Он держит мобильник Эммы, понимает, что надо бы позвонить Ребекке, рассказать, что он сделал, что случилось с Эммой. Должен позвонить, но не сейчас, еще нет.
«Ватсап». «Месенджер».
Ее мейлы. «Перископ».
«Снапчат».
«Инстаграм».
Он хочет открыть все эти приложения, увидеть фото, прочесть сообщения, места, где она была, все ее тайны, дать ей возможность прошептать эти секреты ему, через эти приложения. Но он откладывает телефон, оставляет ее в покое, оберегает ее от своих надзирающих взглядов.
Он глубоко вздыхает, слышит гул проснувшегося города, звук опускающихся на окнах жалюзи, голоса ссорящейся пары, старт мотоцикла.
Экран мобильника снова гаснет. Он нажимает на стартовую кнопку.
Фоновый снимок ее самой, Юлии и Софии на пляже в Магалуфе, в желтом, не знакомом ему, бикини. Кто-то там виден вдали, это может быть Давид, но может быть и любой другой молодой парень. А бикини она могла купить на те деньги, которые он ей дал перед отъездом. Одной рукой она делает жест победы, а второй жест – «отвали», неотрывно глядя в камеру.
Если я посмотрю то, что здесь есть, Эмма, то я пожалею. Потому что, когда я тебя найду или когда ты вернешься, я верну тебе мобильник. И тогда ты спросишь: «Ты туда заглядывал, папа?»
«Нет, не смотрел. Я никогда бы даже и не подумал копаться в твоей личной жизни, если меня не заставят чрезвычайные обстоятельства, ты же знаешь».
Я отпустил тебя на свободу.
«Это круто», – ответишь ты.
Он звонит Ребекке, рассказывает, что произошло, что он узнал. Что он сделал. Она плачет, тихо и долго, они слышат дыхание друг друга, минута за минутой, пока их дыхание не становится общим. Она его не осуждает, говорит, что «большинство все же сделало бы шаг назад, в этот момент».
Потом она снова затихает, делает вдох, отделяет свое дыхание от его.
– Значит, мы знаем, Тим, теперь мы знаем, что случилось.
Но он слышит по ее голосу, что она не верит своим собственным словам.
Эти слова – только заклинания, которые стали их общим, разваливающимся языком.
– Я люблю тебя, – говорит он.
– Не говори так, Тим, зачем ты так говоришь? – и она кладет трубку.
Он не может удержаться. Смотрит в ее приложения, листает ее фотографии.
Не узнает ничего нового.
Читает их последний обмен сообщениями в «Ватсапе».
«…me do da jump»[208]
Читает свой ответ. Прикасается пальцами к клавишам ее телефона, хотел бы написать что-то другое вместо этого:
«Веселись».
Хочет ответить на пустое сообщение, которое пришло позже, удивляется, почему он не ответил, пытается писать, но ее телефон не подключен, никакие слова не появляются на экране, а он мог бы написать:
«Чего ты хотела?»
Он долго принимает душ, после того как облазил весь ее телефон. Перед своим внутренним взором он видит, как снова и снова стреляет в Хоакина Оррача.
Он ходит во всех направлениях от того дома, из которого ушла Эмма. В сторону моря. К городу.
Через автостраду и поля в сторону Вальдемосы.
Наверх в горы Сьерра-де-Трамонтана.
Он кричит и зовет ее.
Обшаривает землю шаг за шагом.
Смотрит все, что разыгрывается в газете Diario de Mallorca, по местному ТВ-каналу, в крупных газетах «Паис» и «Эль Му́ндо». Что Хоакин Оррач найден мертвым, что тело с вдребезги расстрелянным лицом вынесло в море. Что все это, как предполагается, является местью за то, что он отказал известному мексиканскому торговцу кокаином в разрешении на строительство виллы в приморском районе Bendinat.
Курорт начинают строить. На фото в Última Hora Лопес Кондезан пожимает руку Рогеру Сведину и Бенте Йоргенсен при закладке первого камня в фундамент.
Проходит сентябрь, октябрь, и появляется сообщение о находке источника пресной воды на земле, где когда-то собирались строить Раковый центр. Больше нет никаких костей динозавра, а новый владелец участка, семья Кондезан, отказывается комментировать находку. Региональные власти хотели бы экспроприировать источник, но юридические процессы могут занять десятки лет. Вместо этого подписывается договор на тридцать лет с семьей и смежными концернами, которые оцениваются в сотни миллионов евро, и город соглашается выступить инвестором, вложив 20 % капитала, который требуется на эксплуатацию источника воды. За остальное финансирование отвечает банк Banca March.
