– Я ничего не знаю про динозавров, кроме того, что Рафа нашел кость.
– Он что-то про это рассказывал?
Она смотрит на него.
– Мне завтра платить за квартиру, а у меня нет ни одного евро.
Он достает бумажник, девочка в гостиной продолжает кричать. Он дает Лолите Васкес купюру в двадцать евро.
– Кость оголилась после дождя. Он нашел ее, когда приехал туда в понедельник утром, работал на Bobcat[106], а они остановили работу. Потом он начал работать в фирме Manacor.
– А кто еще там с ним был?
– Без понятия. Откуда мне знать? Рабочие, прораб? Кто знает? Может, он вообще там был один, утром.
Она закрывает глаза.
Сглатывает.
Когда она снова открывает глаза, ее взгляд становится жестким, решительным.
– Авария случилась на фирме Manacor. Там он погиб. Как свинья на скотобойне.
– А что произошло?
– Электричество, – говорит она. – Они работали на лестничной площадке, и Рафа взялся за железную ограду, возле которой лежал кабель.
Она широко открывает глаза.
– БЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ, – говорит она. – И не стало Рафы.
Девочка перестала плакать, и Тим слышит звуки мультика. Похоже на «Покемона», дублированного на испанский.
Лолита кладет ладонь на его руку, гладит ее. Выпячивает в его сторону грудь, наклоняется вперед, чтобы ее теплое дыхание попадало на его шею, прижимает к нему черные тайтсы, мягкая ляжка, бедро тверже, но тоже с изгибом.
– Дети затихли, – шепчет она. – Тридцать евро. В спальне. Сейчас. Что скажешь, cariño[107]?
Тим отстраняется. Поднимает руки, как бы показывая, что пасует, к Лолите, которая смотрит на него без всякого выражения.
Потом достает бумажник. Протягивает пять сотенных купюр из денег Канта.
– На квартплату. И детей.
Она берет деньги, смотрит на него и улыбается.
– Не знала, что археологам так хорошо платят.
Мухи отплясывают на внутренностях кошки в послеобеденной тени. Они блюют и едят, блюют и опять жрут. От их кружения в этом вальсе Тиму кажется, что весь его мир отравлен.
Он звонит в строительное управление и просит соединить его с Хоакином Оррачом. Сеньор Оррач ушел, отвечают ему, он может позвонить завтра, но следует учесть, что Оррач очень занятой человек.
– А кто это?
– Датский журналист. Мой профиль – палеонтология.
– Что?
– Динозавры, я пишу о вымерших видах.
Щелчок в трубке, больше ни слова.
К нему подходит парень с дредами и пожелтевшими белками глаз, в плохо заправленной в длинные шорты майке, и спрашивает: «What you want, man? Fuck? Drugs? What’s your thing, man?»[108]
– Nothing[109].
Парень вразвалочку удаляется, Тим смотрит ему вслед, достает телефон, звонит Симоне и просит встретиться с ним в Las Cruces.
– Я буду через час. Нужно закончить пару вещей. Вильсон про тебя спрашивает.
– Он близко?
– В нескольких метрах.
– Можно с ним поговорить?
Вскоре он слышит хриплый голос начальника.
– Тим, как ты? У меня тут есть одно дело об измене, которое бы очень тебе подошло.
– Sorry, какой-то дурацкий летний грипп. Лежу дома с температурой.
Он кашляет. Пытается изобразить больного.
– Полиция была у тебя с вопросами о Канте и Шелли? О жене Канта?
– Да, приходили, – отвечает Вильсон.
– И как?
Вопрос задан слишком прямо и агрессивно. Тим это понимает, но рядом в кошачьих кишках жужжат мухи, солнце палит в затылок, а наверху в квартире Васкесов вопят двое детей.
– А ты любопытен, – говорит Вильсон. – Они с тобой говорили?
– Нет, – врет Тим.
– О’кей, – говорит Вильсон. – От меня они ничего не добились. Если мы будем давать наши материалы полиции, то скоро лишимся клиентов.
Симона появляется на полчаса позже, чем обещала. Она здоровается с Рамоном и Ванессой, которая вытирает кухонным полотенцем пепельницу, садится рядом с Тимом, заказывает пиво и смотрит на его лицо, будто не уверена в том, кого именно перед собой видит.
– Что это тебя трясет? – спрашивает она.
– Это уже пятое пиво сегодня. – Он поднимает бокал. – Ты тоже вроде не в лучшей форме.
У нее круги под глазами, и он впервые замечает намек на морщинки на лбу.
– Дело в Хассане, – говорит она, и Тим вспоминает, что забыл спросить о нем раньше, когда разговаривал с ней, хотя такая мысль и промелькнула.
– Ты можешь мне рассказать, ты же знаешь.
– Он лежит в тюремном изоляторе. На него напал его земляк, чуть не зарезал его ножом в душевой.
– Но он жив?
– Да, но у второго парня дела хуже.
Тиму хочется положить ей руку на плечо, изобразить из себя надежного и заботливого папашу, но с Симоной это не проходит. Поэтому он ограничивается встревоженным взглядом. Если Хассан вонзил в кого-то нож, то это означает много дополнительных лет за решеткой, независимо от того, что произошло.
– Они были вынуждены удалить почку тому, кто напал первым.
