– S. A. Lluc Construcciones, – читает она вслух.
– Можешь посмотреть на них для меня?
– Да, – отвечает она.
– А Рафа Васкес?
– Только короткая заметка в газете Diarion. Авария на стройке, одна среди многих других. Иностранные рабочие часто получают травмы и погибают здесь на стройках. Не обязательно что-то подозревать. Никого это не волнует.
Кроме его жены. И его детей.
– Может, динозавр был фейком? – говорит Тим. – Кость подбросили? Чтобы был повод остановить стройку?
– А Васкес догадался. И превратился в угрозу, – дополняет Симона и проводит кончиком языка по губам.
– Меня уже ничего не удивляет.
– И кому выгодна остановка стройки?
– Оррачу?
– А выше его?
– Кто знает? – говорит Тим. – Ты же знаешь, как это здесь бывает. Наверху может означать внизу. Вспомни Канта. Кто-то же инсценировал его самоубийство. Почему? Те, кто за этим стоят, не могли проделать этого без содействия изнутри Национальной полиции. И тогда это высоко наверху, вплоть до Хуана Педро Салгадо. И бог знает, куда идет дальше.
– Это должно быть связано с убийством Шелли.
– Уверен. Но как?
Симона улыбается ему, с тревогой, но улыбается.
– Смотри, чтобы ты не стал следующим, в кого будет направлен удар.
Она все еще улыбается. Но теперь улыбка становится кривой и усталой.
Он рассказывает о звонке Соледад, разговоре, сборище, и что это была мамасан Эли, которая послала туда Соледад.
– И ты думаешь, что все это как-то взаимосвязано?
– На самом деле у меня нет никаких оснований так думать.
– Но ты это чувствуешь?
– Не знаю, Симона. Я просто надеюсь. Ты знаешь, что я все еще надеюсь.
– Вера и надежда – это для дураков, Тим. А ты не дурак.
– Не все с тобой согласились бы, – говорит он. – Что у Хассана?
– Это он первым напал с ножом. У них все записали камеры наблюдения.
– И как он себя чувствует?
– Так, как он этого заслуживает. – Она резко двумя пальцами ударяет по пачке сигарет. – Состояние мужчины, которого он атаковал, ухудшилось.
Симона встает. Приглаживает платье, которое ей так идет.
– Мне нужно вернуться в офис Хайдеггера, – говорит она. – Продемонстрировать Вильсону, что я мыслю масштабно.
– Не передавай ему от меня приветов, – говорит Тим, и она исчезает.
Тим опять звонит в офис городского строительства. Другой телефонист отвечает.
– Сеньор Оррач ушел до конца дня.
А день-то едва начался.
– Хотите оставить сообщение?
– Нет, спасибо. Я позвоню завтра.
Старый мужчина с блестящей и покрытой старческими пигментными пятнами лысиной вошел в бар, сел под одной из афиш.
Он кашляет, достает носовой платок. Что-то в него сплевывает.
– Все о’кей, Иван? – кричит ему бармен.
Иван фыркает так, будто бычий рог пронзил ему легкое и кровь потечет из его рта в любую секунду.
Супруги Сведин еще не вернулись на остров.
На ресепшен Gran Hotel del Mar персонал любезен. Молодая шведка с конским хвостом из светлых волос говорит, что пара вернется завтра и, «насколько мне известно, должность начальника службы безопасности еще не занята».
Она смотрит на него выжидающе.
– Тяжелая была ночь?
– Ночь как ночь, как бывает в Пальме, – отвечает Тим.
Он едет в немецкую клинику, но она закрыта. Сидит несколько часов на парковке, но Ханс Бауман так и не появляется. Во время ожидания Тим разыскивает домашний адрес врача, в Bendinat, совсем рядом с пляжем, но когда приезжает туда, то большой дом пуст и молчалив.
Потом он едет домой, и там даже вода льется из душа, но через пять минут заканчивается.
Он садится к компьютеру, находит домашний адрес мамасан в El Molinar. Находит адрес Оррача в списке членов клуба Club Náuticos, выложенный антикоррупционным сайтом. Находит фотографии Оррача среди снимков собраний городских властей Пальмы, после выборов, у строительных объектов.
Вечер еще только наступает, когда Тим выходит из квартиры, садится в машину и выезжает из центра Пальмы, мимо кафедрального собора, который в сумеречном свете становится сине-оранжевым, и кажется, что ему хочется сняться с поверхности острова, взлететь наверх и стать частью неба. Но он остается на земле под фотовспышками сотен туристов с палками для селфи.
Сначала Оррач. Потом мамасан. Таков план.
Он сворачивает на извилистую дорогу в Genova, район вилл, построенных на сваях, вбитых в скалы на западной окраине города. Море в этот вечер совершенно спокойно, а вверху на горе стоит статуя Мадонны и смотрит на крыши домов и дальше над бархатной поверхностью бухты Пальмы, в сторону Африки, где нелегальные беженцы застревают и погибают на Сеутской стене, отделяющей испанский анклав от Марокко.
Наверх, направо, налево. Дорога сужается с каждым поворотом, а белые каменные стены по бокам становятся все выше.
Он подъезжает к дому Оррача. Через железные ворота видит въезд с ангелами вокруг фонтана, из ртов которых бьет вода. С деревьев свисают крупные красные цветы-колокольчики, дом белого цвета построен в стиле асьенда.
