у их прибытия по деревне бродили застегнутые на все пуговицы мрачные ребятишки, проверяя каждую будку и заглядывая во всякий сортир. Самой популярной охотой у великих мира сего была, конечно, стрельба по кабанам. Кабанов для комфорта и безопасности убивали с вышек, сидя на деревянных скамьях и распивая горячительные напитки. На две такие вышки верстах в десяти от нашей с дедом избы я и наведывался. Ежедневно я засыпал в иссеченные клыками ясли несколько ведер зерна. Зерно хранилось в дощатых коробах, нарочно устроенных под вышками, дабы дикие свиньи не забывали «дорогу смерти».
В первые дни моих посещений кабаны держались вдалеке. Они выгребали из леса на другом конце поляны и смиренно топтали сугробы, дожидаясь, когда я перестану им портить аппетит своим затрапезным видом. Постепенно они привыкли к моему присутствию. Запах пищи и мой стал для них чем-то слитным. Их стадо насчитывало до пятнадцати голов. Верховодил в нем подслеповатый старый вепрь с мощным седым загривком. Все прочие члены его семьи были самки и детеныши-поросята. Вепрь, наделенный недюжинным чутьем, заменявшим ему недостаток зрения, пока я маячил у вышки, всегда держал вежливую дистанцию. Но как-то раз ветер, дувший в мою сторону, подвел бывалого вожака. Подвел, надо заметить, в переносном смысле и в прямом. Опорожнив ведро в ясли, я выпрямился и увидел недоуменные маленькие глазки посреди серого холма, буксовавшего на расстоянии протянутой руки. Удивление наше было взаимным и продолжительным. Я стоял, замерев, как салага перед великим полководцем. Полководец же, раздосадованный собственным промахом, хрюкнул что-то вроде: «Эк тебя, братец, куда занесло!» – и развернулся вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов. Маневр этот повторила вся выстроенная позади него колонна. Причем так четко, как вряд ли возьмется исполнить рота почетного караула. Вепрь скомандовал отступление, и колонна в обратном порядке потрусила к лесу, когда в ход событий вмешался Будильник. Будильник, сторожевая дворняжка деда, отчаянный следопыт, сопровождавший меня во всех скитаниях по окрестностям, был так огорошен дерзкой вылазкой врага, что я даже на время забыл о его присутствии. И тут он сам о себе напомнил. Вдохновленный позорным бегством травоядных, Будильник с лаем кинулся в преследование. «Побеждают не числом, а умением!» – рычал Будильник, пытаясь вцепиться зубами в заднюю ногу вождя Трусливые Уши. Вождь Трусливые Уши обиделся и моментально превратился в вождя Большие Клыки. А превратившись в вождя Большие Клыки, он взметнул в воздух целую тучу снежной пыли и ринулся на Будильника. «Живая собака лучше мертвого льва!» – заверещал Будильник. В три прыжка он одолел разделявшее нас чистое пространство. «Давай! – тявкнул Будильник, спрятавшись за меня. – А то я все сам да сам!» Тяжелая махина, разогнавшись как паровой молот, мчалась на меня уже без соблюдения протокола наших предыдущих встреч. Теперь я был всего лишь легкой заслонкой между вождем Большие Клыки и нахальным Будильником. А Будильника требовалось наказать, чтобы он, каналья, не звонил по всей округе об унижении вождя Большие Клыки. Схватив за шкирку Будильника, я метнулся к вышке. И вышка меня не подвела.
«Зачем я это все вспоминаю?! – справился я сам у себя, откинувшись на сиденье рядом с дальнобойщиком Геной. – Я вспоминаю это из-за Будильника! Из-за несгибаемого Будильника я это все вспоминаю. Вот кто пример для подражания! Чтобы выжить, надо быть таким, как мой следопыт».
Вскоре после конфликта с матерым вепрем случилось так, что Будильник угодил в волчий капкан. Волков той зимой в охотхозяйстве развелось чуть ли не больше, чем в послевоенные годы. Спрос с егерей был строг. Волки резали партийных косуль, как отпетые вредители. За каждого хищника руководство назначило награду в сто двадцать рублей. Даже за волчонка. Егеря стали окружать флажками участки их миграции и стягиваться на коллективный отстрел. Но волки под флажки уходили. Они уже привыкли к флажкам. Красными флажками в нашей стране уже никого нельзя было удивить. Оставались капканы. В такой капкан и попал неосторожный Будильник. Стальные челюсти раздробили ему переднюю лапу, и затем у Будильника началась гангрена. Будильник мучился в холодных сенях на рваной подстилке. Дед хотел его пристрелить, но я уговорил обождать еще хотя бы сутки. На следующее утро я пошел по нужде во двор и чуть не наступил на Будильника, сидевшего у порога. Будильник посмотрел мне в глаза и поднял окровавленную культяпку. Ночью он сам себе ампутировал зараженную конечность. И остался жить…
– Приехали! – Дальнобойщик притормозил на светофоре. – Куда дальше?
Очнувшись от полудремы, я огляделся. Автофургон застыл посреди Кутузовского проспекта в плотном потоке транспорта.
– На разворот, – отозвался я. – Дальше покажу.
ГЛАВА 12 ДОКТОР ЧЕН
Прошла почти неделя. Я лежал в знакомых апартаментах «Лаокоона», окруженный заботой Серика и Проявителя. Доктор Чен прописал мне антибиотики, постельный режим и китайскую кухню.
