Портфель
Мне было семь, когда я узнал, что убил ее. Мой брат засандалил мяч мне в голову и сказал:
— Не рыдай, Билли-плакса; убийцы не должны плакать.
Когда я спросил старика, что он имел в виду, он поднял взгляд от тарелки с яичницей и сказал мне, что я достаточно взрослый, чтобы знать: мое рождение ее прикончило.
Это слово вызвало в памяти закатившиеся глаза овец, крики в газовой камере, брызги крови на скотобойне. Я что-то подозревал и раньше. Взгляды учителей и родителей моих друзей — жалость и отвращение. Перешептывания: бедный мальчик, она была такой доброй, слишком доброй, чтобы заслужить такой бессмысленный конец. Бессмысленный — в результате не могло получиться ничего хорошего. Огромная фотография на комоде в прихожей — словно святыня. Мне никогда не объясняли, почему мамы нет. Тем не менее ожидалось, что я буду любить ее и чувствовать вину, пусть даже не знаю, за что, и подумаю дважды, перед тем как позволить себе рассмеяться или обрадоваться, потому что за это заплачена слишком высокая цена. Предполагалось, что смерть забрала не того. Я не стоил такой жертвы.
Это была единственная фотография моей матери. Такой она и осталась в моих мыслях навсегда, застывшая в одной позе и нежно улыбающаяся. Я никогда не видел ее сердитой, грустной, громко смеющейся в ответ на шутку — только это доброе терпеливое лицо, смотревшее на меня, когда я возвращался из школы или после того, как меня били братья.
Никто меня не простил. Только она.
Когда я встретил Хелен Блэк, она напомнила мне ту фотографию. Но на этот раз я мог поговорить с ней, прикоснуться, взять за руку.
Я хотел рассказать ей обо всем, что она пропустила, об отце и его наказаниях, о том, как он входил в мою комнату с ремнем в руке и садился на край кровати, и о том, что она могла бы спасти меня, если бы была там в лучах света из коридора. О кузине из Дорсета и море, которое я ненавидел, но которое стало моей судьбой. О том, что мне пришлось смириться с тем, что я всю жизнь буду делать то, что от меня хотят. И что это привело меня на маяк, к образу жизни, от которого не убежать.
Пятьдесят пять дней на маяке
Я просыпаюсь утром, в спальне тихо. Слабый свет просачивается в щелочку между занавесками. Комната пустая.
Я смотрю наверх. Койка механика заправлена, словно на ней никто не спал. Винса нет. Меня охватывает приступ паники, как будто я спал так долго, что за это время все умерли или уехали.
Через три дня я буду на берегу. Ей больше не придется лгать ему, мне или себе. Не теперь, когда Артур знает.
Конечно, он знает, придурок.
Артур нашел цепочку, которую я однажды днем украл из «Адмирала», когда Дженни была в городе. Если бы меня кто-то спросил, я бы сказал, что пришел к ней домой повесить полку. Я не собирался ничего брать, просто хотел вдыхать ее запах — платки, духи, пижама. Я хранил эту подвеску в кармане брюк, которые были на мне, когда она меня поцеловала, а теперь ее там нет. Он взял эти брюки без спроса.
Этому человеку терять нечего.
Может быть, я всегда хотел, чтобы Артур все узнал. Он сам навлек это на себя.
Я лезу в свой ящик в поисках сигарет. Внутри моя рука натыкается на шуршащий бумажный пакет. На секунду я удивляюсь. Потом до меня доходит. Это конфеты, которые дала мне с собой жена. Как давно я там был. Я достаю их, они сильно пахнут цветами, но не так, как три недели назад. Я думаю, не съесть ли мне конфету. Напоследок в знак честности. Да, я попробовал. Очень вкусные, спасибо.
Но вместо этого я несу их на кухню и выбрасываю в ведро.
Артур сидит за столом с книгой.
— Туман расчистился, — говорю я, стоя у раковины и стараясь не поворачиваться к нему лицом. — Где Винс?
— Наверху.
Питьевая вода имеет привкус соли и водорослей.
— А Сид?
Артур говорит, он уже уехал, должно быть, уплыл на утренней лодке.
Я поворачиваю кран. Он продолжает капать.
— Кто был на лебедке? — спрашиваю я.
— Не я.
— Значит, Винс.
— Нет.
