Мехди знал географию и историю Франции лучше этих французов из Лиможа или Орлеана. Он сочинял для них невероятные истории. Поначалу фесские торговцы недружелюбно приняли этого неказистого паренька с тощими ногами, заставлявшего их разворачивать ковры и показывать кожаные пуфы. Им не нравилось, что мальчишка их перебивает и ставит под сомнение те россказни, которые они выдумывали всю жизнь и которые прежде неплохо работали. Однако выяснилось, что юный Мехди – необычайно способный продавец. Он доказал торговцам одну истину, до которой они сами не додумались: недостаточно просто расхваливать качество шерстяной ткани, мягкость кожи, изящество вышивки. Нужно рассказать историю.
– Это не простой ковер, – сообщал Мехди ошалевшим туристам, – это ковер из дворца бывшего паши, убитого в межплеменной войне.
И спустя совсем немного времени очарованные путешественники из Лиможа или Орлеана приглашали друзей на бокал вина и рассказывали историю ковра и поверженного паши.
Туристы задавали ему вопросы. Они хотели побольше узнать о нем, понять, почему он говорит без акцента – «если бы я закрыл глаза, то подумал бы, что ты француз», – и откуда знает столько чудесных историй. Мехди рассказывал, что с самого рождения жил в нищете и грязи и выставлял себя героем, то есть разворачивал перед туристами, а особенно туристками, картину, которую они ждали. Он демонстрировал им образ маленького дикаря, приобщившегося к цивилизации благодаря спасительному влиянию иностранцев. Образ одаренного ребенка, затерявшегося в лабиринте заурядности и варварства. Женщины, бросив плаксивый взгляд на мужа, наклонялись к Мехди и давали обещания. Обещали писать ему, присылать книги, иногда даже деньги, позаботиться о нем, когда он вырастет, сможет выбраться отсюда и – почему бы нет? – приехать на учебу во Францию. Они говорили ему, что бывают исключительно способные арабы, обучающиеся во французских университетах. И что он должен быть хорошим мальчиком, прилежным и целеустремленным, чтобы однажды его мечта осуществилась. Он говорил «спасибо», но вовсе не был готов им подчиниться. Притворяясь бедным и маленьким – а это, по его мнению, было примерно одно и то же, – он смотрел на них взглядом мужчины, каким ему предстояло стать, и не заблуждался относительно их ограниченности.
Иногда, несмотря на все старания, у него не получалось улыбаться и хорошо играть свою роль. Его бесил снисходительный тон туристов, и он сухо отвечал на их вопросы. Прикусив язык, он слушал их глупые комментарии, их замечания по поводу грязи, нищеты и отсталости его народа. Ему отчаянно хотелось разочаровать их или, скорее, подтвердить своей ненавистью, дикостью и невоспитанностью, что он именно таков, каким они его себе представляют. Он хотел превратить кошмар в реальность. Одной девочке с косичками, в бутылочно-зеленом шерстяном пальто, которая с отвращением рассматривала дубильные чаны кожевника, он шепнул на ухо:
– Берегись, малышка, араб может тебя съесть.
Она вскрикнула и прижалась к матери. Та изрекла:
– Это зрелище не для ребенка. Она слишком впечатлительна.
Ей даже не пришло в голову, что Мехди едва ли старше ее дочери и что он, посмеиваясь, спокойно сидит на перилах балкона прямо над чанами, загаженными голубями.
Маршал Лиоте[22] мечтал превратить восемьдесят километров побережья между Касабланкой и Рабатом во французскую Калифорнию. Он полагал, что именно благодаря океану страна наберет силу, накопит богатства, и удивлялся, отчего ее жители так долго поворачивались спиной к берегу. Маршал сделал своей столицей Рабат, отправив в прошлое чарующий Фес. А на месте маленького портового городка, каким всегда была Касабланка, задумал соорудить витрину современного Марокко. Марокко, где люди зарабатывают деньги и наслаждаются радостями жизни. Марокко, оставившего в далеком прошлом имперские города, душные тесные медины, риады с глухими стенами, за которыми большие семьи, поколение за поколением, коснели в старых обычаях. Нет, здесь, на берегу океана, он намеревался построить город победителей, первооткрывателей, деловых людей, веселых женщин и охочих до экзотики туристов. Город рабочих и миллиардеров, с широкими улицами, пальмами, ресторанами и кинотеатрами, с белоснежными зданиями в стиле ар-деко. Стараниями лучших архитекторов метрополии здесь, словно из-под земли, вырастут высотные здания с лифтами, центральным отоплением и подземными стоянками для машин. Этот омытый желтым светом город станет похож на декорацию фильма, где каждому прохожему отведена своя роль в сценарии. Пора покончить с пузатыми пашами, ленивыми султанами, женщинами, завернутыми в хайк[23] и запертыми в сырых дворцах. Покончить с межплеменными войнами, голодом в деревнях, с чрезмерным целомудрием, с отсталостью, прочно укоренившейся в горных селениях. Прибрежное шоссе станет новой границей, и все честолюбивые люди будут мечтать о завоевании этого «Запада».
В июле 1969 года Анри и Монетт встречали Аишу в домике, который снимали на Золотых песках. Его окружал садик с пожелтевшей от солнца травой, позади к нему примыкала широкая терраса, а за ней простиралась полоса пляжа. Из гостиной, где царил невообразимый беспорядок, можно было попасть в небольшую кухню. Около входной двери, постоянно открытой, валялись несколько пар обуви, засыпанной песком, корзинки из рафии, куча мокрых полотенец, пахнувших плесенью. Напротив двух диванов стоял низкий столик, заваленный газетами, книгами и ракушками. Одна кошка спала в кресле. Другая, которую Монетт забрала из бакалейной лавки на углу улицы, разлеглась на подоконнике.