В ночь после возвращения из Санкт-Петербурга у. меня резко подскочила температура. Искушенный в подобного рода делах или, точнее выражаясь, стреляный Руслан послал с утра за врачом.
– Ты не волнуйся, – обнадежил он меня. – Чен мужик свой. Китаец.
– Зачем китаец?! – опешил я. – Почему китаец?!
– У тебя что? Расовые предрассудки? – хмыкнул Руслан. – Так я тоже не потомственный славянин. Врача, как и адвоката, своего надо иметь. Адвокат у меня еврей, а врач – китаец. Классный, между прочим, фельдшер. Не одного бойца в строй вернул. Последние, правда, месяцы работы у него негусто, поэтому он частную практику на дому открыл. Омоложением занимается.
– Как профессор Преображенский, – заметил я.
– Преображенский?! – Руслан поскреб на щеке густую растительность – Не слыхал! Много шарлатанов развелось на Руси! Не счесть алмазов в каменных пещерах!
– Ты никак бороду решил отпустить? – В таком запущенном виде я наблюдал щеголя Руслана впервые.
– Да вроде того. – Он протянул мне прикуренную сигарету.
– Чен приехал! – доложил, заглядывая в комнату, Серик.
– Зови, – распорядился Руслан.
Худенький подвижный китаец с раскосыми глазами пройдохи тщательно осмотрел мою рану и задумался.
– Вы кушали побеги молодого бамбука? – спросил он с легким акцентом.
«Господи! – поразился, я. – Неужто он и бамбук омолаживает?!»
– Это огнестрельное ранение, док! – поспешил вмешаться Руслан. – Побеги тут ни при чем!
– Они всегда при чем! – улыбнулся китаец. – Побеги и акульи плавники! Вкусная здоровая пища! Мидии, улитки тоже! Белок!
– А что все-таки насчет ранения? – попытался вернуть его Руслан к наболевшему вопросу.
– Тогда крепкий бульон! – Китаец открыл саквояж и разложил на столике инструменты. – Мясо можно! Все можно!.. Лучевая кость не задета. Неделю можно лежать и можно уколы. Пенициллин.
– Уколы умеешь делать? – Руслан обернулся к Серику, томившемуся в коридоре.
– Фига умеет, – подсказал Серик. – Он от этого в клинике два года лечился.
– Пусть Фигнер! – согласился Руслан.
Носатый, медлительный в движениях Фигнер был сменщиком Серика. В свою очередь он являлся в сауну ни свет ни заря и гонял сам с собой шары на бильярде. Более прочих ударов Фига предпочитал отрабатывать прямые, судя по непрестанному сухому треску, долетавшему в мою комнату через все стены. Жил Фигнер на улице 1812 года, о чем сообщал не без некоторой гордости всем подряд, намекая прозрачно на свое родство с прославленным партизанским героем.
– Можно терпеть, – разрешил доктор Чен, очищая мою огнестрельную рану и обрабатывая входное отверстие перекисью. – Русские могут терпеть. Они почти как мы.
Стиснув зубы, я дождался окончания процедуры – китаец ловко в два приема зашил рану нитками – и поблагодарил Чена за хлопоты.
– Вы еще молодой! – сказал Чен. – Когда будете старый, приходите! Чен знает секреты!
Для убедительности он закатил глаза и поцокал языком. А затем вдруг озорно подмигнул и, подхватив саквояж, засеменил к выходу. В дверях он чуть не столкнулся с Проявителем. Отступив на шаг, Чен сложил вместе ладошки и отвесил Матвею Семеновичу, словно живому воплощению бога Вишну, глубокий поклон.
– Если температура не уйдет, можно звонить! – объявил он нам с Русланом.
И удалился, насвистывая арию из оперы «Паяцы».
Матвей Семенович проводил его сердитым взглядом.
– Шут гороховый! – сказал он так, чтобы Чен его услышал.
Двое старых плутов, судя по всему, друг друга не жаловали.
– Мошенник! – Проявитель сел рядом со мной на диван. – Он вас еще не омолаживал древними порошками Шамбалы?!
– Ну, мне пора. – Руслан, пряча улыбку, отвернулся. – Ты, Саня, лежи смирно. На дверях охрана. Мышь не проскочит.
После его отбытия мы с Матвеем Семеновичем пошептались, и спустя три дня на мое одеяло легла пачка фотоснимков.
– Это Галемба! – Проявитель постучал ногтем по изображению тучного мужчины, выходящего на тротуар из микроавтобуса. – Это – улица Поварская, бывшая Воровского! Вот за этой аркой со двора вход в ЧОП «Близнецы». Там опасно было снимать! Шныри и камеры наружного наблюдения! Из окон подъезда напротив деревья мешают.
– Ничего, – сказал я. – Это лишнее. Вы и без того отработали, как суперагент.
Польщенный Матвей Семенович продолжал сообщать результаты разведки:
– Галемба всегда приезжал к восьми ноль-ноль. Уезжал в разное время. Вчера до ночи сидел. Людей в «Близнецы» заходит много. Кто сотрудник, а кто посетитель – невозможно разобрать.
– Так вы что же?! – удивился я. – Три дня там безотрывно сами слежку вели?!
– Зачем сам? – возразил Проявитель. – Я снимок знакомому показал, бывшему вохровцу! Он человек праздный, да и языком зря не чешет. Толковый человек! С вашими-то, Саша, деньгами я, если надо, целую армию найму!
– Не надо, – умерил я пыл Матвея Семеновича. – Вы лучше вот что… А другого Галембы там не появлялось?! Ну или кого-нибудь на него похожего?!