ына Василия, в одежде которого были запрятаны ценности; последнее обстоятельство, видимо, и побудило допрашиваемого исказить факты).
Пятуня не смог скрыть, что ездил с Евфимией в Осташков, поскольку многие говорили об этом. Пришлось ему рассказать и о том, что в счет долга Федора он получил от Евфимии две пары сережек, четыре крупные жемчужины и вырезанную на камне иконку Богоматери. Сережки с голубыми сапфирами он продал Михаилу Захарьеву за 70 рублей, а вторые — в виде золотых колец — отдал в качестве заклада Михаилу Порывкину. Поскольку жемчужин в наличии не было, то Пятуне пришлось сказать, что он их потерял. Иконку же отдал назад Василию Болотникову.
Казалось бы, что допрашиваемый дал вполне исчерпывающий ответ, если бы не одно но, касающееся сережек с голубыми сапфирами. По версии Евфимии, она купила их во время осады у жены Навруева за 13 рублей. Кроме того, такие же сережки фигурировали в описи имущества, не-возвращенного И. Шереметевым. Где они были на самом деле, и когда были приобретены, для судей осталось неясным. В расспросных речах Пятуни Михайлова можно заметить еще один странный момент. Его допрашивали дважды. В первый раз — после побега Ф. Андронова. Тогда следователи сочли его невиновным и отпустили. Вместо того чтобы ехать к сестрам в Ярославль или Казань, он вновь вернулся в Осташков. Возникает вопрос: для чего? Напрашивается ответ: там были припрятаны ценности Евфимии, и их следовало взять. Ведь в первый раз при обыске ничего не нашли. Потом появились и иконка, и серьги, и крестики, и кольца. Несколько запутался Пятуня и с золотыми цепями. Он знал, что у Евфимии они были, поэтому сказал, что передавал их сестре от имени Василия Болотникова, когда тот уезжал в Новгород в 1610 году. Кроме него об этих цепях никто не говорил, и ни в одной описи имущества они не фигурировали.
К сожалению, сохранившееся следственное дело не содержит никаких сведений о том, какова была дальнейшая судьба Евфимии, ее мужа, детей и других родственников. Все, видимо, зависело от того, как были расценены конфискованные у них драгоценности: как часть разворованной царской казны или как их личное имущество. Главным экспертом в этом вопросе должен был быть глава Казенного дворца боярин Ф. И. Шереметев. Очень может быть, он решил вопрос не в пользу Евфимии, поскольку его родственник И. П. Шереметев был заинтересован в том, чтобы никогда не возвращать купцам их вещи. Вероятнее всего, Болотниковых лишили всех ценностей и сослали в какой-нибудь отдаленный городишко на поселение. Можно, правда, предположить, что в 30-е годы XVII века их судьба переменилась. Дело в том, что хороший приятель Василия Пантелеевича Григорий Шорин с сыном Василием заняли одно из первых мест в купеческой гильдии Москвы. Даже власти были вынуждены прислушиваться к их мнению. Думается, они могли похлопотать об улучшении положения своего старого приятеля и его семьи. Такой вывод напрашивается из сохранившегося письма Г. Шорина к В. Болотникову от 30-х годов XVII века. Вот некоторые выдержки из него: «Великому господину Василию Пантелеевичу вскормленник и работник на твоем жаловании Гришка Шорин челом бьет. Пожалуй, государь Василий Пантелеевич, не положи гнева своего, что не сразу написал тебе, государю моему, но даст Бог, сына своего пошлю к тебе бить челом. А лавка моя, государь, по прежнему моему слову будет и на новый год у тебя».
Правительство царя Михаила Романова осудило Евфимию Андронову-Болотникову, обвинив ее в расхищении государевой казны. Но вправе ли мы осуждать эту женщину? Жизнь ее пришлась на очень трудное для Русского государства время: многолетняя острая борьба за престол между различными группировками, гражданская война, иностранная интервенция, голод, разруха, массовые грабежи и разбои. В этих тяжелейших условиях наша героиня не только подняла на ноги маленьких сыновей, выжила сама, но и старалась сохранить семейное добро, на которое покушались и казаки, и ополченцы, и случайные знакомые.
Попав в тяжелое положение из-за необдуманного поступка брата, Евфимия старалась сделать все возможное, чтобы оградить от следствия своих родственников, сестру, двоюродного брата и знакомых. Ее поведение во время пристрастных допросов вызывает лишь удивление и уважение: ни одного лишнего слова, никакой дополнительной информации, могущей вызвать вопросы и привлечение к допросу новых людей. В ходе следствия 1613 года ей удалось столь удачно выкрутиться, что остаток жизни она могла бы прожить в тишине и покое. Испортила все жадность вора — Кондрата Хломова. Если бы он был осторожнее и дальновиднее, то новое дело о расхищении государственной казны никогда бы не всплыло.
Следует отметить, что ни Федор Андронов, ни тем более Евфимия не были главными расхитителями царских сокровищ. Еще Лжедмитрий I без счета отправлял в Польшу в подарок Марине Мнишек деньги, ювелирные украшения, драгоценные безделушки. Василий Шуйский, чтобы удержаться на троне, потратил сотни тысяч рублей на оплату шведских наемников. Потом мощный поток средств устремился в Польшу к нареченному царю Владиславу и в карманы польского гарнизона.
