Он достает пакет с деньгами из-за пазухи. Пластик липкий, он засовывает деньги под сиденье водителя, выходит из машины и вытряхивает из головы последний сон. Жирная кожа на спине чешется от пота, лицо отекшее после сна и горячее.
Рокси, Белла.
Modelos. Hostesses[121].
– Давай войдем, – говорит он, придавая своему голосу особый оттенок и беря ее под руку.
– Ты не должен был здесь появляться, – говорит она, но следует за ним к двери, ее рука дрожит, когда пытается вставить ключ в замок, и он шепчет, «спокойно, спокойно», поднимает рубашку и показывает пистолет. Сначала она приходит в ужас, но потом ее рука перестает дрожать, будто она понимает, что он сможет ее защитить от кого угодно. И вот они стоят рядом в пыльном воздухе ресепшен фирмы Carmen Modelos, смотрят на бурчащий холодильник с напитками, и она достает кока-колу и протягивает ему.
– Похоже, тебе это не помешает.
Она сегодня отнюдь не хороша собой. Без косметики она выглядит на десять лет старше, усталая, с темными пятнами на щеках, морщинами под глазами, да и одета она в болтающийся на ней тренировочный костюм из тонкого серого хлопка. Похоже, что она куда-то направляется, а сюда просто заехала ненадолго.
– Чего ты хочешь? – спрашивает она. – Я не могу тебе помочь. Я и так сделала слишком много.
– Конечно, можешь.
Он еще не открыл банку с колой, она у него в руке, жесткая и холодная.
– Где проходят праздники? – говорит он. – Сборища?
– Какие праздники?
– Не разыгрывай дурочку, – говорит он. – Мне чертовски все это надоело.
Он кричит.
– СЕЙЧАС! ГОВОРИ!
Она делает шаг назад, поднимает к нему ладони.
– Не знаю, – говорит она. – Не имею понятия. Я только поставляла им девочек.
– Кому им?
– Ты же знаешь, что я подпишу себе смертный приговор, если расскажу.
– Ты уже мертва.
– Может быть.
Она опускается на стул за белым письменным столом. Достает из кармана ключ, открывает ящик и достает свой сияющий серебряный лэптоп.
Открывает.
Подзывает его к себе. Он становится за ее спиной.
Фотографии.
Что-то же она должна мне дать, думает он. Хоть что-нибудь. Голые девушки, члены в состоянии эрекции, красный плюш, красный и желтый свет в полутемных комнатах, где прозрачные кружевные гардины тихо висят на окнах с закрытыми ставнями.
Половые органы, в которые проникают. Которые сосут. Кто-то справляет малую нужду в рот женщине на снимке в таком ярком свете, что ее темная кожа кажется сделанной из фанеры.
Девушки молодые, ему хочется постучать головой мамасан об стол, но он сдерживается.
Несколько тел постарше. Соледад может быть одной из них.
Но никаких лиц.
Не видно ни лиц мужчин, ни лиц девушек и женщин. И никакого насилия, ничего, что потребовало бы врачебной помощи.
– Что это?
– Одно из таких сборищ.
Эммы нет на фото. Он бы ее узнал. Почувствовал бы, что это она.
– Где это? Откуда у тебя снимки?
– Одна из моих девочек сняла. Тайком.
– Много было таких сборищ?
Мамасан Эли не отвечает.
– А вот эти молодые девочки, тоже твои?
– Молодые – это подруги моих девочек, дочери, кузины. Некоторым четырнадцать, кому-то, может, и тринадцать. Но большинству по крайней мере пятнадцать. Это люди, которые не могут отказаться от возможности заработать. Так много, сколько заплатят за один вечер такой работы. И не спрашивай меня об этих девочках. Я никогда не скажу. Часто я и сама их не знаю.
– Там должен быть один особенно плохой, жестокий мужчина.
– Разве не все мужчины жестоки?
Она видит его отвращение.
– Как ты смеешь осуждать меня, Тим? Ты же не в состоянии был проследить за своей собственной дочерью.
Он ударяет кулаком по компьютеру, тот летит с письменного стола на белый каменный пол, крутится и останавливается, совсем неповрежденный, у входной двери.
Мамасан Эли неподвижно сидит за письменным столом. Но ее рука снова дрожит.
Я не причиню тебе зла, хочется ему прошептать. Я не такой.
– Это люди, у которых нет ничего, – говорит она. – У которых дома родственники, у которых тоже ничего нет. И тогда человек продает то, что может продать. И не задает никаких вопросов. Соглашается на то, что завяжут глаза и отвезут куда-то в ночь. И они благодарны за работу.
Он кладет руки ей на плечи. Она вся трясется, горячая, как в лихорадке, он смотрит на ее шею, почти всю скрытую черными волосами.
– Ты им помогала с этим. С работой.
Она кивает.
– И брала хороший процент.
– Мы все делаем то, что должны, – говорит она.
– Кто дал тебе заказ?
– Магалуф, – говорит она. – Остановка, где они подбирали девочек, находится в Магалуфе. Напротив нового спортзала.
– От кого ты получила заказ?
Она закрывает глаза, он прикладывает руки к ее шее.
– Кто эти мужчины на фотографиях?
