39
Миртл-райз, 16
Вест-Хилл
Бат
«Рэббитс Фут Пресс»
Тандем Паблишерс
Бридж-стрит, 110
Лондон
26 августа 1992 года
Уважаемые господа,
В настоящее время я оказываю помощь вашему автору Дэну Шарпу в деле исчезновения на маяке «Дева». Предполагаю, он публиковался в вашем издательстве под псевдонимом, и буду весьма благодарна, если вы назовете мне его настоящее имя.
С нетерпением жду вашего ответа.
40. Хелен
Она приехала рано и могла бы войти и ждать его внутри. Но она осталась на улице, несмотря на дождь, и наблюдала за входом в кафе с противоположной стороны улицы. Вскоре он появился — тоже пришел раньше, но всего лишь на минуту. Мокрые волосы, капли влаги на пальто. Его походка, форма головы — все это было так знакомо, почему она раньше не замечала? Она не могла поверить, что не видела этого раньше. Мишель права. Когда Дэн Шарп занялся этой книгой, он сказал прессе, что его вдохновляют любовь к морю и интерес к этому происшествию. Хелен не сомневалась в этом, но он был не до конца честен.
После того как он вошел, она решила, что даст ему немного времени, чтобы обсохнуть и собрать свои заметки. Она готова для последнего признания. Теперь она знает, кто он.
Она рассказала ему все, кроме одного, самого важного события, но она ему не лгала, просто не раскрыла всю картину.
До этого она чувствовала дискомфорт. Он пишет о пиратах и приключениях на море. Но теперь она признала в нем родственную душу.
В конце концов, она не могла выносить мысль, что он узнает об этом от кого-то другого, что он напишет об этом в книге со слов другого человека, тогда как она десятилетиями пыталась найти подходящие слова. Это важно для всей истории. Это важно для Артура, для понимания того, кем он был и что мог сделать.
Она накинула капюшон куртки и перешла через дорогу.
41. Хелен
Как хорошо сесть. Автобус высадил меня далеко отсюда — моя вина, я могла бы научиться различать их, но я не могу запомнить маршруты, какой идет сюда, а какой нет. Все в порядке. Чайник чаю, пожалуйста.
Я начну с начала; вариант не хуже любого другого. Только память так не работает, да? Она состоит из моментов, которые всплывают в странном порядке. Порой вспоминаешь что-то очень странное, например, супружескую пару, у которой мы снимали летний дом. Меня всегда поражало, что владелец дома никогда не работал по понедельникам. Никогда не работал и никогда не будет работать, сказал он мне; он всегда предупреждает об этом на собеседованиях. Потому что он не хочет испытывать это чувство, которое охватывает тебя по воскресеньям, когда надо готовиться к работе и все кажется — как бы точнее выразиться? — не совсем в порядке. Я думаю, что чем сильнее травма, тем крепче мозг цепляется за незначительные вещи. Так проще справиться. В некотором роде я многим обязана человеку, который не работал по понедельникам.
Нашего сына звали Томми. Так что, конечно, эта история началась не в летнем домике. Она началась за шесть лет до того, когда я обнаружила, что беременна. Сначала у меня был шок. Признаюсь, что мне понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть. Не то чтобы я не хотела ребенка. Просто я не считала, что ребенок — это венец всего; мне было комфортно без того, чтобы стремиться стать матерью.
До смерти Томми я думала, что его зачатие было случайным, но сейчас я так не скажу. Иначе получается так, будто мои мысли о том, что его не ждали, стали причиной того, что он умер. Его всегда ждали, и поэтому удивление, охватившее меня тогда, когда я узнала о беременности, кажется мне невероятным. Мы не планировали его, но он никогда не был нежданным.
Мы с Артуром не знали, как справимся или какими родителями будем, но кто это знает? Вы можете только начать и стараться изо всех сил.
Томми был славным малышом. Я не специалист по детям, но по сравнению с тем, что было у Дженни, он был просто чудом. Он хорошо спал и ел, начал ползать в семь месяцев и ходить в пятнадцать, и бог мой, какая жалость, что ты все забываешь. Ты думаешь, что будешь помнить мельчайшие подробности, потому что каждая из них тебя захватывает — что они едят, какие звуки издают, эти маленькие кулачки и машущие ручки, тонкие волосики на затылке и нежные круглые плечики, когда ты их купаешь… Но нет. Ты не можешь. Каждую неделю твой ребенок превращается в другого, он крупнее, знает больше, и я не думаю, что ты можешь запомнить все эти личности. Это все равно что узнать десять разных человек за два года. Но у нас было кое-что общее, у Томми и меня: мы любили друг друга. Мы были друзьями. С того момента, как он родился, у него была особенная улыбка только для меня.
Вы грустите. У вас нет детей? Что ж, так проще. Мне проще говорить с вами об этом. С родителями чувствуешь себя заразным, как будто они боятся, что это ужасное, немыслимое несчастье может передаться им. Или возникает ощущение, что они слушают твою историю, но не слышат ее, потому что они слишком сосредоточены на мысли: слава богу, это случилось не с нами.