Тим едет вглубь острова, синее небо отражается в придорожной луже.
Пятьсот коз и овец утоляют жажду в канаве. Разбрызгиватели воды бросают капли на поля для гольфа, на плантации тюльпанов всех цветов радуги, радуги, которая как будто приземлилась на поле, неся в себе цвета, чувства и жизнь, ожидающие возрождения.
Дождь больно сечет Тима.
Горы осенью негостеприимны, холодные и скользкие, просто опасные для жизни.
Он застегивает свой черный плащ и продолжает искать, идет дальше.
Выше в горы, потом вниз в долины, по оврагам, в любую секунду может поскользнуться на крутых уступах и исчезнуть навсегда, потерять сознание и остаться парализованным в этих чужих горах.
Он думает, что за ним следят.
Но они не появляются.
Он из тех, кто идет, и идет, и идет, кто ищет и тоскует. Может быть, им нравится, что он там, в горах, эта одинокая фигура, идущая в дождь и в град. Он держит данное им слово. Единственное оставшееся невыполненным обещание.
Он разговаривает с Ребеккой. Они говорят ни о чем. Она рассказывает, что Андерс хочет вернуться к ней, но «она не позволит», и он тогда смеется, смеется над грубым тоном ее голоса. Она тоже идет дальше, но по-своему. Он замечает изменения в ее дыхании, в паузах между фразами, как будто она хочет рассказать ему что-то, но никак не наберется храбрости. Он думает обо всех тех тайнах, которые носят в себе люди. Тайнах, которые в конце концов становится невозможным помнить даже самому себе.
В последнюю неделю ноября он выходит в путь ясным утром, когда солнце опять завоевало небосклон и небо над Мальоркой и его горами приобрело почти алюминиевый оттенок.
Он все идет, а раны его залечиваются. В боку остался черный шрам с дырочками, похожими на точки неудачного тату. Он идет под солнцем через кручу, рвет джинсы о колючки шиповника, повисает над пропастью, подтягивается наверх и видит под собой сухое русло ручья, метров на сто ниже, где пальмы тянут свои ветви к острым уступам, которые устремляются прямо в космос.
В узком русле кое-где видны лужи. Последние перелетные птицы купаются там, в окружении мягких кочек, покрытых белыми примулами, явно перепутавшими время года.
Он карабкается вниз. Осторожно.
Смотрит уставшими глазами.
Что это я вижу?
Солнце на что-то набрасывается.
Будто бросается с обрыва.
Отражается в чем-то.
Это ткань.
Он бежит вниз, к этой ткани, которая лежит там, как пылинка.
К этому розовому.
К оголенным костям.
Которые лежат на земле.
Грязная розовая ткань, светлые пряди волос, которые шевелятся на ветру, как хрупкие головки белых одуванчиков.
Он замедляет бег, медленно подходит к тому, что он видит.
«Правда, это круто».
Ее голос эхом разносится над долиной, шепчет, папа, папа, папа, ты здесь, розовая ткань, пятна, коричневые и другие, и он опускается на колени, ложится и лежит рядом с ней, обнимает ее и начинает падать. Он падает, и горы, трещины, уступы, птицы, и пар, поднимающийся с моря, листья, цветы гвоздики, колючие глаза тонких облаков, все они видят, как он падает, как падает на землю, исчезает в бесконечном тяготении земли и неба, проваливается в ничто.
Он так и лежит, пока не засыпает.
Просыпается от того, что с его щеки пропадает солнце.
Он встает, вылезает из оврага, идет обратно к машине, и через несколько часов он уже сидит в самолете на Стокгольм. Он видит, как облака закрывают контуры земли, и представляет себе города и деревни, озера, реки и поля, которые скрыты от его глаз.
Он садится в пятом терминале аэропорта Арланда на скоростной поезд до центрального вокзала. Мягко падает снег этим темным вечером, когда он идет пешком до сквера Тегнера. Входит во двор, поднимается на второй этаж.
Тихо стоит несколько минут на лестничной площадке. Переводит дух. Потом нажимает пальцем на звонок.
Ребекка движется по ту сторону двери. Ноги глухо ступают по деревянному полу, она идет ему навстречу, медленно, будто парит в воздухе.
Дверь открывается, и там стоит она, в белом махровом халате, с растрепанными волосами, и в еще более белых носках на ногах.
Она затаскивает его в прихожую и закрывает дверь. Он открывает рот, чтобы сказать то, что он хочет сказать, но она не дает, а молча кладет его руку на свой теплый живот и шепчет.