Больше ГС ничего не говорит. Прежний Артур выяснил бы все — как Сид смог добраться сюда в густой туман, как он себя вел и что говорил. Вместо этого ни слова, и в этой тишине мы последний раз в жизни ощущаем взаимопонимание.
Винс изучает журнал погоды. Я думаю, сейчас он спросит о Сиде, и не знаю, что ответить, насколько откровенным могу быть, но не стоило волноваться. Он занят другим.
— Посмотри на это, Билл.
Линзы фонаря поблескивают. Я делаю шаг вперед.
— Иди сюда, — говорит он. — Видишь?
Я наклоняюсь над его плечом и читаю.
— Я думал, что это относится к прошлому году, — неуверенно продолжает Винс. — Вот что мне пришло в голову, когда я увидел эти записи. Это не может быть правдой. Какие-то ошибки. Я думал, это старые записи, ГС, должно быть, что-то попутал. Но вот что я увидел, Билл. Этот месяц.
Он показывает на мешанину букв и цифр, нацарапанных черной ручкой ГС, петли и узлы, сходящие на нет. Нажим в некоторых местах был настолько сильным, что перо прорвало страницу. «Море бушует. Хаос. Бурная пена. Жуткий шторм превращается в ураган…»
— Десять, одиннадцать, двенадцать баллов, — читает Винс. — У нас никогда не было двенадцати баллов. Это неправда. Ничего такого не было.
В этот момент я вижу сумку. Она лежит на первой ступеньке маленькой лестницы, ведущей к фонарю: маленькая, квадратная, не привлекающая внимание. Винс ее не заметил. Это не брезентовая сумка, какую носят механики, а портфель. Гладкий, компактный и блестящий.
— Билл, — спрашивает Винс, — что нам делать?
Цвет у портфеля такой же, как у волос Сида. Такой же неописуемый. Мы все понимаем. Артур это знает, и я тоже. На самом деле этот механик — никакой не механик. Обычный человек не может исчезнуть из башни бесследно. Точно как тот серебряный человек, который вышел из изгороди перед «Санбим-Тэлботом» в 1961 году, сначала один раз, потом еще.
— В чем дело, мужик? — Винс закрывает журнал. — Тебе все равно?
Я вспоминаю тайник с сигаретами, которые мой брат хранил дома в застекленном шкафчике. Как я курил в тени на пороге в ожидании, пока они вернутся, а на улице шел пахнущий металлом дождь.
Бежать.
— В чем дело? — повторяет он, поворачиваясь, чтобы посмотреть, куда я уставился.
Я подхожу к портфелю, опускаюсь на колени, щелкаю замками и удивляюсь, когда они открываются.
— Билл, — тревожно говорит он. — Что там? Дай посмотреть.
Я смотрю. Не могу.
— Ничего, — отвечаю я, захлопывая портфель. — Он пустой.
Иногда дома Дженни ловит стаканом паука. Она не любит пауков, поэтому делает это быстро, словно не хочет ни думать, ни видеть его, просто накрывает, ловит и уносит. Я поднимаю этот портфель таким же движением, не думая, уношу на смотровую площадку и швыряю далеко в море.
38. Винс
Нежность
В первый день обучения я услышал, что он лучший. Мне сказали, что Артур Блэк — самый лучший компаньон. Обычно о главных смотрителях не говорят. Дурная слава — не самая хорошая штука. Например, ГС на «Скерриз» расхаживал по маяку совершенно голый, видимо, потому, что никто не мог ему запретить, а дома жена не разрешала. Этот мужик выполнял всю работу абсолютно без одежды — от замены кожуха до мытья полов — и только во время готовки заставлял себя надеть фартук. Все ужасно боялись его еды и старались не ходить следом за ним по лестнице. Но чтобы имя человека было известно по хорошему поводу — это редкость. В день, когда я начал работать с Артуром Блэком и познакомился с его спокойным достоинством, добрым сердцем и светлой головой, я понял, что никогда не встречу никого лучше.
Уже много дней мы видели только туман — но он писал совсем другое.
«Артур уже не тот, что раньше. Совсем другой человек».
Что-то произошло. Не знаю что.
Мой ГС ведет себя странно. Очень странно. То, что я прочитал в журнале, не имеет никакого смысла. Я сломал себе голову, но все время прихожу к одной мысли.
Артур постарел. Он ошибся.
И я не позволю другим подозрениям прокрасться в мою голову.