Когда меня спрашивают, есть ли у меня дети, я отвечаю по-разному. Иногда я говорю нет, и это правда, у меня нет ребенка. А иногда я говорю да, у меня был сын, но он умер. И знаете, о чем мне хочется, чтобы они спросили? Как его зовут. Я хочу, чтобы они спросили, как его зовут. Но они качают головами и говорят: «Простите, должно быть, это ужасно», — и я киваю и говорю: да, да, конечно.
Редко кто спрашивает его имя. В смерти он безымянный. Он не может быть настоящим ребенком. Не может быть Томми, потому что это значит, что никто из нас не застрахован от такого несчастья.
Да, я считаю себя матерью: мать, которая потеряла ребенка при рождении или перед его рождением, все равно остается матерью. Матери вроде меня, потерявшие ребенка, всегда спрашивают, как его зовут. Так их можно отличить от остальных. Долгое время после смерти Томми я пряталась от людей, и никто не мог понять, что со мной происходит, но потом я вступила в группу поддержки, и это принесло мне утешение. Горе может делать тебя удивительно одиноким. Не успев это осознать, ты уходишь в себя и потом можешь уже не вернуться полностью.
Мне помогли вернуться эти матери. Я бы хотела, чтобы это был Артур, но нет. В нашей группе мы называли детей «банда», мы праздновали их дни рождения, но не в трагическом смысле, а просто в знак признания. Это все, чего я хотела, — признание. Артур никогда не говорил о Томми. После похорон его имя ни разу не слетало с губ моего мужа. Он не хотел видеть его фотографии, делиться воспоминаниями. А мне, наоборот, это требовалось, чтобы чувствовать, что Томми со мной. Я не могла притворяться, будто его никогда не было.
С вами я притворялась, да. Вы не хотите спросить почему? Может, потому что вы со мной тоже притворялись — обычное дело для людей. Так легче, чем быть самим собой, так проще мириться с неизбежным. Вы знаете, что скорбь очень сильна. Я плакала, плакала и думала, что никогда не перестану. Неделями я лежала в постели, дрожа и думая, что слышу его голос, тихий шепот: «Мамочка». Так продолжалось месяцами. Горе сбивало меня с ног. Оно продолжает это делать, но теперь я чувствую его приближение и поэтому могу устоять. Раньше оно лишало меня равновесия. Я чувствую запах Томми на его вещах, и кажется нереальным, что его нет. Как это возможно, чтобы его запах был, а его самого не было? Все эти вещи ждут его, а он не возвращается. Вы понимаете, почему я держала эти мысли при себе.
Артур вернулся на «Деву» сразу после гибели Томми. Я думала, мы уйдем со службы и посвятим себя друг другу, но нет. Когда он был на маяке и я оставалась в коттедже одна, я по ошибке срезала корочки с тоста и покупала молоко, забывая, что больше некому его пить. Бутылки стояли в холодильнике много дней, потом я открывала крышки, чувствовала кислый запах и выливала молоко в раковину.
Мы с Артуром все больше отдалялись друг от друга. Я всегда недолюбливала башню, но после этого я ее возненавидела. Каждый раз, глядя на нее, я думала, какое же она чудовище. Я хотела, чтобы он утешил меня, но вместо этого он давал утешение «Деве» или она ему, и это звучит странно, но именно так я чувствовала. Я понимала, что смерть Томми выявила то, что было в нем всегда, — отстраненность. Артур сказал мне, что ни один человек в здравом уме не захочет работать смотрителем маяка. Тогда я часто вспоминала эти слова.
Я знаю, он очень любил Томми. Поэтому он так и не смог справиться с его смертью. Или скорее принять ее. Посмотреть ей в глаза, как надо поступать с такими событиями, иначе они будут преследовать вас всю жизнь и неожиданно наносить удары.
Я много раз хотела больше никогда не видеть своего мужа. Поэтому, когда они исчезли, я испугалась, что навлекла это на них своими желаниями. Ведь тогда я больше не была бы связана с маяками. Могла бы уехать от моря. Больше не надо было бы сидеть на кухне в «Адмирале», прислушиваться, как Артур сортирует свои камни или царапает карандашом по бумаге, решая кроссворд, и не понимать, почему он не может просто обнять меня и сказать, что тоскует по нашему сыну так же, как и я.
Теперь я понимаю, что Томми просто хотел быть с отцом. Артур был ему нужнее, чем мне, и это правильно, так и должно быть. Море забрало Артура, потому что в море мы потеряли нашего мальчика. Иногда море кажется мне огромным языком, слизывающим людей вокруг меня, и, если я подойду слишком близко, он лизнет и проглотит меня тоже. Поэтому я живу здесь.
Томми только что исполнилось пять лет. Летний домик был чудесным местом; он не заслуживал такой истории. Люди, которые сдали его нам, мужчина, не работавший по понедельникам, они тоже этого не заслуживали. Но случается все что угодно, в самый обыкновенный вторник, когда ты выходишь из ванной. Без предупреждения. То, о чем ты беспокоишься, обычно не происходит. По крайней мере, не так, как ты думаешь.