– Отлично! – отозвался Циллер.
– В одном из шестидесяти…
– Да знаю я, знаю! Давайте рискнем, а?
Кабе поглядел на ухмыляющегося аватара и кивнул. Аватар распростер руки и слегка поклонился. Кабе свел ладони в беззвучных аплодисментах.
– Ты не угадал.
– Что?
– Реакцию Циллера. Он сейчас прибудет.
– Сюда?
Задавая вопрос по мыслеречи, Квилан заметил, что в толпе начались перешептывания и зазвучало имя Циллера. Чаша уже почти заполнилась, превратившись в гигантское скопление звука, света, людей и машин. В ярко освещенном центре амфитеатра пустая сцена, уставленная сверкающими инструментами, выглядела застывшим оком бури, погруженным в безмолвное ожидание.
Квилан старался ни о чем особо не думать. Какое-то время он регулировал генератор увеличительного поля, встроенный в сиденье, корректируя изображение сцены крупным планом. Добившись желаемого вида вблизи, который удовлетворил бы любого, кроме пуристов, предпочитавших изображение в реальном масштабе, он успокоился.
– Он точно сюда направляется?
– Он уже здесь; они Переместились.
– Ну вот, я зря старался.
– Не расстраивайся. Здесь вряд ли произойдет серьезная катастрофа.
Квилан поглядел в небо над Чашей. Наверное, сейчас оно было темно-синим или фиолетовым, но размытый свет прожекторов на ободе Чаши делал его непроглядно-черным.
– Сюда, в точку небосвода прямо над этим местом, мчатся сотни тысяч обломков камня и льда. Не уверен, что здесь так уж безопасно.
– Да полно тебе. Ты же их знаешь. У всех резервные копии резервных копий, с восьмикратным переизбытком, а забота о безопасности граничит с паранойей.
– Посмотрим. Я вот что еще думаю.
– Что?
– Предположим, у наших неведомых союзников возникло свое ви`дение того, что должно произойти после сюрприза в финале симфонии.
– Продолжай.
– Насколько я понимаю, червоточина не имеет предела пропускания. Предположим, что вместо энергии, достаточной лишь для уничтожения Концентратора, сюда закачают эквивалентную массу антивещества, чтобы тот аннигилировал. Кстати, сколько он весит?
– Около миллиона тонн.
– Тебе не кажется, что взрыв при столкновении миллиона тонн вещества с миллионом тонн антивещества уничтожит всех на орбиталище?
– Да, наверное. Но зачем нашим, как ты верно заметил, неведомым союзникам убивать все население?
– Не знаю. Все дело в том, что это возможно. Мы с тобой понятия не имеем, какие договоренности существуют между ними и нашими хозяевами, которых, судя по тому, что нам рассказывали, тоже могли ввести в заблуждение. Мы целиком и полностью зависим от этих союзников.
– Квил, зря ты волнуешься!
Музыканты поднимались на сцену. Зазвучали аплодисменты. Оркестр был пока не в полном составе, а Циллер не появился, потому что первым номером в программе концерта шла не его вещь, но овации все равно впечатляли.
– Может быть. Наверное, это не имеет значения. Уже не имеет.
Свет прожекторов медленно угасал. У ближайшего входа в Чашу появились хомомданин Кабе Ишлоер и дрон Э. Х. Терсоно. Кабе помахал Квилану, и челгрианин помахал ему в ответ.
«Терсоно! Мы собираемся взорвать Концентратор!»
Фраза мелькнула в сознании. Квилану захотелось встать и выкрикнуть ее.
Но он этого не сделал.
– Я не вмешивался. Ты все равно бы этого не сделал.
– Правда?
– Правда.
– Как интересно. Гюйлер, по-моему, всякий философ должен испытать нечто подобное.
– Полегче, сынок, полегче.
Кабе с Терсоно уселись рядом с челгрианином. Оба заметили, что он тихо плачет, но из вежливости не стали ни о чем расспрашивать.
Музыка прокатилась по амфитеатру звучными ударами невидимого колокольного языка о стены Чаши. Стадионное освещение погасили; в небесах мерцали, струились и вспыхивали световые эффекты.
Квилан пропустил перламутровые облака, но увидел полярные сияния, лазеры, искусственно созданные многослойные и многоуровневые тучи, редкие вспышки первых метеоров, а затем и стробирующие струи метеоритного дождя, располосовавшие небо. Над равнинами, окружавшими озеро, сверкали безмолвные сполохи горизонтальных молний, меж облаков реяли ленты, полосы и полотнища голубовато-синего сияния.
Музыка нарастала. Квилан сообразил, что каждое отдельно взятое произведение постепенно дополняет общую картину. Он не знал, принадлежит этот замысел Концентратору или самому Циллеру, но вся концертная программа строилась вокруг заключительной симфонии. Циллеру принадлежало авторство примерно половины коротких вступительных сочинений, остальные были написаны другими композиторами. Произведения чередовались, в них четко проступал характерный стиль авторов, и стало ясно, что философские подходы к музыке, заложенные в этих сочинениях, не просто разнятся между собой, но, по сути, глубоко антагонистичны.
