— Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе кто ты, — пошутил Мальшет.
— Кто же она? — проронил Глеб. Он был очень бледен, глаза лихорадочно горели, и всё же в уголках его пересохшего, потрескавшегося рта застыло какое-то высокомерие.
— Сестрица Алёнушка и братец Иванушка, вот кто они, — улыбнулся океанолог и мимоходом погладил меня по голове.
И это я ему на радостях простил. Когда я внёс самовар и установил его на подносе, Филипп что-то поискал в карманах своего плаща.
— Вот вам гостинец, — и протянул нам по плитке шоколада, — в следующий раз привезу что-нибудь поинтереснее.
— Значит, вы ещё приедете? — наивно обрадовалась сестра.
— Конечно... Если мы с Иваном Владимировичем будем работать в одном направлении.
— Консультация? — спросила Лиза.
Она совсем не дичилась, и мы с ней наперебой рассказывали о Турышеве, о нашей работе на метеостанции, о Фоме и односельчанах.
Мальшет, в свою очередь, подробно разъяснил нам, как обстоят дела с проектом дамбы: газеты и журналы охотно о нём пишут, но на деле ничего не ведётся для его осуществления.
— Почему ваш проект называют теперь проектом профессора Сперанского? — спросила серьёзно Лиза. — Ведь мы хорошо знаем, что он именно ваш.
— Потому что он Филька-простак, — вставил Глеб, немного оживившийся за столом, — знаете, есть в театре амплуа «простака», так он простак в жизни.
Мальшет пожал плечами.
— Профессор его значительно усовершенствовал. У меня дамба расположена неудачно по отношению к волнам, а они на этом участке достигают большой силы. Ось плотины у меня проходит по большим глубинам (до девяти метров!) с илистым дном. У профессора Сперанского дамба проходит значительно севернее, по глубинам от половины до полутора метров. Да и расположена удачнее по отношению к ветрам и разгону волн. Стоить будет теперь гораздо дешевле. Это большая удача, что такой знаток Каспия, как профессор Сперанский, заинтересовался идеей дамбы и нашёл необходимым разрабатывать её дальше.
— Как будто твой профессор не мог помочь тебе в порядке этой самой консультации, — едко возразил Глеб и захохотал.
— Можно было сохранить оба имени, — тихо произнесла Лиза.
— Подумаешь, бессмертная слава! — добродушно усмехнулся Филипп Мальшет. У него была своеобразная улыбка, очень его красившая, дерзкая и добрая в то же время — его улыбка. — Важно так или иначе разрешить раз и навсегда проблему Каспия. И в этом мне поможет маститое имя. С большим вниманием отнесутся к проекту.
— Но ведь ты сам признал, что о проекте только пишут, а воз и ныне там! — язвительно бросил Глеб. Он положил себе на тарелку кусок рыбы, и я невольно обратил внимание, какие у него красивые узкие руки с длинными пальцами. И сам он был красив. Только красота эта была какая-то чахоточная — румянец щёк, то разгоравшийся, то гаснувший, лихорадочный блеск глаз, раздражительность. Что-то его грызло исподтишка. И я вдруг подумал: Глеб ни за что бы не отдал свой проект другому, хотя бы и усовершенствовать, хотя бы и ради успеха дела.
— Пишут — значит, и читают, все больше сторонников, — невозмутимо сказал Мальшет, прихлёбывая чай.
— Что толку? — почти крикнул Львов. — В Госплане лежит почти год...
— Госплан занимается более неотложными делами. Конечно, проблема Каспия тоже неотложная... Ну что ж, будем это разъяснять, пропагандировать. — Мальшет обвёл всех ясным взглядом и продолжал :—Если бы явился кто-нибудь с более подходящим проектом, нежели мой или профессора Сперанского, я бы с великой радостью стал бороться за него. Вот будет скоро совещание по проблеме Каспия. Я предложу объявить конкурс на лучший проект.
— Думаешь, что совещание много даст? — насмешливо поинтересовался Львов.
— Да.
— Поговорят да тем и ограничатся. Любят у нас поговорить!...
— Может быть, у нас и много говорят, но тебе придётся признать, что ещё больше делают, — сухо отпарировал Мальшет и, желая прекратить разговор на эту тему, обратился к Лизе: —Не скучаете здесь, в таком уединении?
— Нет.
— Не всякая девушка могла бы здесь жить... Сестра доверчиво смотрела в глаза молодого учёного, опустив на колени маленькие огрубевшие руки.
— Конечно, мне бы хотелось поездить по стране, посмотреть... — раздумчиво начала Лиза, — я ещё её не знаю, мою страну, так, краешек видела, когда одну зиму училась в Москве на курсах. Я часто думаю о Сибири — прозрачные холодные реки, неоглядная тайга, звериные тропы, по которым нога человека не ступала. Вдруг приходят молодые, неунывающие, и вот в непроходимых дебрях вырастают города. Мне бы хотелось там поработать. Но я не поеду туда...
— Почему?
— Каждый должен довести до конца своё дело, а не разбрасываться.
— А у вас есть своё дело? — Мальшет даже подался вперёд.
Глеб смотрел на Лизу саркастически. «Мечтательница, фантазёрка»—вот что читалось в его глазах. Странно, ведь он тоже был мечтатель.
— Какое же дело? — нетерпеливо спрашивал Филипп, так как Лиза затянула паузу.
