Я уже чувствовал, что хозяина кабинета мое присутствие начинает порядочно нервировать, но этого мне и было надобно.
– А знаете, я ведь прежде у частных сыщиков-то и не бывал! – прохаживаясь вдоль стеллажей, заполненных в алфавитном порядке картонными папками с яркими литерами на корешках, восхищался я. – Все-то мне в новинку! Все на удивление! Точно другую вселенную себе открываешь!
Галемба безмолвно следил за мной злобными, покрасневшими от бессонницы глазками.
– Думал, увижу, знаете, эдакого Шерлока Холмса! – Я снял с полки скоросшиватель, помеченный буквой «У». – С трубкой эдакой, в кресле у камина! Мэтра в некотором роде! Со скрипкой Страдивариуса, а то и самого Гварнери! Перебирает он струны эдак небрежно, и в голове его роятся такие дедуктивные мысли, знаете! «Если, – мыслит он, – у этого типа галстука нет, значит, служит он в «Дека-Банке» охранником, а если поверх того еще и пальто снаружи расстегнуто, значит, и есть он самый шельмец Угаров!»
– Что вам угодно?! – хрипло спросил детектив, раскидываясь на стуле.
– А хочу я, сударь мой, знать, какого рожна вам надобно от указанного заштатного мещанина Угарова, за коим вы носитесь по весям и городам с доселе невиданной прытью! – Из меня продолжал сыпаться почтмейстерский стиль, но тут уж не попишешь: вторичность – результат моего образования.
Вернув папку в пустое гнездо, я выдвинулся к окну и опустил жалюзи.
– Я не киллер! – Галемба задвигал ящиками стола. – Мое дело определить местонахождение объекта! И проследить его связи. А как поступает клиент с информацией – дело его! Я вас даже в лицо не знаю! Так что давайте на этом и простимся! Меня работа ждет!
В подтверждение он вывалил на стол кипу донесений.
– Подождет, – сказал я жестко. – А вот я вряд ли стану.
– Вы мне угрожаете?! – поднял он брови.
– Очень! – Вставив в рот сигарету, я полыхнул зажигалкой. – Позвольте-ка полюбопытствовать: нет ли у вас братца где-нибудь на Гороховой в каком-нибудь городе Петрограде?!
– Двоюродный. – Галемба вытер лоб носовым платком.
Подойдя к простенку между окнами, я снял с крючка латунную рамку со старой выцветшей фотографией под стеклом. Любительская камера запечатлела на ней счастливых мальчиков-близнецов. Подростки в одинаковых полосатых плавках, радостно улыбаясь, держали свежепойманного карпа фунтов на шесть.
– Жили-были два брата. – Я издалека показал Галембе фотоснимок. – Один – родной, а другой – двоюродный.
Детектив закашлялся, будто в горле у него застряла рыбная кость сорокалетней давности, и теперь только он спохватился.
– Славный улов! – одобрил я братьев. – С таким-то адвокатом, верно, мамка все колы вам простила!
– Ты чего меня разводишь?! – нарочито грубо крикнул вдруг частный сыщик. – Делай отсюда движение, пока тебя вперед ногами не выкинули!
– Вы, сударь, коли я не ослышался, холостяк. – Повесив на место семейную реликвию, я подошел к нему вплотную. – Узами Гименея не связаны, и разводить мне вас не с кем. Зато братец вам дорог больше сочиненной супруги. Не так ли?
Он присмирел и насторожился.
– Потому слушайте меня внимательно, – продолжал я. – Прямо здесь и сейчас я желаю знать: кто стоит за вашим заданием? Савинов? Маевский? Рогожин? Кто?!
– Рогожин! – Галемба сглотнул и тяжело задышал, раздувая ноздри, словно орловец после заезда.
– Полноте! – огорчился я. – Что мы с вами вокруг да около?! Вы что? С Аркадием Петровичем не знакомы? Уверяю вас, Галемба, я очень серьезен!
– Маевский, – сник детектив. – Рогожин в «Третьем полюсе» номинальная фигура. Хоть и с правом подписи. Зиц-председатель, как говорят. Зятю своему Аркадий Петрович доверяет презентации проводить да на официальных приемах раздуваться. Ну и штат формально в его подчинении. Но все связи и деньги – Маевского. Маевский – страшный человек. Я давно на него работаю. Зря ты на него хвост поднял.
– Господь с вами! – усмехнулся я. – Мне ведь терять-то и нечего! Да и гуляю я сам по себе. Страшнее кошки зверя нет, так что вы меня теперь лучше бойтесь.
Галемба сунулся в боковой карман и в следующее мгновение был распят на полу
– Пусти! – захрипел он, дергаясь. – Там аэрозольный баллончик! От астмы! Да не ношу я оружия!
– Зато я ношу, – соврал я на всякий случай, выпуская его заломленную кисть. – И владею им, как вы знаете, прилично.
– Ну и что дальше?! – угрюмо спросил Галемба, возвращаясь за стол.
– Дальше?! Дальше мы крепко надеемся на ваше благоразумие'. – Присаживаясь рядом, я взялся перечислять: – Нас все интересует: пароли, явки, адрес подпольной типографии…
– Какой еще типографии?! – буркнул он.
