МАРАФОН
Афанасий Грачев, житель южного города, из видов спорта признавал только бег до магазина, когда заканчивалась торговля вином.
— Бросай пить, — говорили ему.
— Дудки! — отвечал Грачев. — Только телеграфный столб не пьет, у него чашечки книзу.
Как-то перехватив лишнего, Афанасий забрался в трубу строящегося рядом с его домом газопровода и там уснул. Сварщики не заметили Афанасия и соединили смежные участки газопровода.
Проснулся Грачев в кромешной тьме. Решив, что он дома, долго щупал стенки трубы.
«Чертовщина какая-то, — подумал он, — была комната квадратной, а стала круглой. И стены почему-то железные…»
Ему стало жутко. Афанасий побежал на четвереньках, вроде бы навстречу счастью, все еще веря в свою звезду. Потом остановился и снова ощупал стенку. Выхода не было.
«Труба дело! — решил он. И тут его осенило: — Труба и есть. Газопровода. Мать честная! Как же я сюда попал?»
Несчастный пытался определить, в какой стороне он находится, но безуспешно. Чтобы опохмелиться, нужно было преодолеть сотни, а может быть, тысячи километров, хотя магазин был где-то рядом. В такую ситуацию он попал впервые.
День за днем Грачев испытывал волю к жизни. Бежал и бежал. Когда выбивался из сил, то ложился на дно трубы и с тоской думал о красном портвейне за один рубль восемьдесят копеек.
Тогда словно какая-то неведомая сила поднимала его и несла вперед. На четвертые сутки Грачев столкнулся с бегущим навстречу человеком.
— Федя! — представился тот. — Скажи, друг, где магазин?
— На востоке, — неопределенно махнул рукой Афанасий.
— А где есть восток?
— Напротив запада, — уточнил Афанасий.
— Ясно! — сказал Федя. — А год нынче какой?
Грачев посчитал на пальцах.
— Если считать от выхода постановления об ограничении продажи напитков…
— Нашей эры? — переспросил Федя.
— Нашей, — подтвердил Афанасий.
— Ну, бывай, — попрощался Федя и ушел в ночь.
На десятые сутки показался конец, трубы и Грачев услышал голоса. Разговаривали на не понятном ему языке.
«Мать честная! — подумал Грачев. — Никак за границу попал. Во Францию или Англию. Без документов. Ну, брат, теперь пропал…»
Грачев прислушался. После каких-то гортанных звуков до него донеслось:
— Ноль пять не принимаем, нет тары.
— Свои! — закричал Грачев и вылез из трубы, по-собачьи отряхиваясь и поднимая вокруг себя облако ржавой пыли.
Он огляделся. Высоко в небе полыхало полярное сияние.
— Вот это драпанул, чуть не до самого полюса! — Грачев восхищенно посмотрел на свои стоптанные руки.
— Братцы! — обратился он к людям. — Душа горит. Где у вас тут винный магазин?
— Винный? — удивились те. — Нет у нас винного магазина. Сухой закон у нас. Бутылки вон из-под лимонада сдаем.
Грачева это потрясло. Он представил себе, как будет жить дальше, если останется здесь. Приходя с работы, помогать жене по дому, смотреть телевизор, читать книги, посещать музей, ходить в театр…
Безотчетный страх перед такой жизнью овладел Грачевым. Он трудно вздохнул и нырнул обратно в трубу…
ДУСЬКИН СОН
О пользе сна вроде бы и говорить не стоит. Наукой это доказано. Хорошо выспавшись, со свежей головой, мы можем весь день успешно готовить себя к последующему сну. Но как выспаться хорошо? Какой сон наиболее приятный и в каких условиях? Вы скажете: «Обычный — дома на мягкой постели, под чистым бельем, под размеренное тиканье будильника».
А я считаю, что самый приятный сон бывает тогда, когда спать нельзя, не разрешается. А это бывает где? На работе. Дома и дурак выспится. А вот попробуйте спать в рабочее время в присутствии шефа, который неустанно сверлит вас руководящим взглядом. В такой обстановке надо научиться спать с открытыми глазами и в то же время сквозь сон разговаривать с шефом. Это трудно, но достигается тренировкой. Вы смотрите на него и, к примеру, на его вопрос: «Почему в проекте фундамент здания оказался над крышей?» — отвечаете:
— Трудимся без сна и отдыха.
Вы говорите, а он и не подозревает, что вы в этот момент спите. Как-то сквозь сон слышу:
— Что это вы, Дуськин, вращаете глазами, как таракан после обработки хлорофосом?
А мне привиделось, будто меня лишили премии за то, что я уснул на работе.
— «Не имеете такого права!» — кричу.