Разве Андронов или Евфимия посадили на московский трон самозванца Гришку Отрепьева? Разве они внесли в царские палаты Василия Шуйского? Не они были главными инициаторами наречения Владислава и ввода в Москву польского гарнизона. Скорее больше обвинений можно предъявить их судьям. Ведь именно Ф. И. Шереметев и Б. М. Лыков одними из первых перешли на сторону Лжедмитрия I и получили от него боярство. Потом они с такой же активностью служили Шуйскому и Владиславу и получали от короля Сигизмунда земли и пожалования за верную службу. Однако их никто судить не стал, ведь они оказались родственниками нового царя, Михаила Федоровича. Все свалили на безродного Андронова и богатых купцов, в «поте лица» зарабатывавших свой хлеб. «Крайней» у бояр оказалась беззащитная женщина с двумя маленькими детьми на руках. Ее они решили осудить и наказать. Мы же, думаю, должны ее оправдать и воздать должное за мужество, находчивость и преданность мужу и детям, а также за то, что она никогда не подводила своих родственников и по возможности заботилась о них.
10. ПОЛКОВОДЦЫ-ОСВОБОДИТЕЛИ
Уже в конце 1610 года многим русским людям стало ясно, что польский король Сигизмунд — их враг. Его цель состояла не в том, чтобы помочь Русскому государству выбраться из кризиса междоусобия, а в том, чтобы присоединить страну к своей короне, лишив национальной самостоятельности. Одним из первых о коварных замыслах польского монарха узнал рязанский воевода П. П. Ляпунов, поскольку его брат Захарий входил в состав Смоленского посольства и наглядно видел результаты двойственной политики Сигизмунда.
Вскоре и москвичи узнали правду. Они. получили письмо от смолян, в котором те писали о разорении поляками православных церквей, о поругании веры, о. том, что их родственники захватываются в плен и увозятся в Польшу. В заключение они призывали всех христиан быть в соединении. «Если же не будете теперь в соединении, обще со-всею землею, то будете горько плакать и рыдать неутешным вечным плачем: переменена будет христианская вера в латинство, и разорятся божественные церкви со всею своею лепотою, и убиен будет лютою смертию род наш христианский, поработят и осквернят и уведут в полон матерей, жен и детей наших». Смолянам даже удалось узнать решение польского сейма о России: «Вывести лучших людей, опустошить всю землю, овладеть всей землей Московской».
Естественно, что те, кто прочитал эту грамоту, пришли в ужас. Сидеть сложа руки было уже нельзя. Вдохновителем национально-патриотического движения стал патриарх Гермоген. За это поляки разграбили его двор, а его самого посадили под домашний арест. С трудом добирались к нему посланцы от городов, чтобы получить благословение на борьбу с захватчиками.
Все борцы-патриоты давали такую клятву: «Стоять за православную веру и за Московское государство, королю польскому крест не целовать, не служить ему и не прямить (быть верными). Московское государство от польских и литовских людей очищать, с королем и королевичем, с польскими и литовскими людьми, и кто с ними против Московского государства станет, против всех биться неослабно; с королем, поляками и русскими людьми, которые королю прямят, никак не ссылаться; друг с другом междоусобия никакого не затевать. А кого нам на Московское государство и на все государства Российского царствия государем Бог даст, то тому нам служить и прямить, и добра хотеть во всем вправду, по сему крестному целованию».
Во многих городах стали собираться дружины для похода к Москве и ее очищения от поляков. Например, в Ярославле отряд возглавил воевода И. И. Волынский. В Новгороде Великом арестовали посланцев Владислава — Салтыкова и Чоглокова — и начали списываться с другими городами, правда, окончательный план соединения с патриотами не удался, поскольку город был захвачен шведами. В состав народного ополчения влились: муромцы во главе с князем Литвиновым-Мосальским, нижегородцы — с Репниным, суздальцы — с Измайловым, вологодчане и поморцы — с Нащокиным, Пронским и Козловским, галичане — с Мансуровым, костромичи — с Волконским. Присоединились к нему и оставшиеся без главы сторонники Тушинского вора Д. Трубецкой, И. Заруцкий, А. Просовецкий. Все они списались с П. Ляпуновым и договорились о совместном походе к столице. Местом сбора были назначены Серпухов и Коломна. Время сбора — вторая половина марта. Первым прибыл А. Просовецкий и организовал в районе Симонова монастыря «гуляй-город». Туда собрались и остальные отряды, заранее имея хорошее оборонительное укрепление.
1 апреля 1611 года ополченцы начали штурм Белого города. Ляпунов ударил у Яузских ворот, Трубецкой с Заруцким — у Воронцова поля, Волынский и Волконский — у Покровских ворот, Измайлов — у Сретенских, Мосальский — у Тверских. Осада была непродолжительной. Польский гарнизон был в этом месте малочисленным и не мог оказать достойного сопротивления. К 6 апреля большая часть стен и башен Белого города уже была в руках ополченцев. Через некоторое время и остальные башни были захвачены.