Ее кожа прикасается к его пальцам, теплая кровь струится в сонной артерии.
Тим пытается заново. Отводит руки от ее шеи, массирует ей затылок, переводит пальцы на верхние позвонки, барабанит по ним пальцами, как упрямый дождь.
Мамасан Эли не отвечает.
– Кто дал тебе это задание?
Она трясет головой, чтобы он убрал свои пальцы, ее острые ключицы движутся под тканью худи.
– Кто?
Он снова кладет руки ей на плечи, надавливает вниз, прижимая ее к стулу.
Сильно.
– Тебе надо почистить зубы, – говорит она. – У тебя воняет изо рта, Тим.
Как все здесь.
Все здесь как одна смрадная пасть.
Он понимает, что она ничего не скажет, если он не будет ее бить или даже пытать, чтобы вырвать правду, а этого он никогда не сделает.
Стукнуть по башке датчанина.
За милую душу.
Разбить губу голландскому мошеннику с кредитными картами.
Легко.
Сломать руку молодчику из пригорода, который изнасиловал младшую сестренку своего друга.
Могут быть случаи и похуже.
Но с женщиной? Должно же оставаться хоть что-то незапятнанное. Он отпускает ее плечи.
Обходит вокруг письменного стола и смотрит на нее. Удерживает ее взгляд, долго, требовательно.
Она встает, поднимает компьютер, садится, клацает по клавишам, и все это не спуская с него глаз.
– Я стираю все фотографии.
– А куда ты собираешься? Ведь ты на пути куда-то?
– Есть один дом на берегу Атлантического океана, – говорит она. – Несколько поколений моей семьи им владело. Из серого камня, на скале у моря, где всегда дуют ветры.
– А я думал, ты стала майоркинкой.
– Почти стала, но не совсем.
Она дышит. Длинные тяжелые вдохи.
– Дом находится в Галисии, – говорит она. – Я говорю на галисийском.
– Debes consultar túa conta, – произносит она потом.
Мамасан Эли исчезает в комнате за ресепшен, слышно, как она там ходит, выдвигает ящики, сбрасывает кучки вещей, и Тим берется за пистолет.
Слова звенят в нем.
«Debes consultar túa conta».
Она произнесла их каким-то констатирующим тоном, как утверждение, и в то же время с каким-то сомнением, колебанием, и поэтому слова прозвучали почти как ложь.
Он открывает приложение по переводу.
Вписывает туда эти слова.
Указывает язык: Галисийский.
«Ты должен проверить свой счет».
Она что-нибудь перевела ему на счет, что ли?
Она продолжает что-то делать в комнате, а он проверяет в мобильнике все подряд: никаких новых мейлов. Никаких СМС. Ничего в «Ватсапе».
Что она пытается ему сказать?
Что имеется в виду под своим счетом?
Что это такое «свое»?
И хоть слова на галисийском, до него медленно начинает доходить, что они значат. Что у них может быть и другое значение, чем то, которое дает приложение к телефону.
Проконтролируй своих.
Она шведов имеет в виду?
Он догадывается, кого она имеет в виду. Праздник в Дейя, на котором был Гордон Шелли. Кто еще может иметься в виду, кроме пары Сведин. Фото куртки. О которой он их еще не спросил. Они должны вернуться, если на ресепшен сказали правду.
Он помнит, как Бенте Йоргенсен скользнула рядом с ним на террасе, погладив по пути его руку, как звучал ее голос среди гостей и дальше – к морю и небу. Ее муж. Рогер Сведин. Предложение работы, keep your friends close but your enemies closer[122].
Его затошнило.
Тут возвращается мамасан Эли, и он подавляет позыв рвоты.
В одной руке она держит синюю фирменную торбу «ИКЕА», полную бумаг и папок.
– Я сожгу все это, – говорит она.
Она берет компьютер, его тоже кладет в синий мешок.
– Можешь подержать дверь? Я хочу уехать.
Он пропускает ее вперед, спрашивает, не помочь ли донести тяжесть, но она отказывается.
Она швыряет все на заднее сиденье своего «Мини». Садится и смотрит на него. Надевает большие солнцезащитные очки, которые закрывают почти половину щек.
– Еще не поздно, – говорит она. – Ты еще можешь уехать отсюда.
Она смотрит прямо, включает мотор.
– Но я знаю, что ты этого не сделаешь.
Она сворачивает на дорогу, ведет машину в сторону больницы, разговаривая по мобильнику, горячо, возбужденно, сворачивает направо и, наверное, едет домой, к своему дому в El Molinar.
Тим садится в машину. Руки отдыхают на теплом руле.
Он едет в сторону Marítimo. В кафе The Boat House съедает два круассана, выпивает сок и два кофе кортадо. Смотрит в Сети новости, о пропаже Наташи или еще о чем-то, что может его касаться. Но ничего.
Он ведет машину по Joan Miró в сторону Gran Hotel del Mar. Оставляет машину в сотне метров от гостиницы, в тени высокой пинии с толстыми шишками под длинными иглами.
Он приближается к отелю.
Медленно.
С пистолетом за спиной и пакетом с деньгами в руке.
Он медленно проходит мимо маленького садика, который он заметил в прошлый раз, когда был здесь, отсюда лестница ведет в зелень, похожую на тропики.