– Они полагали, что прошли испытание…
– И выяснили, что безумны. Это такое положительное впечатление?
– Они полагали, что состязались с природой…
– Какой еще природой? – возмутился Циллер. – Ближайший природный объект находится в десяти световых минутах отсюда – проклятое солнце. – Он фыркнул. – Кто знает, может, они и с ним что-то сотворили.
– Вряд ли. В общем-то, именно потенциальная нестабильность Лацелере стала первопричиной пристрастия обитателей Масака к резервному копированию личности еще до того, как они прослыли заядлыми экстремалами. – Кабе отложил подушку.
Циллер уставился на него:
– Вы хотите сказать, что солнце может взорваться?
– Ну, теоретически это…
– Вы шутите?
– Отнюдь нет. Вероятность…
– Об этом мне никогда не рассказывали!
– Ну, строго говоря, оно не взорвется, однако вспышки…
– Онои так вспыхивает! Я сам видел!
– Да. Красиво, правда? Тем не менее существует вероятность – не более нескольких миллионных за время жизни звезды главной последовательности, – что она произведет последовательный ряд вспышек такой мощности, что Концентратор и системы защиты орбиталища не смогут их отразить или уберечь от них жителей.
– И тем не менее орбиталище построили здесь?
– Насколько мне известно, эта система считается весьма привлекательной. Кроме того, впоследствии добавили дополнительные устройства защиты под Плитами, способные выдержать взрыв немногим слабее сверхновой, но, безусловно, любая техника может дать сбой, так что практика повседневного копирования личности стала традицией.
Циллер ошеломленно покачал головой:
– Могли бы и предупредить.
– Наверное, риск так незначителен, что упоминать о нем сочли излишним.
Циллер пригладил шерсть на голове, погасил трубку.
– Я им не верю.
– Вероятность катастрофы действительно крайне невелика, особенно на ближайшие обозримые годы или даже на срок жизни разумных существ. – Кабе, тяжело ступая, подошел к буфету и взял вазу с фруктами. – Угощайтесь.
– Нет, спасибо.
Кабе, приспособивший бактериальную флору кишечника к перевариванию обычной пищи жителей Культуры, выбрал спелый плод солнцехлеба. Вдобавок Кабе модифицировал свои вкусовые и обонятельные рецепторы так, чтобы испытывать те же ощущения от пищи, что и стандартный человек Культуры. Отвернувшись от Циллера, он сунул солнцехлеб в рот, прожевал и проглотил. Отворачиваться во время еды вошло в привычку: у него, как и у всех его сородичей, был очень большой рот, и вид Кабе, поглощавшего пищу, смущал обычных людей.
– Но вернемся к сказанному мною, – продолжил он, промокнув рот салфеткой. – Давайте тогда откажемся от термина природный и сойдемся на том, что они извлекли определенный полезный опыт из состязания с более могущественными силами.
– Можно подумать, что это не признак безумия. – Циллер покачал головой. – Кабе, вы тут слишком долго прожили.
Хомомданин подошел к балкону, посмотрел за окно:
– Я бы сказал, что они подчеркнуто трезвомыслящи. Они живут вполне разумной жизнью.
– Вот-вот, спускаются в ледниковые пещеры.
– Они заняты не только этим.
– Что да, то да. Они много чем заняты: фехтуют боевыми клинками, взбираются на скалы без страховки, летают по ветру…
– Этим увлекаются очень немногие. Большинство ведет вполне нормальную жизнь.
Циллер снова разжег трубку.
– По меркам Культуры.
– Да. А что в этом такого? Они общаются, уделяют время любимой работе, играют в более щадящие игры, что-то читают или смотрят, ходят на концерты и прочие увеселительные мероприятия. Сидят и улыбаются под вбросом гормонов, учатся, путешествуют…
– Вот-вот!
– …Вероятно, просто так или даже без всякой цели. И разумеется, многие увлекаются ремеслами и искусством. – Кабе с легкой улыбкой развел тремя руками. – Некоторые даже сочиняют музыку.
– Они попросту тратят время. Вот и все. Тратят время в путешествиях. Время давит на них тяжким грузом, поскольку их жизни лишены всякого контекста, здоровой структуры. Они надеются, что там, куда они прибудут, их ждет полное удовлетворение, якобы заслуженное, но еще не испытанное в полной мере. – Циллер поморщился и постучал по чашечке трубки. – Некоторые странствуют в вечной надежде и сталкиваются с горькими разочарованиями. Другие, менее склонные к самообману, приходят к выводу, что процесс путешествия сам по себе привносит в жизнь если не смысл, то хотя бы облегчение, освобождение от ощущения, что нужно обязательно чувствовать полноту жизни.
Кабе смотрел, как скаконожка прыгает с ветки на ветку; листва затеняла рыжий мех и длинный хвост зверька. Из бассейна рядом с домом слышались звонкие крики человеческих детей.
– Да будет вам, Циллер. Вероятно, в той или иной степени это ощущают все разумные виды.
– Правда? И вы тоже?
Кабе коснулся мягких складок балконных штор.
– Мы гораздо древнее людей, но, полагаю, и с нами такое когда-то случалось. – Он оглянулся на челгрианина, который подобрался, словно готовясь к прыжку. – Все естественно развившиеся разумные виды неустанно к чему-то стремятся. В той или иной степени, на том или ином этапе.
