Кокетливо виляя увесистым задом, к нам подошла барменша Ксюша.
— Добрый день, Евгений Михайлович! — проворковала она, ставя передо мной пару кружек светлого пива. — Чешское. Ваше любимое.
— Ветерану то же самое организуй, — кивнул я на соседа по столику. — За счет заведения.
Старикан оказался гордым и пытался отказываться, но я решительно сжал его руку, с удовольствием отметив, что она свободна от лагерных печатей.
— Не возражай, земляк. Я по-дружески. Уважая, а не унижая. Пенсии-то, небось, только на вермишель и хватает?
— Это точно! — Старик как-то обмяк и перестал сверкать на меня выцветшими серо-стальными глазами. — Ладно. Можно выпить напоследок.
— Спешишь куда?
— Отбываю.
— Далеко?
— На Кавказ. Северный.
— Дак там же…
— Идет ликвидация бандформирований. Знаю! — Старик помрачнел и приложился к кружке, клацнув о край зубами.
— Встречать-то хоть будут?
— Друг у меня там. Я к нему в Грозный четыре раза ездил. Да и он сюда пару раз. Грецкие орехи привозил… Давлет для меня как сын иль брат младший. В сорок втором жизнь мне спас. Хотя и напрасно…
— Расскажи, земляк. Люблю про войну слушать. Давай-ка наркомовских хлопнем. — Я подозвал Ксюшу. — Организуй нам с товарищем майором водочки. И рыбки соленой.
— Не дослужился, — слабо улыбнулся мой собеседник. — Отставной капитан я… Василий Иванович Седых.
— Вот и давай за знакомство! — Я бодро плеснул из появившегося графинчика прямо в кружки.
На этот раз капитан не протестовал и без лишних слов проглотил «ерша», даже не поморщившись.
— Расскажу, Евгений Михалыч, коли желаешь, — сказал он, не обращая внимания на красную рыбу, нарезанную аппетитными лоснящимися ломтиками. — Был август сорок второго…
Стоял жаркий август 1942-го года. Трава пожухла и шелестела под ногами. Небольшая лощина между лесистых гор стала военным лагерем отступающей части. Всюду поблескивали красные эмалевые звездочки на пилотках. Полк отступал из Карачаево-Черкесской области, полностью оккупированной фашистами, к главному Кавказскому хребту, который должен был стать надежной перемычкой на пути противника к морю.
Недалеко от ручья расположился штаб. Командиры сидели полукругом перед расстеленной прямо на земле крупномасштабной картой.
— Единственный путь отсюда перекрыт альпинистами из дивизии «Эдельвейс», — ткнул пальцем в карту полковник Розов. — Под Марухским перевалом на хребте между ущелий Кизгич и Марухским их десант занял высоту, откуда из шестиствольных минометов простреливает дорогу. Половина посланного для разведки боем взвода осталась там на камнях. Артиллерии у нас нет. Если к завтрашнему дню не вырвемся из капкана, нас попросту растопчут подходящие части «Эдельвейс», имеющие на вооружении даже легкие танки. Наша задача — уничтожить десант, перекрывший путь к главному Кавказскому хребту, и выйти на соединение с основными силами. Высказывайте соображения, товарищи. Можно не вставая.
— Разрешите мне, товарищ полковник, — взял слово молодой капитан Седых. — Я вместе со взводом ходил щупать высотку. В лоб ее не взять. У меня план такой. В тылу высотки находится скала, отвесная часть которой примерно 70–80 метров. К ней в обход немцев ведет овечья тропа, замыкаясь на скале. Предлагаю: создать группу из двадцати бойцов-добровольцев и ночью пробраться туда. Дальше дело техники и удачи. Мы поднимемся на скалу и спустимся с другой стороны в тылу у десантников. Одновременно ударят главные силы…
После детального рассмотрения дерзкий план был одобрен. Командование группой поручалось капитану Седых.
Прежде чем солнце утонуло в кровавом закате, бойцы были построены. Капитан объяснил создавшееся положение и предложил остаться в строю только альпинистам и спортсменам. После команд «вольно» и «разойдись» в строю осталось двадцать три бойца.
— С такими орлами не то что на горку паршивую залезть — в ад спуститься не страшно! — невольно улыбнулся Седых, глядя на рослые, как на подбор, фигуры добровольцев.
На землю легла черная южная ночь. Стояла напряженная тишина, изредка вспугиваемая выстрелами желтых осветительных ракет. Задачу группы несколько облегчала завеса тумана, плотно стлавшаяся по земле.
— Все готово, товарищ капитан! — подойдя к Седых, отрапортовал старшина Ишимбаев. — У каждого по два запасных диска и три лимонки.
— Канат проверил?
— Так точно. Ремни связаны железно. Танкетку выдержат.
Через четверть часа группа выступила. Чтобы не разбрестись в тумане, шли цепочкой, держась за самодельный канат, сделанный из вожжей и кожаных поясных ремней. Южная ночь коротка. Группа спешила. Наконец, и каменный тупик. Над бойцами нависла черная громадина, на первый взгляд, совершенно отвесной скалы.
— Здесь есть альпинисты, — сказал капитан. — Кто пойдет первым и выполнит самую трудную и почетную задачу?
Две фигуры выступили из тумана.
— Фамилии?
— Лейтенант Томилов.
— Колокольцев Валерий… рядовой.
— Пойдешь ты, — капитан с удовольствием рассматривал небольшую, но кряжистую фигуру земляка-уральца.
