– Где Наташа? – спрашивает Тим.
– На острове наверняка сотни тысяч незнакомых девушек. Разве можно быть в курсе, кто из них и где находится?
Кондезан опять опускается в шезлонг.
– И не спрашивай меня про свою дочь. Я ничего о ней не знаю.
– Ты уверен? Я в этом не убежден.
– Сейчас наступило хорошее время, – говорит Кондезан, – и тогда старые времена начинают мешать. – Он делает жест мужчинам, но Тим наготове, он выхватывает пистолет, бросается вперед и, прежде чем те успевают среагировать, приставляет пистолет к подбородку Кондезана.
Вынуждает его встать.
– Вот это было лишним, – говорит Кондезан.
Тим ведет его мимо охранников.
Вниз по лестнице в направлении синих железных ворот, и Кондезан кричит своей охране «не стрелять, не стрелять».
Тим идет рядом, нажимает пистолетом вверх.
– Где проходят ваши сборища?
– Десять тысяч евро только за ремонт куска стены. Совсем с ума сошли.
– Твой друг Хоакин. Что он с ними делает? С женщинами, которых вы заказываете у мамасан Эли?
Кондезан поворачивает голову, и их глаза встречаются.
– Хоакин не такой, как мы, – говорит он, и его взгляд меняется, как будто бы он вспомнил забытый код.
Ветер шевелит кроны деревьев.
– Если ты меня убьешь, то никогда ее не найдешь, – говорит он, и Тим понимает, что он имеет в виду обеих, и Наташу, и Эмму.
– Значит, ты знаешь, где они?
– Нет. Но ты убил бы, если бы нашел того, что надругался над твоей дочерью, убил бы?
– Стрелять? – орет один из охранников.
– Не стреляй. Назад.
Тим дает Кондезану нажать на кнопку у синих ворот, и в замке слышится жужжание. Железо отъезжает в сторону, и Тим тащит спотыкающегося Кондезана к деревне, вдоль стены, к машине, проезжающая мимо красная «Вольво» сигналит, но не останавливается. У церкви он убирает оружие от подбородка Кондезана. Бежит к машине. Мимо церкви, вниз по узкой улочке, в уголке глаз мелькает долина у гор. Он слышит за спиной голоса, ждет, что услышит выстрел из пистолета, почувствует удар, жжение, а потом упадет. Но вместо этого он слышит, как Кондезан кричит:
– Не стреляйте! Дайте ему уйти.
Тим бросается в машину, задним ходом выезжает на главную улицу деревни и едет в город. Охранники стоят у ворот рядом с Кондезаном, провожают машину взглядом, но не поднимают оружия. Один из них нажимает кнопки телефона, вероятно, записывает номер машины.
Направо виден вытянутый овал футбольного стадиона. Прямо перед ним море и город. Две полоски. Одна цвета охры, вторая синяя. А горизонт белый, притягательно белого цвета, будто подсвечен снизу. Он останавливается на въезде в промышленный район Marratxí, паркуется там, где дорога чуть шире.
Он берет то немногое, что есть в машине. Пистолет, пакет с деньгами.
И выходит.
Он идет прямо через выжженные поля, в сторону далеких гор, прежде чем сворачивает с пути. Идет через знойный ландшафт, по острым камням и скошенной траве, среди скорпионов и жуков. Встречает дикую собаку с запаршивевшей шкурой, которая не приближается к нему. Он шагает и ждет темноты, отдыхает под миндальным деревом на поле, огороженном ржавой колючей проволокой.
Смеркается, когда он доходит до района Cas Capiscol.
У небольшого домика стоит мотоцикл. Он оглядывается. Никого. Воровским способом заводит мотор, находит под седлом шлем и через минуту уже мчится по городу.
Он едет наверх, в сторону статуи Мадонны над городом Genova. В последних лучах заката преодолевает подъем по извилистым улочкам. Эта статуя не искорежена и простирает обе руки над морем и постройками.
Он садится у подножия Мадонны. Кафедральный собор кажется отсюда маленьким. Возле него сидят двое туристов. Они говорят на польском языке, им примерно по двадцать лет, они целуются, смотрят на Мадонну, крестятся, а внизу в городе воет собака. Тим берет мобильник, вбивает в поисковик «lobo»[201], Son Banya. И находит клип на сайте Youtube. Открывает и видит животное, волка, ставшего собакой, которая роется в мусорной куче у старого серого фасада. Возмущенные голоса людей, говорящих с сильным акцентом.
Звонит телефон.
Он убирает клип.
Мамасан Эли.
Он узнает ее номер.
У нее не должно быть его номера. Аксель Биома, Симона, Май Ва. Все они под угрозой, если кто-то посторонний знает его телефон.
Он отвечает на звонок.
– Эли, друг мой, чего ты хочешь? Разве ты не в Галисии?
– Не имеет значения, где я. Сегодня вечером будет сборище, – говорит она. – Как-то быстро решили. Заказали двух девочек на остановку в Магалуфе в одиннадцать часов. Возле спорткомплекса. Их там заберут.
И все концы связываются. Он этого не хочет, но течение времени, то, что происходит сейчас, и то, что уже произошло, неумолимо. Он дышит глубоко и медленно. Два вдоха.
– Кто заказал девочек?
