За столиком у лестницы, ведущей в бассейн, сидит математик, который продал свою фирму консалтингу Cevian capital за два миллиарда и теперь разъезжает на желтом «Ламборджини», делая вид, что горные дороги-серпантин ему все равно что автобан. Тим знает, что он только что вложил средства в «шахту биткойнов» на Аляске в расчете на шестьсот процентов прибыли в год. Математику наплевать, что этой валютой – биткойн – пользуются в основном наркобароны для отмывания денег. Ему нет дела и до тех сотен тысяч людей, которые умирают ежегодно от опиумных препаратов, ему наплевать на всех матерей и отцов, оплакивающих своих детей. Его собственная дочь сидит у него на руках, как воплощение образа принцессы, созданной Труменом Капоте, большеглазой, в белом платье из тюля.
Тим смотрит на бар. Свободный стул.
Взгляды в его сторону. Он стряхивает их с себя. Взбирается на высокий табурет у стойки бара, заказывает сухой мартини. Твист, безо льда.
Незнакомая ему женщина сидит в углу с высоким темнокожим мужчиной. На ней платье с красной вышивкой. Милена показывала ему похожее в каком-то журнале со светскими сплетнями. Там такое платье прекрасно сидело на какой-то аргентинской миллиардерше.
«Это платье стоит десять тысяч евро, – сказала она. – Думаешь, оно было бы мне к лицу?»
Тим делает глубокий вдох и глоток своего ледяного коктейля.
Это красное платье.
Оно бы было тебе к лицу, Милена.
Но это была бы не совсем ты.
Тим не сразу замечает, как рядом с ним в баре появляется Бенте Йоргенсен. Прямо-таки телепортация с того места, где она была только что. Она говорит по-испански с барменом, тон жесткий, а слова еще жестче, и молодой человек удаляется. Тим ощущает жар ее тела даже сквозь пекло уходящего дня, чувствует близость ее руки, локтя, который почти касается его.
Он потягивает мартини. Она поворачивается к нему.
– Я смотрю, ты пьешь настоящий напиток.
Он кивает.
– Мало кто так делает.
При этих его словах она слегка подается назад.
– Я знаю, кто ты, – говорит она. – И понимаю, что ты находишься здесь по какой-то причине. Мне хотелось бы знать, по какой.
Она улыбается, и ее локоть касается его руки. Тепло ее кожи похоже на электрический разряд, но не настоящий ток, а на расчетливую близость.
Он отодвигает свою руку.
– Если ты знаешь, кто я, – говорит он, – то ты не удивишься, если я спрошу, работал ли здесь Гордон Шелли. Убитый англичанин.
Теперь она не отодвигается. Просто смотрит на него.
– Ты здесь из-за него?
Тим потягивает мартини, наслаждается вкусом.
– Он здесь работал?
Бенте Йоргенсен думает, такое впечатление, что она решает, держать слова при себе или произнести их.
– Да, работал, – говорит она. – Пару лет назад. Он был приятным. Умел обходиться с клиентами, сделать так, что они хорошо себя чувствовали. Ужасно, что он мертв.
Она тянется через стойку бара, берет белый телефон, набирает короткий номер.
– Ты можешь спуститься в бар на террасе, дорогой? Тут кое-кто хочет задать несколько вопросов.
Она кладет трубку, здоровается с новыми гостями, которые рассаживаются у последнего свободного столика.
– Мой муж, – говорит она. – Он придет сюда из офиса, он лучше знает персонал.
Буквально через минуту рядом с ними возникает Рогер Сведин, в голубом хлопковом костюме, и вблизи Тим видит, как блестит на скулах, будто отполированная, его тонкая, в сеточке старческих капилляров, кожа.
Когда-то они были красивой парой. Она – подлинной красотой, он – красотой, которую можно купить за деньги, вкупе со стилем.
Рогер Сведин жмет ему руку. Сильно, долго.
– У него вопросы о Гордоне Шелли, – говорит Бенте Йоргенсен и смотрит мимо мужа на террасу и людей.
– А что такое? – спрашивает Рогер Сведин. – Отвратительно то, что случилось. Но на острове много дерьма.
– Я частный детектив, – говорит Тим. – Я просто проверяю одну вещь.
– Я знаю, кто ты. Гордон давно здесь не работает. Я не видел его уже пару лет.
– Я тоже не видела, – говорит Бенте Йоргенсен. – А кто тебе дал задание? – спрашивает она.
– Я не говорил, что у меня есть заказчик. Что он здесь делал?
– Он был официантом. Метрдотелем, – говорит Бенте Йоргенсен. – Смотрел за тем, чтобы была хорошая атмосфера. У него это здорово получалось.
– Он приставал к гостям? Предлагал им дополнительные услуги?
– Как ты смеешь явиться сюда и задавать подобные вопросы?
Рогер Сведин кладет руку на плечо жены, слегка надавливает, и Тим видит, как она опускает плечо, как бы принуждая себя терпеть его прикосновение.
– Он просто делает свою работу, дорогой.
Тим допивает мартини. Ему хочется заказать еще, спиртное сделало его голову чуточку тяжелой, но взгляд ясным.
– Вы знали, что он работал в службе эскорта?
Они смотрят друг на друга.
– Ты это всерьез? – спрашивает Бенте Йоргенсен. – Хотя я могла бы это понять. Женщины. И мужчины. Они все были от него без ума.