Тим паркуется рядом с воротами. Так, чтобы мимо мог проехать еще один автомобиль. Он выходит из машины и слышит детский смех, плеск воды, возбужденные голоса, говорящие на испанском, начинает сомневаться в своем порыве, решает, что приехать сюда было плохой идеей, но что он все равно должен это сделать.
Он звонит в домофон.
Ждет ответа.
– Papa, papa, mira, mirame![117]
Открытый гараж в саду. Серебряный «Мерседес» старой модели, красный «Альфа-Ромео».
Голос в коричневом динамике под кнопками домофона.
– Кто там?
– Я друг Петера Канта. Занимаюсь его имуществом после смерти. Хотел бы прояснить кое-что о разрешении на строительство на участке земли у горы Сьерра-де-Трамонтане.
Тишина.
– И какое я имею к этому отношение?
Это говорит сам Оррач.
– Нужно уточнить цену, – говорит Тим. – Она должна быть включена в общий инвентарный список оставшегося имущества.
– К сожалению, не могу ничем помочь.
Линия отключается, и Тим смотрит на дом, слышит шипение агрегата, чистящего бассейн, в ту минуту, когда дети затихают, и он перелезает через ворота, и наплевать на камеру наблюдения, которая смотрит на него с дерева. Он внутри, перебегает въезд, мимо гаража с машинами, мимо входной двери в дом, останавливается на секунду, колеблется, поскольку слышит лай собак вперемешку с детскими возгласами. Лай приближается, и он ожидает увидеть двух доберманов-пинчеров или овчарок, которые выскочат из-за угла, нападут на него, перегрызут ему горло. И тут он замечает, что собаки не приближаются, они на соседнем участке, а за живой оградой из гибискуса блестит вода в бассейне. Двое детей, мальчики, плавают в желтых резиновых кругах, а из дома выходит черноволосый мужчина в розовых плавках, идет к бассейну, останавливается на краю, говорит что-то детям и отходит. На какой-то миг, прежде чем он исчезает из поля зрения, Тим видит его лицо.
Хоакин Оррач.
Это он. Тим узнает его по фотографиям.
Тим обходит кусты и идет в том направлении, куда исчез Хоакин. Он сидит спиной к Тиму у белого железного стола, поворачивается, услышав шаги за спиной. Узкое лицо с короткой черной щетиной. Карие глаза наполняются страхом, когда он видит Тима, чужого мужчину, который приближается к нему и мальчикам. Тим смотрит на него успокаивающим взглядом, и Оррач делает такую мину, будто происходит то, чего можно было ожидать, но что все равно стало неожиданностью.
На шезлонге в глубине сада, под большим лимоновым деревом, сидит молодая девочка, пятнадцать лет, шестнадцать? Она поднимает голову от своего блестящего золотом мобильника, смотрит на Тима, теряет интерес и возвращается к телефону.
В доме видна женщина с длинными волосами, которая драит серебряную вазу. Тим останавливается возле Оррача, поднимает обе руки перед собой, Оррач втягивает живот, в руке у него огромная порция джина с тоником, кусочки льда звенят о стенки стакана. Он открывает рот. Собирается позвать на помощь, крикнуть детям, чтобы ушли в дом? Но Тим прижимает палец к губам, и взгляд Оррача меняется, успокаивается.
Тим вспоминает, что видел его раньше, в реальности. Это был он, Оррач, целовавший в обе щеки Салгадо на открытии клуба в El Arenal. По фотографиям он его не узнал, а сейчас вспомнил.
Значит, они друг друга знают. Все завязаны. Так или иначе. Одно тело с сотней голов. Как тысячи голов гидры.
– Кто ты такой? – спрашивает Хоакин Оррач.
– Как я уже сказал, я друг Петера Канта.
– Ага. Хочешь коктейль? Жена может приготовить.
– Я никогда не пью до ужина.
Хоакин Оррач выпрямляется, смотрит на мальчиков, которые шумят и стреляют друг в друга водой из водяных пистолетов, похожих на автоматы.
Девочка-подросток занята своим мобильником. Похоже, что ей бесконечно скучно.
Оррач встает, идет мимо Тима к обеденному столу, окруженному ротанговыми стульями, в беседке, обвитой растением с мелкими пурпурными цветками. На столе компьютер, и Оррач закрывает его, быстро, слишком быстро, поэтому Тиму хочется его открыть и посмотреть, чем тот был занят, но он отказывается от этой мысли, позволяет Оррачу опуститься на надежный стул. Сам он остается стоять, слегка наклонившись вперед.
– У тебя были вопросы о строительстве?
– Да.
– Что ты хочешь знать?
– Почему ты остановил стройку?
Хоакин Оррач улыбается, охлаждает живот холодным бокалом.
– Я был вынужден остановить стройку, как председатель строительного комитета. Динозаврами даже я не управляю. Археологические находки подчиняются федеральным законам. Поверь мне, я хотел этого строительства, и мы постараемся, чтобы раскопки закончились как можно скорее.
– А Рафа Васкес?
– А это кто? Карме, сделаешь джин с тоником нашему гостю?
Тим понимает, что сейчас раскроет себя. Но он должен нанести удар, чтобы привести это все в движение. Рискнуть.