– Can I speak to mr Tim?[139]
– Not here[140].
– Not there?[141]
– Mean his mind not here[142].
Без сознания, он без сознания.
– Need operation to take out bullet, antibiotics[143].
– Я могу быть там завтра.
– Maybe too late[144].
Она слышит шелест ткани, которая шевелится, стон, затянутый приглушенный вскрик, это Тим, он, должно быть, очнулся, и звуки его физической боли проникают в самую ее суть, в костный мозг. То, что она слышит, это тоска, скорбь, их общая черная дыра, которая поглотила их жизнь. Она поднимает глаза, видит Андерса, стоящего рядом, его требовательный взгляд. Что это такое? Еда же готова.
– ИДИ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ! – кричит она. – Это личный разговор.
Его лицо теряет все контуры, он поворачивается и выходит в кухню, выдвигает стул, крышка кастрюли звенит о стол, глухо, не так, как раньше, а она думает о самолете. И тут она слышит голос Тима, сиплый, слабый, почти свистящий, будто боль обвязала грубой веревкой его грудную клетку.
– Ребекка?
– Да. Что случилось?
– Меня подстрелили.
– Кто?
– Полиция.
– Полиция в тебя стреляла?
– Я так думаю, – и на этих словах его голос ломается, он стонет, шепчет сам себе, – не исчезай.
– Я приеду, – говорит она. Она не хочет спрашивать, каким образом все вышло из-под контроля на этот раз. Это тебя я должна залатать. Ты.
– Возьми для нее рыбок, не забудь конверт с деньгами. Рыбки, красные. Может, жвачку «Стиморол».
– Я приеду.
Она не спрашивает, что случилось, никаких почему или как, она просто чувствует, что Эмма там, вместе с ними, в телефоне, чувствует, что то, что с ней случилось, каким-то образом связано с тем, что случилось с Тимом. Шум в телефоне, снова голос азиатской женщины.
– He’s sleep again[145], – и вопрос: – You Whatsapp?[146]
– Yes[147].
– I send way[148].
Образ Эммы, если это Эмма, проецируется на белую поверхность входной двери, и Ребекка хочет открыть дверь, выбежать, добраться до Мальорки, как туда попасть в это время? Что нужно взять с собой?
– I will get a flight[149].
– Fast one[150].
Линия прерывается, Ребекка держит телефон перед собой, думай, думай четко. Она заходит на поисковик Skyscanner, видит, что есть вечерний рейс самолета авиакомпании Norwegian, который час, без двадцати восемь, она вводит данные на билет в один конец, получает ответ, рейс на Palma Mallorca, вылет в 21:50, цена 4976 крон, и делает заказ.
– Тебе обязательно кричать?
Андерс сидит за кухонным столом, медленно ест какую-то коричневую массу на белой тарелке, она чувствует аромат зеленого перца чили, чеснока и отвратительный запах свежей кинзы. Он пьет пиво прямо из бутылки, и ей хочется попросить прощения, стоя посреди кухни, в нескольких метрах от заваленной посудой мойки, но не может выговорить слов «извини, я не хотела».
– Я еду на Мальорку, – говорит она.
Он кладет вилку.
– Когда у тебя следующий отпуск?
– Я еду сегодня вечером.
– Мы же идем в кино.
– Мне нужно собраться, – она поворачивается, оставляет его одного в кухне с его хипстерским блюдом и перцем чили, а он встает, бежит за ней, рассерженный, кричит ей в спину:
– Ты ничего не можешь сделать, Ребекка! Ее больше нет, она никогда не вернется, ты что, не понимаешь? Твоя жизнь теперь здесь, ты и я, ты не понимаешь?
Она достает из гардероба в спальне черную сумку для поездок на выходные, бросает на кровать, сумка лежит там, как безжизненная реинкарнация Эммы в белой ночной рубашке. Она хватает одежду и бросает в сумку трусы, пару футболок, юбку, джинсы, а Андерс молча стоит у нее за спиной, в умоляющей тишине.
– Я должна ехать.
– Что случилось?
– Ничего.
Она смотрит на него и видит, что он повержен. История, прошлое отняли у него сегодняшнее и будущее, и он это знает, он сдался, у него больше нет сил на борьбу.
– Если ты сейчас уедешь, можешь не возвращаться.
– Это моя квартира.
– Но меня здесь уже не будет, когда ты вернешься.
Тебя здесь никогда и не было, хочется ей сказать, но она не хочет быть жестокой.
Зачем причинять больше боли, чем это абсолютно необходимо.
Если человек этого хочет, то это садист, думает она, кладет паспорт, закрывает сумку, берет ее в руку, обходит его и выходит из квартиры, вызывая одновременно такси.
Стокгольм сквозь стекла машины. Давно она там не была.