– Это так, к слову, – пояснил я. – Давай пиши домашние координаты Маевского и всех его присных. Офисы, загородные особняки, виллы на побережье Кавказа или где они там. И учти: я так и так узнаю. Вопрос времени. А если выясню, что ты от волнения хоть единую циферку перепутал в телефонных номерах, рассержусь. А рассердившись, съезжу еще разок в Санкт-Петербург и вышибу дерьмо из твоего братца. Он мне еще за поход на улицу Рубинштейна не отчитался.
Когда Галемба закончил скрипеть мозгами и чернильным «паркером», я попросил его нижайше сопроводить меня до выхода.
– Чтобы лишней крови не случилось, – пояснил я детективу.
– Ну, как все прошло?! – поинтересовался Матвей Семенович, откладывая газету.
– Отменно, – пристегнув ремень безопасности, я проверил наличие хвоста.
Хвоста не было. То ли Галемба не пришел еще в себя, то ли не торопился искать на свою задницу приключений.
– Странный вы, Саша, человек. – Проявитель завел «Москвич». – Вроде и общительный, а видно, что никого до себя не допускаете. В неволе таких, конечно, уважают, да охота вам была так на свободе-то жить!
– Охота пуще неволи, – обронил я.
И охота моя только начиналась. Обогнув церковь Симеона Столпника, которой и завершалась Поварская с нечетной стороны, мы выкатили на Новый Арбат.
Ближе к вечеру я удостоился приглашения на пир. Пир закатил Серик по поводу рождения наследника-первенца. На пиру также присутствовали: Фига, приятель Серика челночник Скалкин, какой-то Чумаков, малый сонный и молчаливый, Матвей Семенович и небольшая делегация от женщин легкого поведения.
Блудницы вели себя церемонно и сдержанно. С Сериком их связывали мало что давние профессиональные отношения; еще и жена Серика была раскаявшейся Магдалиной. О чем, впрочем, за столом этично умалчивалось.
На минутку заскочил Руслан: преподнес имениннику от братвы самурайский меч в ножнах и с длинной рукояткой. Меч, фальшивый, как и внимание братвы, под оживленный гул пропутешествовал вокруг стола и несколько раз был лихо обнажен.
– Давненько я не брал в руки шашку! – вскричал потомок партизана Фигнера, жестоко искромсавши перед собой весь воздух.
– Добрый будет казак! – крякнул Скалкин.
Чумаков попробовал пальцем лезвие меча и язвительно улыбнулся.
– Над люлькой повешу! – заключил осмотр именного оружия Серик.
Женщины-куртизанки тоже сделали подношения – по хозяйственной части: памперсы, мягкие игрушки, соски, ползунки и разнообразные чепчики образовали на стойке бара внушительную возвышенность.
Словом, праздник удался.
– За свежее пополнение разрушителей социализма! – провозгласил Матвей Семеныч.
Он уже изрядно клюкнул, и его завернуло в политику.
– С социализмом, батя, покончено! – возразил челночник Скалкин. – Я вон из Китая вернулся, и даже там рыночная экономика взяла верх по всем фронтам!
– Все китайцы жулье! – Проявитель отправил в рот ломтик нерки и запил его шампанским. – Пока тело не вынесут, считай, зараза еще живет!
– И площадь не переименуют! – поддержал его Фигнер, запуская тему на следующий виток.
Страсти вспыхнули нешуточные. Забыв о новорожденном, пирующие разбились на два лагеря: первые утверждали, что площадь была Красной задолго до революционных событий, а вторые – обратное. Тут же вспомнился Иван Калита, какой-то Гостомысл и были названы разнообразные даты. Защитники постреволюционного происхождения Красной площади ссылались на Троцкого и напирали на традиционное значение червонной масти как цвета пролетарской менструации.
– Неофит! – осудил Скалкин Фигнера. – Хочешь все наши обычаи замарать?!
– Кто неофит?! – взвился Фига. – Да у меня прадед Наполеону вставил! У меня медаль за взятие Парижа!
Перепалка была прервана появлением Лары, любимой девушки охранника Журенко. Она умножила дары Серика, преподнеся ему соковыжималку с подобающими случаю поздравлениями.
– А вот Андрею сообщать не обязательно, – сказала она, подсаживаясь ко мне.
– Да и мне тоже, – ответствовал я.
Она хмыкнула и подняла рюмочку.
– За отца! – объявила Лара.
– Вот это любо! – одобрил ее тост Скалкин.
И все зазвенели посудой в честь счастливого родителя.
– Не вставляет! – поморщился Фига, отодвигая пустую стопку.
Лишь миг на лице его играла борьба страстей, и затем он отлучился в неизвестном направлении.
– Ну, как «Лебединое озеро»? – спросил я у Лары.
– Озеро как озеро! – пожала она плечами.
Закурив длинную, словно карандаш, ментоловую сигарету, она выпустила струйку дыма:
– Чтоб тебе было известно, Андрей совсем не такой темный, как ты себе вообразил!
«А как она, интересно, думает, я себе вообразил? – После ее реплики, рассеянно протаптывая вилкой тропу в горке вареного картофеля, я почувствовал себя довольно хреново. – Может, я и правда себе что-то не так вообразил? Может, извне кажется, что я небрежен со своим лучшим другом? Или она его ревнует ко мне? Лучше, если ревнует».
К шумному столу вернулся Фигнер.
– Вставило! – осчастливил он меня.
Глаза его блестели, как два кабошона по двадцать карат.
Пир затянулся далеко за полночь и лишь однажды был прерван короткой потасовкой. Народный этот обычай, вопреки обвинениям Скалкина в забвении традиций, возродил именно Фига.