Циллер обдумал его слова, помотал головой. Кабе оставалось только гадать, означает ли этот жест, что приведенные доводы кажутся челгрианину либо слишком нарочитыми и не заслуживающими ответа, либо заезженным клише; впрочем, может быть, ему просто нечего возразить.
– Суть в том, – заговорил Циллер, – что этот рай был тщательно сконструирован на основе принципов, устранивших все вероятные мотивы внутренних конфликтов и естественные угрозы… – Он недовольно покосился на золоченую раму дивана, сверкающую в солнечных лучах. – Ну, почти все естественные угрозы. А теперь жизнь людей стала так скучна, что приходится воссоздавать фальшивые версии опасностей, тех самых ужасов, которые некогда приходилось преодолевать бессчетным поколениям их предков.
– По-моему, это равносильно обвинению в том, что кто-то ходит в душ с зонтиком, – возразил Кабе. – А здесь главное – выбор. – Он поправил шторы, придав им более симметричное расположение. – Они держат страхи под контролем. И сами решают, испытать их на себе, повторить испытание или воздержаться. Это не то же самое, что жить рядом с вулканом, когда только-только изобретено колесо, или бояться, что река прорвет плотину и затопит всю деревню. Опять-таки это относится ко всем обществам, вышедшим за пределы Варварского Века, и ничего странного в этом нет.
– И все же Культура настойчиво добивается утопизма, – с какой-то горечью заметил Циллер, – как ребенок, требующий игрушку лишь затем, чтобы тут же ее выбросить.
Кабе долго глядел, как Циллер дымит трубкой, затем прошествовал сквозь дымное облако и трилистником уселся на мягкий ворс ковра рядом с диваном челгрианина.
– По-моему, это вполне естественно. Если былые тяготы можно превратить в развлечение, то это явный признак успешного становления вида. Даже страх может развлекать.
Циллер заглянул в глаза хомомданина:
– А отчаяние?
Кабе пожал плечами:
– Отчаяние? Наверное, да. К примеру, можно отчаиваться при исполнении какой-либо задачи или стремясь к победе в каком-нибудь состязании, а когда все же добиваешься успеха, то отчаяние делает его сладостней.
– Это не отчаяние, – тихо сказал Циллер. – Это досадное неудобство, преходящее недовольство предполагаемой неудачей. Я имею в виду не раздражение по пустякам, а сильное отчаяние, которое выедает душу и заражает все чувства, так что все, даже самые приятные переживания отравляют жизнь. Отчаяние, от которого хочется покончить жизнь самоубийством.
Кабе откачнулся.
– Нет, – ответил он. – Нет. Они, вероятно, надеются, что подобный удел им больше не грозит.
– Да. На подобный удел они обрекают других.
– Ах вот в чем дело, – кивнул Кабе. – Вы о том, что произошло с вашими соплеменниками. По-моему, некоторые граждане Культуры испытывают по этому поводу сожаление, граничащее с отчаянием.
– По большому счету мы сами виноваты. – Циллер раскрошил в чашечку курительный порошок, примял его специальным серебряным инструментом и выдохнул новые клубы дыма. – Безусловно, мы бы и сами ввязались в войну, даже без помощи Культуры.
– Необязательно.
– Я с вами не согласен. Как бы там ни было, после войны нам пришлось бы самим разбираться с нашими собственными глупостями. А вмешательство Культуры привело к тому, что мы претерпели все беды войны, но не извлекли из них уроков. Мы просто свалили вину на Культуру. Хуже этого было бы только полное уничтожение нашего вида. Впрочем, я часто думаю, что это несправедливая оговорка.
Кабе некоторое время сидел неподвижно. Из трубки Циллера поднимался синий дымок.
Циллер некогда был Одаренным-из-Тактичных Махраем Циллером VIII Уэскрипским. Он родился в семье управленцев и дипломатов, но с младенчества прослыл музыкальным вундеркиндом, написав первое произведение для оркестра в возрасте, когда большинству челгрианских детей еще приходилось объяснять, почему нельзя грызть обувь.
Он принял ранг Одаренного, двумя кастовыми уровнями ниже данного от рождения, когда бросил учебу в университете и рассорился с родителями.
Несмотря на последующую славу и богатство, он расстроил родных еще больше, вплоть до проблем со здоровьем и нервных срывов, потому что стал радикальным Отрицателем кастовой системы, ушел в политику, примкнув к эгалитаристам, и поставил свой авторитет в обществе на службу борцам с кастовой иерархией. Постепенно общественные и политические настроения стали меняться; казалось, что вот-вот произойдут желанные Великие Перемены. Чудом избежав смерти от рук наемных убийц, Циллер принял решение полностью отказаться от своей касты и теперь к нему относились как к представителю самых низов (если не считать преступников) челгрианского общества – то есть касты Невидимых.
Второе покушение было почти успешным; Циллер едва выжил и четверть года провалялся в больнице. Трудно сказать, повлияло ли на политический ландшафт его вынужденное воздержание от общественной деятельности, однако по выздоровлении ему пришлось смириться с очередным поворотом гражданских настроений: консерваторы взяли верх, лишив целое поколение надежды на существенные перемены.