КАКИЕ МЕЧЕТИ В СТАМБУЛЕ!
Дима окинул взглядом накрытый стол. «Моя вечно занятая жена постаралась», — хмыкнул он удовлетворенно. Проверил иллюминацию. В полумраке комнаты загадочно светились елочные гирлянды. Серебрилось в бутылке шампанское.
Дима всей грудью вдохнул тревожный запах хвои и снял телефонную трубку.
«Все-таки здорово жена придумала: никаких компаний, Борис с Леной и мы». Он зажмурился, вспомнив последний институтский бал. «Как же давно это было. Пятнадцать лет! Не верится даже… А Ленка совсем не меняется. Ездит в турпоездки по заграницам, это у нее хобби. Борис — начальник цеха. Ну как же! Он еще в институте курсовые самый первый сдавал. А тут уже четвертый НИИ меняешь: то тема не та, то начальник не тот. Зато жена довольна своей журналистикой. Не поймешь, правда, когда отдыхает. Да-а-а-а».
Дима набрал номер телефона.
— Лена, ты? Ждем. Что? Бориса нет? Ну, приходи одна. К двенадцати-то он явится.
Осторожно положил трубку, и нежная мелодия воспоминаний зазвучала в ушах. Перед ним возник их огромный институтский зал, в углу нахмуренный Борька, а он с Леной кружится в вихре вальса. Затем сияющая Ленка в отблесках бенгальских огней прижимает к груди игрушечного Мишку — приз за лучший танец. Тогда им было по двадцать два — и жизнь за институтским порогом казалась блестящим фейерверком.
Неожиданно раздался звонок, Дима кинулся к двери — на пороге стояла Лена.
— Таня! Гости! — он помог Лене снять дубленку. — Ну, мадам, ты великолепна, как всегда.
— Бориса ждать не будем, — Лена повелительно взглянула на Диму, — подойдет! Для него главное в жизни — план, никаких интересов больше.
В комнату вошла Таня.
— С Новым годом! — Лена театрально чмокнула ее в щеку. — Читаем, читаем твои статьи. По-моему, на дверях этой квартиры уже табличку можно прибивать, что здесь живет такая-то. Не жалеешь, что ушла от нас с третьего курса в университет?
— Дима, — Лена повернулась к нему, — и ведь фамилией своей подписывается. Тебе это как?
— Не примазываюсь к чужой славе, — буркнул Дима.
Таня улыбнулась.
— Каждому свое. А ты побывала в международном круизе?
— Да, — Лена подошла к елке. — Ты знаешь, какие мечети в Стамбуле! — она посмотрела на зеленые ветви с невысказанной болью.
— Успокойся, — сказала Таня, — садись за стол, побывала, и хорошо.
— Не могу больше жить по-прежнему! — Лена отчаянно звякнула вилкой. — На дизель-электроходе четыре бара и всю ночь работают…
— Бери салат, — вздохнула Таня, — селедку под шубой. Да, знаешь новость? Семеновы машину купили. А сейчас ремонт в квартире делают. — Семеновы были их институтские сокурсники.
— Не хочу никакого ремонта! — упрямо заявила Лена. — Противно! Надоела такая жизнь! Муж каждый день с работы приходит в девять… — И Лена яростно куснула пирог с грибами. — План у него в цехе, видите ли! Начальником стал. Как выжатый лимон каждый день. А какие в Греции мужчины!.. — Она мечтательно отбарабанила мотив сиртаки.
— Ешь яблоки, сливы, — Таня подвинула к ней вазу, — в этом году в садах был урожай.
— В садах… — Лена презрительно сморщилась. — Ты знаешь, какие мы кушали фрукты? — Она, морщась, откусила черную сливу. Раздался звонок в дверь.
— Открой дверь, — Таня взглянула на Диму, — наверное, Борис.
Боря стоял в дверях, виновато улыбаясь.
— Ну вот, — злорадно воскликнула Лена. — Время пол-одиннадцатого! Зато план выполнили!