Двадцать дней на башне
Море напоминает акварель, залитую лимонным светом. Но во время своего дежурства я смотрю не на океан, а на землю. Изучаю далекую береговую линию в бинокль, высматриваю этого типа Эдди, потому что я готов поспорить, что он вернется, непременно вернется, и неизвестно еще, как его зовут на самом деле. Должно быть, сейчас он делает доклад своему начальству; они разрабатывают план, как любые профессионалы. Лодка отходит от набережной, точка превращается в отпечаток большого пальца, быстро приближается, она будет здесь сегодня, завтра…
Тук-тук.
Я знаю, кто там.
Пытаюсь отвлечься делами. Моя рубашка воняет, носки нужно заштопать, но мне нравится это занятие, оно позволяет мне сосредоточиться на том, что я делаю, и я перестаю чувствовать себя диким, я снова человек, и в этом есть подлинное чистое удовольствие.
Я смотрю в бинокль.
Познакомившись с Мишель, я подумал: ничем хорошим это не кончится. Эрика расскажет ей, что я наделал, и это будет конец. Эрика позволит нам сблизиться, а потом отнимет ее у меня. Так все делали, каждая семья, и они ожидали от меня каких-то чувств в ответ, но после шести или восьми раз ничего не остается. Потом тебе говорят, что ты холодный, странный, никто не хочет иметь с тобой дело, с тобой что-то не так.
Но Эрика ничего не сказала. А теперь я первый раз могу поверить в наше общее будущее, в то, что мы с Мишель можем жить вместе. Иногда мне кажется, она похожа на маяк, вот почему меня так тянет к ней, ну или почему меня изначально потянуло к ним: темнота, много воды, а потом внезапно загорается свет, ярче которого ты еще не видел, и у тебя нет выбора, только стремиться к нему и надеяться, что он тебя примет.
Я не позволю этому свету погаснуть. Никто мне не помешает. Ни Эдди. Ни кто-то другой. Спустившись на кухню, я засовываю руку в щель под раковиной. Она размером с кирпич; если у вас тонкие запястья, как у меня, вы сможете изогнуть руку и просунуть ее туда. Секунду я паникую, думая, что Эдди нашел его, но нет, он там.
Я достаю пистолет и проверяю, что он заряжен.
И когда я думаю о том, что увидел в журнале погоды… что, если я ошибаюсь, а Билл прав? Тогда остается только одно. Мне придется позаботиться об этом. Мне самому.
Через какое-то время на башне все может пойти наперекосяк. В учебке меня предупреждали, что так может случиться. Будь осторожен на маяке, иначе он сведет тебя с ума. Мне очень жаль ГС и Билла. Если Сид вернется, если он приведет Эдди… Мне правда очень жаль.
Днем приходит плавучая база «Трайдента», чтобы пополнить запасы воды. Некоторые морские станции имеют возможность фильтровать дождевую воду, и мы тоже можем обеспечивать себя так водой месяцами, но поскольку мы очень далеко от берега и у нас мало места, нужно, чтобы привозили свежую. Танкер называется «Дух Иниса», что бы это ни значило. Артур сказал, что это имя уэльского чародея. Лодки как только не называют.
— Майк, это ты? — кричит Билл с выступа.
— Привет, Билл! Хочешь что-то передать на берег?
— Я — нет.
— Скоро домой, да, дружище? — говорит рыбак. — Сколько дней?
— Три.
— Желаю тебе удачи. Прогнозируют шторм. Причем сильный.
— Приезжал Сид, починил нам генератор, — внезапно говорит Билл. — Ты его знаешь?
— Кто такой Сид?
— Крупный такой парень. Провел у нас пару дней.
Майк Сеннер качает головой:
— На берегу сказали, что ваш ГС отменил вызов.
— Когда?
— Когда у вас сломался генератор. — Майк подносит ладонь козырьком к глазам и прищуривается. — Я скажу им, чтобы они занялись этим делом.
— Они точно никого не посылали? — спрашиваю я.
— Сюда давно никто не заявлялся, — говорит Майк. — Такая погода, это просто невозможно. Если бы объявился какой-то сумасшедший, мы бы об этом знали.
— Никто не видел его на берегу?
— Боюсь, что нет.
Билл вздрагивает. Но я знаю. Люди Эдди отлично умеют оставаться невидимыми.
— Я им передам, — говорит Майк, — если вам так хочется. Но не думаю, что они поверят, Билл. Что здесь был кто-то, о ком они не знают. Они скажут: «Ни одна живая душа не могла это сделать, старина Майк; ты же знаешь, ни одна душа».