– Мы, разумеется, не имеем к этому никакого отношения, – говорит Рогер Сведин. – К его работе эскортером.
– Он вроде был здесь совсем недавно, – говорит Тим. – На открытии нового бара. Вы, наверное, его тогда видели?
– Его тогда не было. Я бы помнил, – говорит Рогер Сведин.
– В тот вечер, говорят, он и познакомился с Наташей Кант. Женщина, которая исчезла, была здесь тогда.
– Кто это говорит? – спрашивает Бенте Йоргенсен.
– Его здесь не было. А про эту Наташу мы ничего не знаем. Правда же, дорогой? Если можно что-то точно сказать про этот остров, так это то, что здесь слишком много болтают. Кто бы ни говорил, что эти двое были здесь, это ложь.
– У Наташи вроде было приглашение.
– Чьи-то фантазии, – говорит Рогер Сведин. – С какой стати эта Наташа могла бы получить сюда приглашение? Кто это утверждает? Кто-то, кто хочет навредить нашей репутации?
Шум голосов. Хлопок вылетающей из бутылки пробки. Звон бокалов, слабый аромат шампанского.
Он чувствует руку Бенте Йоргенсен на своей руке. Теплую и поглаживающую его едва заметными ласкающими движениями.
– Если мы можем сделать хоть что-то, чтобы помочь тебе в поисках дочери, ты только скажи.
Ее голос с датским акцентом звучит благожелательно. Кончики пальцев теплые, мягкие.
Тим кивает.
Что она спросила?
– Мы здесь, если тебе понадобится помощь, – говорит Бенте Йоргенсен.
– Еще один коктейль? – спрашивает Рогер Сведин. И долго смотрит на него изучающим и измеряющим взглядом.
– Ты ведь опытный полицейский, да? Мы ищем нового начальника службы безопасности для фирмы. Может быть, ты интересуешься?
– У меня уже есть работа, и она мне нравится.
Тим слезает с высокого табурета.
Кладет на стойку бара купюру в двадцать евро.
Жмет им обоим руки. Благодарит за то, что они уделили ему время, за любезность.
Рогер Сведин берет синенькую купюру, которую оставил Тим, и засовывает ему в кармашек рубашки, будто это льняной носовой платок.
– Даже и не заикайся, – говорит он. – Настоящие друзья здесь не платят. И обещай подумать о предложении работы.
Рогер Сведин смотрит на море. Потом на девочку, уснувшую на руках математика, и говорит, не глядя на Тима.
– Работа, может быть, как раз для тебя. Ты ведь не катаешься как сыр в масле. Я слышал, что ты живешь по другую сторону авеню Las Avenidas.
На следующее утро Тим сворачивает с Avenida Joan Miró у Plaza Gomila и едет наверх в El Terreno. Несколько лет назад там случилась драка с поножовщиной. Холодной октябрьской ночью, когда город освобождается от туристов и начинает свой отдых перед возрождением в апреле в роли ловца мечтаний. Члены доминиканской банды Trinitarios с одной стороны и группировки Bling с другой устроили дележку рынка наркотиков на площади, в ход пошли ножи, потом кто-то вытащил пистолет и выстрелил несколько раз наискосок в воздух. Под пулю попала шестидесятилетняя дама, вставшая ночью, чтобы пойти в туалет. Пуля вошла ей в затылок и вышла через лоб, выходное отверстие было таким огромным, что личность убитой пришлось устанавливать с помощью ДНК.
У площади Gomila живут латиноамериканцы и выходцы из Восточной Европы в непригодных для жилья домах, где есть только холодная вода. Бордели соседствуют с кварталами наркоторговцев, а сама площадь окружена выгоревшими домами с разваливающимися бетонными стенами, и все это похоже на брошенную людьми внеземную космическую станцию, которую пришельцы забрызгали краской и назвали свои каракули «граффити».
Мара Салватруча тоже попыталась завоевать себе место в Пальме, как раз когда случилось это дело с шальной пулей. Говорят, что Национальная полиция собрала семерых из группировки Trinitarios, а Мара Салватруча январской ночью посадила их на катер, отошла на три мили в открытое море и сбросила их там за борт, со связанными руками, живых и орущих. Говорят, что тела прибило течением то ли в Сицилии, то ли в Карфагене, в Африке. А может, и врут.
Двое парней с татуировками на лицах ждут клиентов и пялятся на него, когда он проезжает мимо.
Он паркуется невдалеке от дома Гордона Шелли.
Полиции там уже не должно быть. Тем не менее он идет к дому медленно, иначе и невозможно при такой жаре, видит желтые ленты ограждения, повешенные на входной двери. Обрывки ленты висят неподвижно в безветренный день.
Он срывает ленту.
Оглядывается.
Не чувствует на себе ничьих глаз.
Достает отмычку, которая висит у него на связке ключей, открывает дверь.
Входит.
Закрывает за собой дверь. Каменный пол маленькой прихожей весь покрыт засохшей кровью и в сумерках кажется ржавым. Следы ведут налево, и он заглядывает в гостиную с диваном из «ИКЕА». Перед ним на полу еще одна большая лужа засохшей крови, брызги попали на синюю ткань обивки.
Кто-то, судя по всему, ударил Гордона Шелли по голове. Тот, каким-то чудом, не потерял сознание, дополз до прихожей, где ему были нанесены еще более жестокие удары, на стене у лестницы наверх, Тим видит следы мозговой субстанции.