Ребекка засыпает в самолете, тридцать пятый ряд из тридцати пяти, место у окна, за капризничающими детьми. Она была вынуждена сдать в багаж сумку со всем тем, что она собрала в Каролинской больнице. Скальпели, шовный материал, препараты для наркоза, стерильные компрессы, антибиотики, медицинский спирт, складной штатив для капельницы, сами капельницы, плазма крови, хладагенты, масса всяких лекарств, зеленая стерильная операционная простыня, халат. Когда она паковала все это, то поняла, что она не знает, насколько тяжело Тим ранен, жив ли он еще, в какое место его ранили, но все это не имело значения, она должна туда попасть, сделать все, что она может. Она поздоровалась с коллегой по дороге в операционную, но он вроде и не подумал, как это странно, что она там была в такое время.
Шум громче детских криков, сон несет с собой кошмары, которые она не хочет видеть. Как Тим лежит на песчаной поляне густого тропического леса, машет ей, чтобы она подошла, но она стоит на краю леса, корни деревьев обвивают ее ноги и не дают ей сдвинуться с места, она не может вырваться. А Тим широко раскрывает глаза, смотрит в потолок вагончика, хочет пить, температура вывела из организма всю жидкость, шарообразное лицо, дружеские глаза и бутылка у его сухих губ.
Вода холодная. Он пьет жадно, взахлеб, хочет, чтобы голова как следует закружилась, тогда, быть может, Эмма придет к нему. Но он снова засыпает, и сон этот – лишь тонкая ледяная пленка между ним и бодрствованием. Он чувствует, что Май Ва рядом, слышит, что она рассказывает ему какую-то историю о ребенке, с которым она хотела бы встретиться, которого она родила в какой-то больнице в Шэньчжэне и продала в Швецию, вынуждена была из этих денег дать взятку властям провинции, она рассказывает об изувеченном теле на железнодорожных путях возле Мадрида, ее муж покончил с собой, говорит, что она не такая старая, как он думает, рассказывает, что ее дочери девятнадцать лет, что один китаец разыскал ее в Стокгольме, она изучает моду, будет учиться шить собственные куртки, а не чужие на фабрике без окон, и Май Ва говорит, что она сделала самое ужасное, что мама может сделать: продала своего ребенка. Теперь она искупает это, ухаживает, спасает, и говорит: «И когда ты позвонил, мистер Тим, то я приехала. Само собой».
Он горит, он весь горит, и шасси самолета ударяются об асфальт на полосе, на острове, и Ребекка ждет сумку, азиатка прислала карту, она не решается брать туда такси, кто знает, что и кому может рассказать шофер, поэтому она возьмет машину напрокат, это надежнее.
Вокруг нее уставшие пассажиры. Спящие дети на руках родителей. Растрепанный блондин в салатовом пиджаке, элегантный господин, сидевший в первом ряду, и она вспоминает тонкие шоколадки After Eight с ментолом, пятна от шоколада, узор из коричневых листьев на ковролине в отеле Okura в Осаке, где она была на конференции и где зарубежные коллеги, как она услышала, расспрашивали о ней, смотрели на нее с состраданием, и она уехала из Осаки и Японии на пять дней раньше, чем планировалось. Не было сил терпеть их жалость, не было сил ехать домой, поэтому она поселилась в гостинице аэропорта Radisson Sky City и выехала оттуда только тогда, когда Андерс уже ждал ее дома.
Здесь потное тепло, наконец-то движется лента с прибывшим багажом, а вдруг моего багажа нет, тогда Тим умрет, но тут из дырки в стене выезжает ее сумка, она пролезает вперед, хватает сумку и бежит к красному окошечку фирмы AVIS, we try harder, so try fucking hard to rent me a car[151].
Что-то говорит ей, что надо торопиться, так срочно еще никогда не было, она слышит его хрипы, когда он пытается дышать.
Но это трудно, так трудно. Как будто кто-то тянет его легкие вниз, к грязному дну, где мертвецы лежат грудами, голые, с открытыми глазами, но он старается изо всех сил. Ему удается вдохнуть немного воздуха, он чувствует, как работает сердце, как усталый конь на поле, попавшем в опалу у дождя. Кто-то держит его руку, крепко держит, сжимает каждый раз, когда он делает вдох, чтобы добавить ему сил, вдохнуть еще несколько миллилитров воздуха. Приходи скорее, ты должна прийти скорее, руль холодит ее пальцы, она едет по навигатору, в ночь Мальорки, в пригороды, по маленьким дорогам, огороженным белыми стенами от черных полей. Она рассчитывает, что вся аппаратура в машине показывает правильные данные, ей хочется ехать быстрее, но она сдерживает себя, она должна доехать. Если она не доедет, то все зря, всему конец. И Тим видит сам себя сверху, черную голову Май Ва, ее руку на его руке, попугайчиков на простыне, ставших серыми в свете настенной лампы вагончика, попугаи издают странные звуки, ап ап да да, энчилада, мескаль, обещай, снежинки, круассан, и яркий слепящий свет в окно, и он видит Ребекку.
Но не Эмму.
Не хочу видеть ее здесь. Хочу.