— То же, что и у вас, — краснея, сказала Лиза. — Вы же и захватили нас — меня и Яшу... Проблема Каспия... Я хотела завтра поговорить с вами... с чего нам начинать? Где мы будем полезнее. Только давайте завтра лучше поговорим, ладно?
— Ладно... — медленно протянул Мальшет. Он тоже чуть покраснел, переводя взгляд с меня на Лизу и обратно. Что-то виноватое промелькнуло в выражении его мужественного лица. Он задумался.
— Сколько вам лет? — спросил Глеб у сестры.
— Скоро девятнадцать будет...
— Неужели вы мечтаете только о стройках, о дамбах... А о любви — яркой, властной, красивой любви? Все девушки о ней грезят, не так ли?
У него чуть дрогнули словно точёные ноздри, в колючих синих глазах, устремлённых на сестру, зажглись золотистые искорки, они вспыхивали и гасли. Всё же Глеб был очень хорош собою, надо признать это беспристрастно. Только уж очень у него была длинная шея — как у гусака.
Лиза вспыхнула, но не от слов, а от его взгляда. А я вдруг совершенно точно осознал, что этот парень мне не нравится, хоть он и лётчик. Должно быть, я взглянул на него не очень ласково, но лишь Филипп перехватил мой взгляд, Глеб на меня не посмотрел за весь вечер.
Филипп молчал. Может, и он ожидал от Лизы ответа на этот вопрос.
— Видите, я угадал! — торжествовал Глеб. Лиза чуть выпрямилась и покачала головой.
— И угадали и нет. Скажите, вы читали о путешествии Черской — жены великого исследователя Сибири Ивана Дементьевича Черского?
— Ну и что? — торопил Глеб.
— Мавра Павловна была другом и помощницей мужа во всех его экспедициях, трудах, испытаниях. Она вместе с мужем и двенадцатилетним сыном Сашей пересекла непроходимые до того горы — между реками Индигиркой и Колымой... Белым пятном на карте Севера были места, по которым они прошли. Теперь этот горный хребет носит имя Черского. Всегда вместе по трудным и тёмным дорогам. Они плыли по Колыме, муж её умирал, а она выполняла все научные наблюдения, какие надо, заботилась о больном и о ребёнке. Мавра Павловна думала, что не переживёт смерть мужа, так она его любила... За то любила, что он поднял её до подвига...
Простая малограмотная девушка... Что бы ей досталось в удел, не встреть она ссыльного учёного Ивана Черского? Он сам и образование ей дал и повёл за собою. Но ведь и он, слабый, больной, без неё давно бы пал духом. Это она, сильная русская женщина, поддержала его.
Когда у мужа началась агония, Мавра Павловна стала учить мальчика, как поступить с бумагами и коллекциями, если и она умрёт. Черский сказал: «Саша, слушай и исполняй...» С этими словами он умер. Но Мавра Черская все вынесла и довела экспедицию до конца. Вот. Мне бы хотелось стать такой женщиной, как эта Черская. О такой любви я мечтаю.
Лиза опять смутилась. Может, испугалась, что слова её примут за хвастовство?
— Конечно, теперь и без мужа можно идти в экспедицию, если окончишь университет, — тихо добавила Она. — Но мы заговорили о любви...
— Женщины любят сильных, неудачников они презирают, — с горечью сказал Глеб. Оживление его погасло, как и золотые искорки в глазах.
— Черский был слаб, чахоточный даже, но любовь замечательной женщины сделала его сильным, — живо возразил Мальшет.
— Он был силён духом, тем и покорил её! — Глеб нервно поднялся с места и заходил по комнате, натыкаясь на мебель. — Знаете, что сказал мой отец, когда я добился своей цели? Он сказал: «Научить летать можно и медведя. Весь вопрос — долго ли он будет летать». Как видите, он был прав. Второй раз замертво вцепиться в штурвал...
— Очень прошу, Глеб, не впадай в истерику, — насупившись, попросил Мальшет.
Глеб обиделся и замолк.
Мы с Лизой ещё не убрали со стола, как послышалось фырчание мотора. Фома подвёз на своём мотоцикле закутанного до самых глаз Ивана Владимировича.
Охи да ахи, восклицания, знакомства, я снова поставил самовар. Теперь поили и кормили вновь прибывших, а мы так, за компанию, выпили по стаканчику. Раскрасневшийся от ветра Фома, в морской суконной куртке и фуражке, очень обрадовался Мальшету, но испугался, увидев на его голове окровавленный бинт.
— Ничего особенного, можно уже снять, — сконфузился Мальшет. Он хотел содрать бинт, но мы запротестовали.
Мальшет объяснил Ивану Владимировичу, почему он очутился здесь: хотел повидаться с автором труда о климате Каспия.
Разговор не вязался. Иван Владимирович устал с дороги и скоро ушёл спать, извинившись перед всеми. Фома угрюмо разглядывал лётчика: чем-то он его поразил.
Я стал мыть посуду, Лиза осторожно, чтоб не запачкать нового платья, вытирала её чистым полотенцем.
— Думаю, что устали, и спать пора давно — такое пережить сегодня, — обратилась она к потерпевшим крушение.
Фома поспешно поднялся и стал прощаться. Я вышел его проводить. Луна безмятежно плыла в вышине, озаряя холмы и море.
— Может, останешься ночевать, — нерешительно пригласил я, — постелю на полу... А? Вместе ляжем. Ехать далеко.