В голосе Симоны появились другие интонации, от той любовной легкости, которая в нем всегда звучала, когда она говорила о Хассане, ничего не осталось.
– У меня скоро не будет сил на это дерьмо, Тим.
– Не сдавайся, – говорит он.
– И стать таким же психом, как ты?
Она улыбается, зубы желтоватые, слишком много кофе и сигарет, слишком мало ухода за зубами.
Тим подзывает Рамона, который исчез в туалете, чтобы там убрать. Заказывает две стопки водки, зная, что Симоне сейчас нужна доза не меньшая, чем ему. Хотя, с другой стороны, спиртное ему сейчас совсем не надо было бы пить, ему нужна голова, правильно сидящая на положенном месте.
Они выпивают по половинке «шота».
– Ничего нового про британца, – говорит она. – Его телефонные разговоры, кредитки. До этого трудно добраться.
Он поднимает в знак приветствия свою стопку в ее сторону, они выпивают до дна и со стуком ставят стопки на стойку бара. Рамон неодобрительно качает головой, приходит Марта и садится за свой обычный столик в углу. «Отсоси мою задницу соломинкой, – кричит она в помещение. – Ты, сексуальный пророк!»
Симона улыбается, машет Рамону, который, выполняя ее пожелание, наливает ей еще одну водку.
– Что-нибудь новое о Наташе Кант?
Симона качает головой.
Она выпивает свою вторую порцию водки, он тоже.
Они запивают водку пивом, гримасничают, фыркают.
– Что ты сейчас хочешь знать? – спрашивает она.
Он рассказывает о раскопках, об отозванном Хоакином Оррачом разрешении на стройку. О строителе Рафе Васкесе, который нашел кость, а потом умер от удара током.
– Узнай все, что сможешь. Обо всем этом.
– О том, как погиб Васкес, тоже?
– Если что-то найдешь.
Третья водка.
– Я заплачу за твое время, – говорит Тим.
– Об этом поговорим потом, – отвечает Симона.
За ними вечер, в воздухе разлито обещание более приятной температуры, свет становится рассеянным, переливается через край планеты, чтобы проснуться в другой стране, на другом континенте, сообщить совсем другим людям, чем они являются на самом деле, что начинается новый день, и пора продолжать ваши жизни.
– Чем ты занимаешься? – спрашивает Симона, взгляд у нее туманится от безнадежности. Она ухмыляется, хочет закурить сигарету из пачки, которую вытаскивает из сумки, но Рамон говорит ей, чтобы вышла курить на улицу, и она прячет пачку обратно.
– Я пытаюсь найти Наташу. Одно цепляется за другое. Я знаю, что делаю.
– Ты мне не все рассказываешь.
Тим проверяет мысленно, все или нет, нет не все. Пока что перед ним только лица людей, люди без лиц, их алчность и деньги, опять и опять деньги.
– Эмма, – говорит он.
– Что Эмма?
– Не исключено, что я напал на какой-то след.
Симона смотрит прямо перед собой, молча, медленно дышит, это тяжелые, глубокие вдохи.
– Еще одну водку, – говорит она. – Настоящую.
Они раньше никогда не пили дома, до того, как Эмма пропала. Но в этот вечер они выпили. Они с Ребеккой сидели у кухонного стола и пили водку с апельсиновым соком, настоящий «лисий яд». В тот день Эмма уговорила его разрешить ей поехать, за ужином он уговорил Ребекку, с помощью Эммы, которая на радостях отправилась в центр, на площадь Хеторьет, отпраздновать победу с Юлией и Софией походом в кино – смотреть в большом салоне кинотеатра «Фильмстаден» «Мир юрского периода» в 3D.
А они в ее отсутствие пили.
Пока бутылка не опустела, а они не начали смеяться и говорить то, что обычно говорят себе родители.
Она уже большая, мы должны ослабить давление, она ведь разумная девушка, это же наша дочь.
Они уснули на диване. Прижавшись друг к другу, в мягком, но сильном опьянении.
Эмма разбудила их, придя домой. Смотрела на них взглядом, полным отвращения и даже презрения, когда они, покачиваясь, добирались до ванной, а потом в спальню.
– Теперь вы не имеете права что-то говорить, если я вот так напьюсь на Мальорке, – шипела она. – Сами понимаете, да?
– Мы же твои родители, – заплетающимся языком выговорила Ребекка. – А родители никогда ничего не понимают.
– Вот именно, – поддержал Тим. – Мы отпускаем тебя одну на Мальорку. Какими нужно быть идиотами?
Симона ушла, за окнами Las Cruce темно. Он держится за стойку бара, чтобы не упасть назад, навзничь. Рамон отказался продавать ему еще спиртное, и Тим не стал с ним из-за этого ссориться. Он платит, сползает с табурета, чуть не падает, но удерживается на ногах, и другим клиентам нет никакого дела до его опьянения, они и раньше такое видели. Он задерживается у выхода на улицу Calle Reina Constanza, рядом со столиком Марты, и Рамон кричит ему вслед: «Иди домой, Тим».
Марта смотрит на него.
– Да, иди домой. Пора спать.
Но Тим не идет домой.
Он берет такси до района Son Gotleu, входит в кафе, где сидят мужики с голыми черепами, здесь охотно