– Да, – кивнул Уокер.
– А теперь скажи-ка мне, о чем ты первым делом думаешь, как проснешься поутру? В первые минут десять?
Уокер растерянно развел руками.
– Ну… какие дела предстоят, кому позвонить, – в таком духе.
– И это главные задачи, с которыми ты сталкиваешься в течение дня? Главные поводы для переживаний?
– Да, именно так.
– Понятно, – откликнулся Джонс. – Я не призываю тебя перестать думать о предстоящих делах. Просто предлагаю разбавить эти мысли кое-какими другими. С сегодняшнего дня положи у постели ручку и блокнот, и впредь всегда держи их у изголовья, сынок. Как проснешься, сразу хватай их и носи с собой первые десять минут после пробуждения, куда бы ты ни пошел. Я хочу, чтобы в этом блокноте ты записывал все, за что благодарен жизни и судьбе. Можешь записывать имена, названия предметов, явлений, чувства… что хочешь. Не забудь включить в свой перечень крышу над головой и чистую постель, потому что миллионы людей по всему миру и того не имеют. Будешь завтракать или не пожелаешь завтракать – вспомни о миллионах, которые сидят без куска хлеба и рады бы позавтракать, да нечем. Будешь составлять свой список, прояви широту и изобретательность мысли, сынок, и не забудь ни одного повода для благодарности. И ничего, что ежедневно ты будешь записывать одни и те же пункты – про крышу над головой и верный кусок хлеба. Пиши, пиши, обязательно все записывай! Только вспомнить – недостаточно, без записи фокус не сработает. – Джонс широко улыбнулся. – Но это ты и без меня понимаешь. Ведь, в конце концов, с кем ты сражаешься? С собственным воображением!
Джонс откинулся на спинку диванчика и положил ручку на стол, всем своим видом давая понять, что важное дело окончено и разговор подходит к концу.
– С сегодняшнего дня ты заживешь по-новому, сынок, и почувствуешь себя совсем иначе, – заверил он Уокера. – Многие из тех, кто терзается тревогами и страхами, жалуются, мол, никак им не сосредоточиться, мысли, дескать, блуждают. А поэтому у них и работа из рук валится, и семьи рассыпаются, и отношения с людьми портятся. Но это неверно. Человек, снедаемый тревогой, очень даже может сосредоточиться! Разве не очевидно? Когда он о чем-то тревожится, он еще как сосредоточен – только на своей тревоге, а не на чем-то дельном и положительном. Итак, сынок, – Джонс потрепал Уокера по руке, – ты теперь во всеоружии. Я тебя научил подсчитывать процентное соотношение и вероятности. И отныне ты будешь сосредоточен только на том, что тебе самому по силам контролировать. И больше не будешь ведать ни печали, ни страха. Живи, благодаря судьбу! Пусть каждый твой день на этой земле будет исполнен благодарности. Я тебе так скажу: ни печаль, ни депрессия в благодарном сердце всходов не дадут, завянут там на корню.
– А теперь сходи-ка прогуляйся, сынок, – энергично велел Джонс, указав Уокеру на дверь туалета.
Уокер послушно встал и всмотрелся в лицо старика. Потом робко положил руку ему на плечо.
– Спасибо вам, Джонс, – прерывающимся от волнения голосом произнес Уокер. – Если бы я не встретил вас сегодня вечером, меня бы…
– Иди-иди, – Джонс похлопал его по руке. – Я знаю. На здоровье.
Когда через две минуты Уокер вышел из туалета, оказалось, что счет уже оплачен, а старик исчез.
Глава пятая
– Знакомы ли вы с Джонсом? – спросил меня Роберт Крафт, когда мы стояли на ступеньках клуба «Крафт Фармз» – одного из лучших гольф-клубов на побережье, владельцем которого и был Роберт. Сегодня я приехал в этот клуб пообедать.
– Да, знаком, – ответил я, всматриваясь туда, где неподалеку, со своим неизменным чемоданчиком, стоял Джонс, окруженный молодежью. Парни и девушки ловили каждое его слово. С виду им можно было дать лет восемнадцать-двадцать. – А что это за молодняк там толпится?
– Носильщики, официанты, газонокосильщики, садовники… Те, у которых сейчас смена закончилась или еще не началась. – Роберт усмехнулся и добавил: – Ну, может, найдется там и парочка таких, которым сейчас полагается работать, но это ничего.
– А вы откуда Джонса знаете? – поинтересовался я.
– Через папу, – ответил Роберт, не сводя взгляда с кружка молодежи, тесно обступившей седовласого старика. – Когда-то, когда папа еще не был знаком с мамой, Джонс помог ему выпутаться из одной неприятной истории. – Роберт повернулся ко мне. – Вообще-то ничего серьезного Джонс тогда не сделал. Просто наговорил всякого вроде «надо просто иначе посмотреть на ситуацию», вот и все. Но папа почему-то на всю жизнь запомнил его слова, да и его самого.
– Джонс вам часто тут попадается? – спросил я.
На лице у Роберта возникло какое-то непонятное выражение.
– А вам? – парировал он.
Мы рассмеялись.
– Я первый спросил! – воскликнул я.
Роберт оглянулся на старика и ответил:
– Знаете, как-то я спросил папу, как выглядел Джонс, когда был помоложе. Так папа ответил: «А он всегда был такой же», – Роберт показал в сторону старика. Потом вспомнил про мой вопрос и продолжал: – Джонса я видел раз десять, двенадцать. В общем, в десяток заходов, пожалуй.
– Что значит «заходов»? – не понял я.