– Ты же сам знаешь, Тим.
– Ты меня не обманешь на этот раз?
– Думаешь, ловушка?
– Именно. Как в Ильетас.
– Никогда не знаешь, – отвечает мамасан Эли и кладет трубку.
Он хочет спросить, почему она ему помогает, если она действительно хочет помочь, и понимает, что ничего о ней не знает. И она права, невозможно знать, верно ли то, что ты слышишь или видишь. Или почему кто-то поступает именно так, а не иначе.
Он еще раз просматривает клип с волком, который оказался собакой, поднимается и идет к мотоциклу. Город отдыхает, просыпается и засыпает одновременно, далеко внизу под его ногами.
Он думает о Марии Антонии Мунар[202], королеве коррупции, об этом волке, попавшем в тюрьму. Ее сообщники образовали телекомпанию с фальшивыми должностями и поддельной продукцией, за которую они получили незаконные субсидии от государства.
Интересно, а что же случилось с собакой после того, как ее поймали. Наверняка усыпили. Он стоит у мотоцикла и гуглит, но не находит ничего о судьбе животного, о котором говорили по радио. Может, ее выпустили на свободу, и теперь она бродит где-нибудь около тюрьмы. Той тюрьмы, где Хассан лежит на кровати в больничном отделении, а волк рычит, как собака, боится естественным страхом животных, и Тиму становится понятным, как ему надо поступить, невзирая на риск.
Он звонит Симоне. Рассказывает, какая ему нужна помощь.
– Сделаю. Встретимся через час у кафе возле арены, где проходили корриды.
Оборудование лежит на столе. Провод, камера величиной с портновскую булавку.
Симона сидит напротив. Она устала, издергана. Они единственные клиенты, старый владелец протирает до блеска чистые бокалы оранжевой тряпицей.
– Хассану дадут еще двадцать лет. Минимум.
– Вот черт, – говорит Тим.
– Я собираюсь его бросить.
На это он никак не отвечает.
– Я уеду, – говорит она. – В Мадрид. Я получила там работу. В «Гугле». Можешь себе представить, что им нужна такая, как я?
– Очень даже могу, – говорит Тим.
Она пододвигает к нему оборудование.
– В камере есть микрофон. Подключаешь его к мобильнику вот этим проводком и включаешь вот на этой панели, которая появится у тебя на экране.
– А запись хорошего качества?
– Лучшее из всех возможных. И все, что ты снимаешь, сразу же попадает в облако. Я там создала для тебя аккаунт.
Они встают одновременно. Она помогает ему надеть оборудование, комментирует повязку, рану на лбу, прикрепляет камеру на рубашке, которую он только что купил в магазине «Зара», проводит проводок под тканью, подсоединяет к мобильнику, и на экране появляется панель управления.
– Включаешь вот так.
Она убирает панель, показывает, как вывести ее опять, держит его мобильник и видит фоновый снимок Эммы.
Симона обнимает его и прижимает к себе. Он чувствует ее теплое дыхание, когда она шепчет ему прямо в ухо:
– Ты найдешь ее. Я знаю, Тим.
Жила-была девочка, и она есть и по сей день.
Она идет там, будто ей ни до чего нет дела, как миллионерша, будто ступает по воздуху, по белому воздуху, только не сердись, папа, не теряй голову.
Пойди в Ла Сеу, прочти сто раз молитву «Аве Мария», искупи тысячи своих грехов. Ты же знаешь, так же хорошо, как и я, что ты не безгрешен.
Ясная звездная ночь, двадцатое августа. Свет небосвода падает на поверхность земли, присобранную, как юбка с воланами, как космос, где всегда и никогда невозможно спрятаться.
Она падает и падает сквозь мир слов и красок, а Тим поставил мотоцикл у спорткомплекса, напротив автобусной остановки в Магалуфе. Прячась за контейнером, он следит за остановкой, пока часы тикают все ближе к одиннадцати, 22:52, 22:53, и тут он видит, как они подходят. Две девушки, лет двадцати пяти, в коротких платьях. Платье одной из них покрыто серебристыми пайетками, у второй – в красно-белых полосках, как карамель, ткань плотно облегает их тела. Девушки рухнули сюда, на эту остановку, в освещение городской окраины, сквозь всю историю. Кто они, эти девушки? Неужели ночь превратила и тебя в одну из них, Эмма?
Понимают ли они, что их ждет?
К автобусной остановке подкатывает черный «Мерседес», останавливается, из него выходит Хоакин Оррач и жестом зовет девушек в машину.
– Vamos, vamos[203].
Девушек заглатывает пасть задней двери. Она захлопывается за ними мягко и тихо, машина скользит прочь, Тим заводит мотоцикл, выезжает с парковки, давит на педаль, держится не слишком близко от машины, выключает фары, чтобы его не заметили, и теплый ночной воздух ласкает его щеки. В окнах домов зажигают и гасят свет. Бассейны вибрируют в темноте между зданиями.
Он преследует машину на автостраде в сторону города. Чувствует на теле проводок, прикрепленный Симоной.
Красные огни тормозов.
Мягкие повороты.
Мимо пригородов Genova, Bonanova, и когда ему кажется, что они свернут в сторону гор, они вдруг сворачивают к центру. Мимо «Макдоналдса» и закрытого тренажерного зала.