— Какого еще такого права, Дуськин? — интересуется шеф.
Я тут встряхнулся, черкнул пером по бумаге и говорю:
— Послышалось вам, Петр Петрович, не права, а нрава. Нрав, то есть характер, у вас хороший. Жалеете людей, не лишаете премии по пустякам.
Но, скажу я вам, самый трудный — это период глубокого сна. Не каждый может выдержать, не каждый. Железная воля нужна! Признаюсь, придавил меня этот глубокий сон на планерке. Отключился совершенно, потерял всякую бдительность. Очнулся, когда шеф тронул меня за рукав:
— Ваше мнение об этом, Дуськин!
О чем речь — понятия не имею, однако не растерялся.
— Это, — говорю, — позволит пробудить инициативу и открыть глаза на наши недочеты.
— Вот и откройте глаза, товарищ Дуськин, — замечает шеф.
Учел ошибку, сделал выводы. Тренироваться стал до самоистязания, только что не спал на гвоздях. Добился того, что в моменты самого глубокого первобытного сна глаза только стекленели. Но тут еще осложнение: храплю я во сне. Однажды шеф говорит:
— Никогда не видел, Дуськин, чтобы на работе храпели вот так, с открытыми и такими нахальными глазами. Да и храп у вас не как у людей, какой-то странный, с визгом. Как будто свинью режут. Сотрудников пугаете.
А сам как-то подозрительно на меня посмотрел. Не знаю, может, и заметил что, но виду не подал. Если начистоту, то сон у меня на работе глубокий, а сновидения, в основном, приятные, потому что имею неплохие отношения с шефом. А это все оттого, что никогда не перечу шефу в период бодрствования:
— Правильно, Петр Петрович. Иначе и быть не может, Петр Петрович.
Вот так и думаю спокойно доспать до пенсии, всего пять лет осталось. Как-нибудь доконаю трудодни. А там уж не до сна будет. Рыбалка, грибы, дачку приобрету. А если повезет — присоединюсь к шабашникам коровники строить.
Владимир Короткий
НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА
Жизнерадостное весеннее солнце играло бликами в стеклах троллейбуса. Феофанов взглянул на часы.
«Девять часов пятьдесят шесть минут. Ольга не любит ждать».
Троллейбус застрял на перекрестке…
Закрывшись газетой, Оля пристроилась в очереди за ананасами и внимательно наблюдала за киоском «Союзпечать», у которого ее должен был ждать Феофанов. Ровно в десять он выпрыгнул из подошедшего троллейбуса и, расталкивая всех огромным портфелем, занял пост. Ольга дала возможность Феофанову перевести дыхание, подождала для приличия минут двадцать, пока подошла ее очередь, купила два ананаса и направилась к Андрею.
— Наконец-то, Оленька! — обрадованно вздохнул он.
— Прости, Андрюшенька, я немного опоздала. — Ольга небрежно забросила сетку с ананасами за плечо.
— С праздником, дорогая, — Феофанов протянул ей букетик гиацинтов и попытался чмокнуть в щеку. Мешали ананасы. Андрей галантно подхватил сетку одной рукой, а другой — Олю.
— Куда мы пойдем? — спросила она.
— Можно в кино.
— С утра?
— Но в праздничные дни цены все равно вечерние, — попытался сострить Феофанов.
Они пошли в кино. Билетов не было ни на один сеанс.
— Видно, не судьба, Андрюшенька, — сказала Оля.
— Я позвоню тебе, — изображая досаду и целуя руку, проворковал Феофанов…
Ласковое весеннее солнце бликами играло в стеклах автобуса. Феофанов нервно смотрел на часы. У киоска «Мороженое» стояла Валентина.
— Валюша, с праздником! — бросился к ней Андрей, на ходу вытаскивая из портфеля коробочку «Фиджи». — Прости, милая, серьезно заболел Илья Григорьевич, спешу в больницу, завтра позвоню. — Феофанов запрыгнул в автобус и помахал рукой.
Ирине он подарил английскую косметичку, Гале — бельгийские колготки в цветочек. С Натальей пришлось минут на двадцать заскочить в кафе. Зато с Мариной вышло удачно: гуляя, они подошли к парку — там предстояло важное свидание с Катюшей.
Восьмое марта для Феофанова, как и все праздники, — трудное испытание, но не самое страшное: в его распоряжении был целый день. Сложнее приходилось в Новый год. Тогда Андрей брал такси и за каких-нибудь пять-шесть часов успевал побывать в шестнадцати местах. В такие напряженные дни случались накладки. Однажды он подарил Тамаре финский шампунь восьмикратного действия, который она же ему и достала несколько дней назад.