Когда тот обвязался веревкой и уже хотел начать подъем, Седых тронул его за плечо.
— От тебя сейчас зависит, жить или нет твоим товарищам. Поэтому считаю вправе потребовать от тебя клятву. Может, и жестокую. Если, не дай Бог, сорвешься, ты не издашь ни звука… Обещаешь? В этом случае, если немцы и услышат что, примут за камнепад. Благо, здесь это не редкость. Коли не уверен в себе — оставайся.
— В себе уверен. Буду молчать, — тихим, но твердым голосом сказал лейтенант и шагнул к скале.
Начался подъем. Прошло десять томительных минут ожидания. Канат, лежавший кольцами у подножия скалы, медленно разматывался. Вдруг посыпались мелкие камешки и перед глазами бойцов промелькнула тень сжавшегося в комок человека. Раздался страшный хруст. Седых подбежал к сорвавшемуся лейтенанту. Тот был еще жив, но без сознания. Капитан отправил двух бойцов отнести Томилова в часть.
— Твой черед, — повернулся Седых к Колокольцеву.
Того бил озноб.
— Отставить! — сдерживая досаду, отвернулся капитан. — Пойду я.
— Нет! — Валерий сумел справиться с собой. — Второй разряд у меня. Клянусь подняться или умереть молча.
«Молодец!» — мысленно похвалил капитан и помог Колокольцеву закрепить на поясе канат.
Рядовому повезло еще меньше, чем лейтенанту. Не прошло и пяти минут, как он, оступившись, сорвался вниз. Клятву выполнил — умер молча.
Подойдя к телу, Седых заметил, что во рту Колокольцева что-то белеет. Это оказался платок, использованный погибшим, как кляп. Капитан спрятал находку, решив, что такое не обязательно видеть бойцам.
— Сейчас иду я. Если что — за меня останется старшина Ишимбаев. Труп Колокольцева завалить камнями.
Начался самый трудный в его жизни подъем без страховки. Казалось, прошли часы, когда, еще не веря, оказался на вершине. Очень помог неожиданно налетевший упругий ветер, прижимавший его к скале.
После минуты отдыха Седых укрепил канат за глыбу, указательным пальцем торчавшую на вершине.
Вся группа благополучно поднялась на небольшое плато скалы — семь метров в поперечнике. Вновь обвязавшись, капитан начал спуск. Сейчас это казалось детской забавой. Удерживаемая натянутой, веревка не даст сорваться. И, как бы в наказание за самоуверенность, Седых услышал, как с треском рвется ремень, за который он держался. Попытался перехватить выше, но было уже поздно, и капитан, до боли сжав зубы, чтобы держать рвавшийся из горла звериный крик, полетел в пустоту в тот момент, когда думал, что самое опасное уже позади.
…Очнулся он от приторно-сладкого запаха горелого мяса. Солнце уже полностью вышло из-за горизонта. Оглядевшись, Седых понял, что при падении откатился метров на двадцать от основания скалы, что и спасло его, самортизировав удар.
Всюду валялись трупы немецких десантников. По земле, скапливаясь в низинках, стлался голубоватый туман, смешанный с едким толовым дымом.
Седых посмотрел в ту сторону, где вчера размещался его полк. Никого. Только из-за дальнего леса медленно выползал какой-то темный поток. Капитан понял, что это идут «чернорубашечники» из «Эдельвейс». Впереди них ревели три «Пантеры» со свастикой на грязно-желтых квадратных башнях.
Попробовав встать, капитан ощутил резкую боль в ступнях. Едва не потерял сознание. Ноги в яловых сапогах сильно распухли и были как чужие.
«Вот теперь кранты тебе, капитан, — с удивившим его самого безразличием подумал Седых. — Но ничего. Всегда есть средство… Живым не дамся».
Он расстегнул кобуру и вынул свой тяжелый командирский «ТТ». Сразу почувствовал себя бодрее: пистолет был в порядке.
Обернувшись на близкий шум, вдруг увидел огромную лохматую собаку, выскочившую из-за скалы и с заливистым лаем мчавшуюся к нему. За серой зверюгой, уцепившись за поводок, бежал чернявый пацан лет четырнадцати.
И тут случилась новая неожиданность. Один из трупов десантников ожил, и Седых увидел впившиеся в него желтые ненавидящие глаза эсэсовца. «Труп» со стоном сел и, не отрывая взгляда от капитана, отвел затвор шмайсера. Седых нащупывал в траве пистолет, также не в силах оторвать глаз от врага.
Шмайсер судорожными рывками двигался в руках немца стволом в сторону капитана. Из черного дульного зрачка уже готовы были вырваться злые языки пламени, когда раздался детский неистовый крик:
— Рада, ату!
Серая молния метнулась к эсэсовцу. Коротко простучал автомат. Собаку отшвырнуло на несколько метров. Десантнику хватило сил лишь на эту единственную очередь. Шмайсер вывалился у него из рук, тело обмякло и ткнулось в траву.
Мальчишка куда-то исчез, но вскоре появился, ведя под уздцы низкорослую пегую лошаденку. Как удалось пацану взвалить его поперек седла, капитан не помнил, так как потерял сознание.
Прожил он в высокогорном ауле до следующего лета. Ютился в мазанке дяди Давлета, мальчишки, который вывез его с поля боя.
Прогрессирующая гангрена стоила капитану обеих ног. Ампутацию из-за отсутствия настоящего хирурга произвел местный мясник, дав в качестве наркоза кружку чачи…