— Выполнили, — сказал Борис и устало сел за стол.
— Ну, и хорошо, а теперь попразднуем. — Дима налил бокалы.
— Нет! Вы знаете, какие мечети в Стамбуле? — опять мечтательно прикрыла глаза Лена.
— Не знаю, но, наверное, увижу, — неожиданно сказал Борис. — Служебная командировка, только сегодня окончательно решили, кто поедет…
Леонид Саксон
„СЕРЫЙ В ЯБЛОКАХ“
Тихим июньским вечером, когда почти все улицы уже успели пожелать друг другу спокойной ночи и трезвых водителей, из квартиры художника Стрекотухина сбежал велосипед. Он долго выжидал, пока хозяин, лежащий на полу в лунной дорожке, перестанет шевелиться. Тот, наконец, в последний раз поскреб каблуками ковер и затих. Дверь была не заперта, так что «Серый в яблоках» без помех выбрался на лестницу, потряс металлическими рогами и запрыгал по ступенькам во двор.
Он так был захвачен мельканием улиц и окон, что даже не подумал о приличиях. Но когда попавшаяся ему навстречу в безлюдном переулке старушка, бросив продуктовую сумку, побежала прочь, не переставая креститься, резвый путешественник зазвенел звоночком и свернул в городской сад.
Тут было темно, свежо и интересно. Ворот не было совсем, а посреди зарослей находился карьер, в который горожане сваливали всякий хлам, наверное, со времен открытия сада. К карьеру и направился велосипед, углубившись в аллеи, полные теней и статуй с отбитыми конечностями. Деревья, мимо которых он проезжал, удивлялись и не знали, что подумать: если это велосипед, то как он смеет беспризорничать, если же это олень новой, модернизированной породы, почему он не щиплет траву на газонах?
Наконец «Серый в яблоках» очутился у цели и побежал вдоль обрыва, вдыхая свежий ночной воздух.
— Эй! — окликнул его хриплый голос со дна оврага. — Будьте добры, спуститесь ко мне — потолкуем!
— А как здесь спуститься? — спросил велосипед, немного подумав. — Я ведь могу на камни полететь и сломать себе что-нибудь…
Велосипед начал катиться вниз все быстрей и быстрей, пока не ударился обо что-то так, что искры из руля полетели.
— Будем знакомы! — сказало препятствие. — Я — коляска мотоциклетная, вышла в отставку полгода назад по болезни. Видите меня?
— Вижу, — сказал «Серый в яблоках», вглядываясь в темноту.
— А вот почему я вас здесь вижу? Где хозяин?
— Спит, — ответил велосипед. — Продал картину, ну, и… выпил, значит.
— Почему «значит»? А, понятно… творческая личность. Баталист? Маринист?
— Да нет, скорее скандалист. Только он сегодня не свою картину продал, а Шишкина «Утро в лесу», что над диваном висела. Своих картин давно уже не пишет. Неделю назад продал сервант. А если бы я не сбежал, он бы и меня загнал.
— Имя? — спросила коляска.
— «Серый в яблоках»!
— Что значит — в яблоках? Вы что, жареный гусь?
— Да нет, это масть такая у лошадей…
— Ясно, ясно… И давно вы в лошади записались?
— Да нет, это просто мой хозяин меня так зовет. Ради шутки.
— А вы его не пробовали на полном ходу в канаву вывернуть ради шутки?
— Честно говоря, хотелось!
— Так чего ж вы ждете? Знаете, что такое стресс? Один мой знакомый велосипед пробовал своего пьянчугу-хозяина стрессами лечить. Себе сломал две спицы, зато ему, голубчику, — коленную чашечку.
— А от моего жена с дочкой сбежали и живут по улице Гоголя, 14.
— Ну-ка, ответьте, почему луна желтая?
Велосипед даже растерялся от неожиданного вопроса.
— Ну-у… это ее природный цвет… природное состояние.