Заходящее весеннее солнце бликами играло в стеклах трамвая. Утомленный, но еще бодрый Феофанов возвращался домой.
— Андрюша, что так поздно, ты же обещал пораньше? — с ласковым упреком сказала жена. — Ты все успел?
— Да, Танюша, дорогая, с праздником! — он протянул жене изящную коробочку с французской компактной пудрой двадцати четырех тонов с запасными блоками.
— Спасибо, милый, ты так внимателен.
— Родная, ты прекрасно выглядишь. — Феофанов никогда не забывал говорить жене комплименты. Благо, это было не очень трудно.
— Андрей, милый, ты Ольгу из парфюмерного поздравил?
— Да.
— А Валю из галантереи?
— Конечно.
— Иру из комиссионного и Валю из гастронома?
— Не забыл.
— А Лидочку из ателье?
Феофанов вздрогнул и вытащил блокнот.
— Забыл, — тяжело вздохнул он.
— О, боже! Что теперь будет с моим платьем? И ты после этого говоришь, что любишь меня! Немедленно беги.
Феофанов виновато посмотрел на жену.
— Ну что ты? Вызвать такси?
— Подарков больше нет.
— На, только скорее! — Татьяна протянула французскую компактную пудру двадцати четырех тонов с запасными блоками.
ПРИВЕТ ИЗ ЗАНЗИБАРА…
Доцент кафедры общей электротехники Петр Петрович, пользующийся в студенческой среде авторитетом неприступного и неумолимого педагога, вошел в аудиторию и стал раскладывать на столе экзаменационные билеты. Предстояло минимум шестичасовое сидение. Хорошо, если подбежит кто-нибудь с кафедры подменить, а то не то, что в буфет, но и… Да при этом надо еще слушать электротехнический бред: ведь учил же, лекции читал! Поставил на прошлом экзамене десять двоек, так на кафедре самого же и обвинили: чему и как учил в семестре? «Ладно, в этот раз ограничусь девятью», — решил про себя Петр Петрович и пригласил студентов.
Вошли первые пять человек, расхватали билеты, сели, начали списывать… Все шло своим чередом. Петр Петрович углубился в свежий номер «Крокодила», случайно оказавшийся на столе, прикрылся для верности букетом цветов: незачем людей смущать, когда работают.
В дверь постучали. Петр Петрович кашлянул и поднялся. Все пять студентов нервно вздрогнули. Стараясь не глядеть в сторону готовящихся, доцент на цыпочках вышел в коридор. Ему передали записку: «Петя, ты уж с Ивановым помягче, нужный парень. С приветом. Федя». Петр Петрович недоуменно пожал плечами. Федю, доцента с кафедры, он знал, а Иванова за семестр не встречал ни разу.
Завкафедрой физвоспитания вошел без стука.
— Петр Петрович, физкультпривет! У тебя, дорогой, некий Иванов учится. Не припомнишь? Смышленый такой паренек. Так ты у него много не спрашивай, — уже шепотом добавил завкафедрой, — парень все время тренируется, наша спортивная гордость.
…Экзамен подходил к концу. Петр Петрович поставил девятую запланированную двойку и устало посмотрел за окно. Начинало темнеть.
— Включите, пожалуйста, свет, — попросил он.
На огонек заглянул декан, шепотом поинтересовался:
— Иванова не было?
— Пока нет.
— Петр Петрович, уважь, поставь парню автомат, а то он совсем изнервничался, а скоро первенство среди юниоров.
Вошла секретарь деканата.
— Петр Петрович, вас срочно к телефону… не то междугородный, не то международный…
— Я слушаю, — как можно громче сказал Петр Петрович в трубку.
— Вы преподаватель по техмеху?
— Нет, по электротехнике.
— Ну, это не очень существенно. С вами Иванов говорит…
Петр Петрович вздрогнул и как-то весь внутренне собрался.
— Вы меня вчера по телевизору видели? Нет?.. Я из Занзибара вам звоню. Да… Первенство мира… Уже золотая медаль. Петр Иванович, простите, Сергеевич.
— Петрович.
— Да, да, Петрович, вы уж не обижайтесь на меня, сами понимаете, спортивная честь… Зачетку вам мою еще не передавали? Автограф, пожалуйста, поставьте, а я вам свой, по приезде. Физкультпривет! Смотрите телевизор.
Растроганный вниманием, Петр Петрович пошел искать зачетку спортивной гордости.
А Иванов вышел из телефонной будки, которая стояла напротив института, и жизнерадостно сказал другу Коле:
— Один есть. Неси зачетку. Авторитетом, старик, надо пользоваться! Паблисити — великая вещь!