– Даже не думай к ним приближаться, – предупредила Монетт Аишу в день приезда. – Это дикие кошки, они никому не разрешают их гладить.
Несмотря на царившую здесь анархию или, возможно, благодаря ей, в этом доме чувствовалось гостеприимство и приятная атмосфера, и, войдя сюда, человек забывал о жестких правилах хорошего тона. Это место приглашало расслабиться, получить удовольствие от жизни и выкинуть из головы все заботы. Бетонная лестница за кухней вела на второй этаж, где располагались большая хозяйская спальня и маленькая комнатка для заезжего гостя. Она была такой тесной, что спальным местом в ней служила обычная кушетка. Монетт беспечно сказала:
– Не волнуйся, это пустяки. Здесь почти вся жизнь проходит на улице.
Проснувшись на следующее утро после приезда, Аиша села на кровати и посмотрела в окно. Сквозь густую дымку пробивалось белое солнце. Пляж, казалось, покрывала бескрайняя паутина, которую иногда разрывали неясные, пугающие фигуры, тянувшие за собой лодки с облупившейся краской. Монетт тихонько постучала в дверь:
– Ты проснулась? Я услышала какие-то звуки.
На ней была только тоненькая рубашка. Она скользнула к Аише в кровать и прижала ледяные ступни к ногам подруги.
– Мы вдвоем не поместимся, тут так узко! – запротестовала Аиша.
Но они так и продолжали сидеть, прижавшись друг к другу, и перешептываться, как в прежние времена, когда делились секретами в уголке класса, опасаясь, что их стукнут указкой. Монетт рассказывала об Анри, с таким жаром перечисляя его достоинства, что Аиша была растрогана. Монетт упомянула и о его работе в лицее. О девочках, прятавшихся, чтобы покурить, и учивших наизусть французский словарь.
– Полицейские требуют, чтобы мы следили за ними, фотографировали их. Но ведь это всего лишь дети, разве они могут кому-нибудь навредить?
Все утро они провели в гостиной. Пили кофе, бросали чашки в переполненную раковину. Потом туман рассеялся, и открылось небо, невиданно, невероятно голубое. Оно вобрало всю лазурь мира, оставив океану только разные оттенки зеленого и серого. Аиша вышла на террасу, и свет резанул ей по глазам. Песок как будто состоял из микроскопических осколков меди, в которых бессчетно отражалось солнце. Ближе к полудню в дверь постучал рыбак, он принес свежий улов: сардины, кефаль и чудесную дораду, которую Монетт запекла на углях в саду. Они пообедали в три часа дня на террасе, глядя на пустынный пляж. Анри смотрел, как они едят рыбу руками, глуповато, по-девчоночьи смеясь.
– Похоже, вы снова в школе, только в другой, – с улыбкой заметил он.
В первые дни они ни с кем не виделись. Всю неделю соседние домики пустовали, их деревянные стены поскрипывали на ветру. В паре минут ходьбы от их дома в бакалейной лавке продавались овощи и консервы, несколько ларьков по соседству торговали жареным мясом на шпажках и кюфтой. После полудня, когда Анри работал на террасе, подруги купались в холодном океане. Они лежали на песке, курили сигареты с привкусом соленой морской воды и засыпали, по-детски уткнувшись лицом в согнутый локоть. По району разлетелся слух, что в домике у моря проводит отпуск доктор. Уже на следующий день после приезда Аиши к ней потянулись люди с просьбой их полечить. Бакалейщик привел дочь: у той болели уши. Охранник парковки попросил лекарство от астмы. Правда, осмотреть рыбака, у которого не заживала рана на ступне, Аиша предложила сама. Она обработала рану, наложила повязку и сказала:
– Как минимум неделю ногу мочить нельзя.
Рыбак расхохотался и захлопал в ладоши:
– И как же мне ловить рыбу и при этом не мочить ногу?
В конце дня небо окрашивалось в оранжевые и лиловые тона. Океан затихал, готовясь поглотить солнце. Волны больше не разбивались о берег, а тихонько набегали на пляж и угасали почти беззвучно, касаясь песка с легким шелестом, словно подол шелкового платья. Сумерки действовали на стихии и людей как колдовские чары. Дети принимались зевать. Некоторые засыпали, прикорнув на голых коленках матерей. Девушки уютно устраивались в объятиях возлюбленных, и они вместе созерцали закат, обратив к нему лица, омытые светом, густо-красным, как в самом сердце пожара. В этот час поднимался ветер, он заглушал смех и голоса, заставлял зябко вздрагивать купальщиков в одних плавках. Песок приобретал оттенок расплавленного золота, и в волосах разомлевших девушек появлялись белокурые пряди. Этот свет украшал всё. Он стирал с лиц следы усталости и тревоги, делал мягкими и добродушными даже бандитские физиономии. Именно в этот час, самый прекрасный из всех, приезжали друзья из Рабата и Касабланки. С пятницы по воскресенье в домике Анри и Монетт не смолкали смех, музыка и горячие споры. Машины одна за другой мчались по приморской дороге, и крестьяне из окрестных селений изумленно наблюдали за этим торопливым автомобильным балетом и разглядывали пляжные зонтики, торчащие из окошек.