Короткие паузы между композициями, дававшие возможность увеличить или уменьшить число музыкантов в оркестре в соответствии с нуждами конкретного произведения, позволили публике осознать глубинный смысл концертной программы. Зрители затаили дыхание.
Концерт был войной.
Два музыкальных течения символизировали противников: Культуру и идиран. Во вступительной части парные противоборствующие композиции соответствовали тем или иным опосредованным столкновениям в поначалу незначительном, а потом во все более непримиримом и масштабном конфликте, длившемся несколько десятилетий до начала самой войны. Музыкальные пьесы становились все длиннее, атмосфера взаимной враждебности нарастала.
Квилан, сверившись с историей Идиранской войны, убедился в справедливости своих предположений о том, что как раз сейчас исполнялась заключительная пара вступительных композиций.
Музыка стихла. Прозвучали робкие аплодисменты, как будто все чего-то ждали. На центральную сцену вышел оркестр в полном составе. Танцоры, в основном на антигравах, расположились в полусфере над сценической площадкой. Циллер занял место дирижера в самом центре круглой сцены, окруженной мерцанием проекционного поля. Зал на миг взорвался аплодисментами, и тут же наступила тишина. Оркестр и Циллер застыли в безмолвной неподвижности.
Где-то в небесах выключилось камуфляжное поле, и над ободом Чаши засияла первая новая из пары Близнецов, звезда Портиция, будто только что выглянувшая из-за облака.
Симфония «Умирающий свет» началась еле слышным шелестящим шепотом, который постепенно усиливался и набирал мощь, а потом завершился нарочито эффектной, диссонирующей музыкальной фразой; звучные аккорды, смешанные с дисгармоническим шумом, взмыли к небесам, где эхом вспыхнула ослепительно-яркая точка – крупный метеорит влетел в атмосферу точно над Чашей и взорвался. Грохот взрыва – внезапный, ошеломительный, пугающий до дрожи – прозвучал как раз в тот миг, когда в музыке наступила гипнотическая пауза, и все зрители – по крайней мере, все рядом с Квиланом, и даже он сам – подскочили от неожиданности.
Гром раскатился по исполинскому небесному амфитеатру, центром которого было озеро Чаши. Теперь молнии не сверкали в облаках, а пронзали далекие равнины. Небо заполонили эскадры и флотилии быстролетных метеоров; колышущиеся складки полярного сияния и величественные небесные спецэффекты неясного происхождения переполняли умы и взоры потрясенных зрителей, а музыка гремела в ушах.
Панорамы войны и более абстрактные изображения возникли прямо над сценой, там, где в воздухе парили и кружились танцоры.
Где-то ближе к середине симфонии, когда яростный рык звучных аккордов сплелся с басовитым грохотанием грома и музыка заметалась по амфитеатру, будто дикий зверь, рвущийся из клетки, восемь метеорных следов не рассыпались в воздухе искрами салюта, не угасли, а прочертили мглу до самой поверхности озера, из темной глади которого неожиданно взметнулись высоченными гейзерами восемь белосветных водяных столпов, будто огромная восьмипалая подводная рука вцепилась в ночное небо.
Кто-то испуганно вскрикнул. Амфитеатр километрового диаметра внезапно содрогнулся, и Чаша закачалась на волнах, вызванных падением метеоритов в озеро. Музыка, словно бы переполнившись страхом, ужасом и зловещим предчувствием беды, бушевала с яростной, панической силой, стремительно увлекая за собой публику, будто всадника, выброшенного из седла взбешенным скакуном.
На Квилана снизошло ужасающее спокойствие, тем более странное, что сам он дрожал, сломленный неутомимым натиском музыки, безудержным буйством волн и сияющих клинков пронзительного света. Взгляд его словно бы обратился куда-то внутрь черепа, образовав сдвоенный туннель, и по нему, отшатнувшись от разделенного окна во Вселенную, душа начала бесконечное падение в черную пустоту, а мир постепенно сжимался в пятнышко света и тьмы где-то в тенях наверху. Будто падаешь в черную дыру, подумал он. Или Гюйлер.
Он и вправду словно бы падал. И не мог остановиться. Вселенная, мир и Чаша отступили в невообразимую, недосягаемую даль. Он немного расстроился, что пропустит финал концерта, кульминацию симфонии. Хотя что толку в ясности восприятия и непосредственной близости к происходящему, в чем преимущество пребывания здесь, где можно все увидеть собственными глазами, или на экране с увеличением, или с усилением сенсорного восприятия, если для него все это и без того искажено безудержными слезами, а сердце затопил бушующий океан вины за то, что он сделал, за то, что он помог осуществить, за то, что сейчас наверняка произойдет?
Он падал в смыкающийся мрак – где-то наверху мир сжался в единственную, не слишком яркую искорку, не более светоносную, чем новая на расстоянии тысячи световых лет, – и рассеянно размышлял, не подсыпали ли ему наркотического средства. Ведь все в Культуре так или иначе корректируют восприятие происходящего с помощью гландулярной секреции нужных веществ, превращая действительность в более или менее реальную.