встает и подходит ко мне.
– Майте, посмотри на меня, – мягко говорит он, – и ответь. Откуда у тебя эти карты?
Боль повсюду. Она застилает мне глаза пеленой. Даже говорить больно.
– Мы нашли их, мы с Марией. В матрасе покойницы.
– Это правда? – спрашивает он у Марии.
Тело Марии внезапно начинает трясти. Изо рта вырывается волна рвоты. Палач вытирает ее и поворачивает голову Марии на бок. Она откашливается, а затем начинает плакать как маленький ребенок.
– Развяжите меня, пожалуйста… Я солгала, но больше этого не повторится.
– Это карты Сансин! – кричит Балле. – Ты же сама говорила!
Кто-то гладит меня по голове. Там, где рука касается меня, черное сменяется белым.
– Ты хотела кого-то защитить? – спрашивает папа.
– Да, – вздыхаю я. Я так благодарна, что он понимает. Благодарна, что своими прикосновениями он уменьшает боль.
– Кого ты хотела защитить, Майте?
Я делаю глубокий вдох, чтобы рассеять туман в голове, и шепчу:
– Маму.
Внезапно все меняется. Из коридора доносятся шаги, глухие шаги. Дверь распахивается с такой силой, что громко ударяется о стену.
– Развяжите их! – Голос прорезает туман. Сквозь ресницы я вижу, что там стоит он. В свете факелов кажется, что он буквально сгорает от гнева.
– Развяжите немедленно, – повторяет он с такой яростью, что даже здоровенный палач съеживается. Балле встает, с грохотом роняя свой стул, и уносится прочь из пыточной.
Подбегают два солдата и поспешно освобождают нас.
34
Пoхоже, сработало. Я вошла в мир белого света, и никто больше не может причинить мне вреда. Я все еще слышу голоса, но теперь они звучат так же отдаленно, как и другие, которых я не понимаю.
– Развяжите их и обработайте раны.
– Но дон Алонсо, откуда мне было знать, что вы не в курсе?
Свечение начинает пропадать, когда я чувствую, как кто-то дотрагивается до моих рук и ног. Конечно, на этот раз прикосновения бережные, но я не хочу, чтобы меня кто-то трогал. Больше никогда в жизни.
– Не надо, – стону я.
А затем белый свет окончательно исчезает, я лежу в своей камере. Лола и сестры стоят вокруг меня. Квака сидит на коленях рядом со мной. Бесконечно заботливо и нежно она смывает кровь с моей ноги. На раны она накладывает мокрые повязки. Это приятно. Они успокаивают воспаления на коже.
Я не знаю, почему здесь так туманно, но мне все равно. Все закончилось, это главное. Я чувствую себя обломком корабля, качающимся на волнах после крушения.
– Держи, – говорит Квака. – Выпей.
Она подносит к моим губам фляжку, и я чувствую, как горькая жидкость попадает внутрь. Я узнаю вкус. Именно его я чувствовала, когда попала сюда. Я отворачиваюсь и с трудом отталкиваю ее руку.
– Это поможет от боли.
– Не хочу.
Подняв руку, я вызвала новую белую волну. Она стирает образы, которые причиняют еще больше боли, чем мои раненые конечности. Как я голая и беспомощная лежу перед теми людьми. Как они смотрят, не пытаясь это остановить.
– Сволочи, – слышу я яростный голос Лолы.
– Все, кроме него, – шепчу я. – Если бы он был там, этого бы никогда не случилось.
– Глупости. Среди них нет хороших людей. Все сволочи.
А Квака говорит:
– Когда боль прекращается, ты чувствуешь благодарность, так бывает, но вся их забота о тебе происходит в соответствии с протоколом, Май, он тоже их соблюдает. Им надо все записывать, никто не должен умереть. Ни во время пыток, ни после. Но с этого момента заботиться о тебе буду я. Потому что…
Ее слова растворяются в тумане.
– Пожалуйста, возвращайся, дорогая Одри-Май.
Тебя многим не хватает.
И мне тоже. Я люблю тебя, наверное, с того самого момента, когда впервые увидел в поезде. Честно, я не хотел ломать тебе жизнь, я просто переживал за тебя.
– Отодвинься немного, парень, мне надо закрыть штору. Далеко она или нет, посторонним подсматривать нельзя.
Я слышу шорох и дребезжание, всего на мгновение. Сразу после этого что-то теплое и влажное начинает скользить по моей коже заботливо, как будто меня лижет большой добрый пес. Гудки звучат четче, чем когда-либо.