— Вы дурак, — заявила коляска, — и это ваше природное состояние. Луна желта от недосыпания: с начала мироздания еще не было ночи, когда бы она толком выспалась. Зимой она бродит по небу сторожихой в тулупе из облаков, летом — освещает любовные сцены. У нее ничуть не меньше забот, чем у каждого из нас. Ведь на том и свет стоит, что всяк тянет свою лямку. А потому отправляйтесь-ка домой да займитесь делом: приведите вашего хозяина в человеческий вид!
Едва она успела закончить, как над оврагом показались двое. Они шли неверной походкой, поддерживая друг друга на поворотах и едва не сваливаясь вниз. Коляска с велосипедом насторожились.
— Боря, — сказал один, судорожно икая, — ты… перебрал… я тебя дальше не поведу… у тебя… бока жесткие!
— Кто, я? — оскорбился второй. — Да я, как стеклышко! Ну, вон… хошь, в фонарь камнем попаду?
— П… попади, — согласился первый, с облегчением падая на четвереньки, так как второй его выпустил. Этот второй долго и старательно кидал булыжниками в пятно света, видное сквозь листву. Однако у него явно не хватало сил, чтобы добросить камни до луны и разбить ее.
Наконец пьяные одолели поворот, а велосипед поспешно выкатился наверх и помчался к выходу из сада.
Близилось утро, когда он стал на свое место в прихожей. Стрекотухин уже не лежал на полу, а сгорбившись, сидел на стуле и глядел в стенку. Глаза у него были зеленые, тоскующие. Неизвестно, сколько бы он так просидел, если бы под балконом не раздался рокот мотора.
— Ви-и-тя-а! Витютень! — завопило несколько голосов на весь двор. — Выдь сюда!
Стрекотухин, мрачно сопя, высунулся из окна и спросил:
— Чего вам?
— Ну, что, жена не вернулась?
Стрекотухин безнадежно махнул рукой.
— Ну, и нечего глядеть соленым огурцом! Радуйся, ты ж свободный человек! Чем одному киснуть, поехали с нами к Боре. У нас машина…
Художник подумал.
— Нет, — сипло ответил он, — не поеду.
— Да поедем, голова два уха, — вместе горевать будем… Развеемся… выпьем, значит.
Художник еще подумал.
— Обождите, — сказал он в темноту, — или, знаете что, вы езжайте, а я следом… на своем жеребце.
Мотор под окнами затарахтел. Стрекотухин долго возился в ванной, вышел, утерся полотенцем и потащил вниз по лестнице велосипед. Во дворе он сел на него и поехал по спящему городу. Скоро достиг он нужного дома, где из окон уже высовывались поджидавшие его друзья. Но велосипед вдруг резко увеличил скорость и пронес Стрекотухина мимо подъезда.
— Стой… куда? — ошалело прошептал художник, пытаясь затормозить. Но «Серый в яблоках», залившись победной трелью, мчал его дальше, по проспектам, бульварам, площадям, и с такой скоростью, что звезды в небе слились в сплошную огненную линию. У Стрекотухина волосы стали дыбом.
— По-мо-ги-те! — слышались напрасные крики его то у рыночной площади, то у оперного театра, то в районе вокзала. Весь день носил Стрекотухина по городу осатаневший велосипед, а под вечер, когда тот уже готов был вывалиться из седла, остановился посреди окраинной улочки.
Ступив на твердую землю, Стрекотухин с минуту кружился вокруг своей оси, а потом, развернувшись, так пнул велосипед, что тот отлетел на полквартала и сломал две спицы.
— Изуродую! — бушевал Стрекотухин. И тут ему на глаза попалась табличка, висевшая на доме: «ул. Гоголя, 14».
— Господи! Валя! — вымолвил он и, постояв, нерешительно вошел в парадное. Сломанный велосипед неподвижно лежал на мостовой.
Стемнело. Большая желтая луна вышла в дозор, мало-помалу набирая высоту. Но долго еще она ворочалась, выбираясь из облаков, прежде чем достигла зенита.