– Как вам сказать… он появляется, какое-то время мелькает здесь, а потом раз – и исчезает неведомо куда. Иногда он исчезал на целую вечность, и я успевал о нем забыть. Но Джонс всегда возвращается.
Роберт широким жестом обвел здание клуба и расстилавшиеся вокруг зеленые поля для гольфа.
– Знаете, ведь все это придумал и устроил папа, – сказал он. – Раньше тут были просто цветущие поля – здесь выращивали гладиолусы на продажу. Когда несколько лет назад я принял у папы все дела, он мне сказал, чтобы я беспрепятственно пускал сюда Джонса. Мол, пусть он тут пасется, не мешай.
– Да вы что?
– Именно так. Джонс в гольф не играет. Просто бродит по клубу и беседует с посетителями. Иногда я вижу, что он в ресторане сидит, а не то возле какой-нибудь площадки, и всегда он с кем-то толкует, да серьезно так! Где Джонс ночует, я понятия не имею. Да и спит ли он вообще. По крайней мере, ночует он не у нас в клубе… – Задумчиво сказал Роберт. – Мы, правда, пытались его угощать за счет заведения, – подкармливать, прямо скажем. Но он всегда сам за себя платит. Официанты говорят, чаевые он оставляет королевские, очень щедр. Откуда он берет деньги, не знаю, но думаю – носит с собой в чемоданчике. Не одежду же он с собой таскает, – вон, сами видите, на нем всегда один и тот же наряд.
Из тесной толпы, окружавшей старика, донесся дружный взрыв смеха. Роберт улыбнулся.
– Они его обожают.
Меня разобрало любопытство.
– А вам не мешает, что Джонс здесь, как вы выразились, пасется? – спросил я. – Он ведь не очень-то тянет на посетителя гольф-клуба, не вписывается в общий стиль. – Я кивком указал на тесный кружок молодежи. – Да и время у служащих отнимает, разве нет?
– Вот что я вам скажу, – ответил Роберт. – Знал бы я способ удержать тут Джонса подольше, непременно пустил бы в ход! После того, как он потолкует с моими служащими, они носятся как на крыльях, работают как заведенные. И все довольные-предовольные, прямо сияют. И соображают быстрее, и вообще он на них хорошо влияет. Мой сын, Митч, – вы его знаете, – говорит, что Джонс будто бы раздает ребятам какие-то советы, ну так, по мелочи, ничего существенного, но они его слушают, прямо в рот ему смотрят, и советы его им как-то помогают. – Роберт удивленно развел руками. – Вы когда-нибудь видели, чтобы молодняк вот так ел с руки у старика-чудака? Слушал каждое его слово? – Он подумал и продолжал: – И ведь Джонс не только молодым помогает. Вы наверняка слышали, какие разговоры идут у нас в городе. К Джонсу только что очередь не стоит. Он всегда кому-то нужен, его разыскивают, чтобы по душам потолковать, посоветоваться. Сами знаете, Джонс никому не отказывает, со всяким побеседует. – Роберт что-то прикинул. – На этот раз он у нас подзадержался подольше, как я погляжу.
Джонс как раз оглянулся, заметил нас, приветственно помахал, но беседы с молодыми служащими не прервал. Я тоже удивленно развел руками, повторяя жест Роберта, потом тихонько сказал:
– Ох уж этот Джонс.
– И не забудьте – всегда «просто Джонс, никаких мистеров», – напомнил Роберт.
– Да-да, «просто Джонс», – со смешком подтвердил я.
Когда я пожал Роберту руку на прощание, он вдруг вспомнил:
– А знаете, папа называл Джонса иначе.
– Правда? – заинтересовался я. – И как же?
– Папа познакомился с ним, когда Джонс толокся среди рабочих-мигрантов, сборщиков гладиолусов. Так что папа именовал его так же, как и работяги. Они его до сих пор зовут тем же именем. Гарсия.
Джонс уже попрощался с большинством молодых служащих гольф-клуба, и они разошлись восвояси – кто по машинам, кто вернулся к работе. Но, когда Джонс направился в тень под навес со стороны озера, он заметил, что трое из молодежи не спешат уходить.
– Куда вы собираетесь, Джонс? – спросила девушка по имени Кэролайн. – Хотите выпить лимонада? А вы, ребята? – осведомилась она у остальных и, не дожидаясь ответа, сказала: – Отлично, четыре колы, – и пошла в сторону клуба.
Кэролайн была здесь всеобщей любимицей – высокая, миловидная, с длинными рыжими волосами. Она как раз заканчивала школу. Отец ее занимался банковскими закладными, мать, домохозяйка, активно участвовала в общественной жизни, – словом, это была дружная и благополучная семья.
Джонс последовал за Кэролайн, искоса поглядывая на ее подружку Амелию, которая шла рядом с ним. Амелия была старше Кэролайн на два года и уже училась в колледже, а домой приехала на весенние каникулы. Она изучала историю искусств, а о своей семье говорила неохотно и пошучивала, что происхождение у нее «туманное». Рядом с Амелией шел Ричи Уэбер, симпатичный семнадцатилетний парень.
Компания поднялась на крыльцо клуба и обошла здание. С противоположной стороны, выходившей на озеро, имелся навес, а под ним стояли кресла, стулья и шезлонги. Джонс уселся в одно из белых кресел, Амелия устроилась рядом. Вскоре вернулась Кэролайн с четырьмя порциями прохладительного напитка, раздала стаканы и села прямо на деревянный пол. Ричи вскарабкался на перила и сидел, как на насесте, спиной к озеру.