тношению к изучаемой культуре как области смыслополагания.
Представления современников Смуты оказались в центре внимания Л. Е. Морозовой, которая стремилась раскрыть идеи книжников в двух монографиях: «Смутное время в России» (М., 1990) и «Смута начала XVII века глазами современников» (М., 2000).
Исследование 1990 г. — опыт комплексного анализа публицистических сочинений Смутного времени. «В настоящей работе читатели могут проследить, как воспринимали бурные события Смуты их участники, как они осмысляли их по прошествии времени…» — говорится во вступлении[46]. Таким образом, цель историка — изучить авторские представления и причинно-следственные связи. Тем не менее исследовательская стратегия Л. Е. Морозовой весьма далека от реконструкции идей: первая глава полностью игнорирует объяснительные модели современников[47], во второй («Что думали о Смуте участники событий?») последовательно рассматриваются одиннадцать источников начала XVII столетия, однако пересказ их текстов не подкрепляется каким-либо герменевтическим анализом. Подобный пересказ, очевидным образом, ведет к модернизации Источниковых смыслов. Этим вызвана характерная оценочность при рассмотрении феноменов культуры: по мнению Л. Е. Морозовой, «автор Сказания, вероятно, не совсем объективно описал обстоятельства свержения самозванца» (курсив мой. — Д. А.), рассказ автора «Повести како отмсти…» «вряд ли соответствует истине», книжник «несомненно… сгущал краски», историку «думается», что все сказанное им — «явное преувеличение», и т. п. [48] Пересказав непростые описания царя Бориса, тщетно пытавшегося справиться с пришедшим в страну голодом, автор кратко заключает, что предпринятых царем мер «было, конечно, мало». Говоря о природе Смуты в представлении Палицына, Л. Е. Морозова приходит к весьма странному выводу: «Автор Истории отчасти понял (? — Д. А.) причины, приведшие страну к многочисленным бедам», и т. п. [49] Вполне закономерно, что читатель не получает в итоге никакой новой информации об идеях, характерных для книжности начала XVII в.
Аналогичные выводы и оценки переходят в следующую книгу Л. Е. Морозовой — «Смута начала XVII века глазами современников». Работа дополнена исследованием источников с помощью методов «компьютерной макротекстологии», однако способ изучения авторских смыслов остается неизменным. Интересно, что даже краткий пересказ содержания памятника приводится здесь не всегда: в некоторых случаях речь идет только о биографии книжника и о датировке источника, что ни в коей мере не раскрывает феномен Смуты «глазами современников»[50]. Фактические сведения, приводимые в работе, зачастую не точны[51].
Публицистическим памятникам Смуты посвящен ряд исследований М. А. Коротченко: автор рассматривала их в диссертационной работе (1998 г.), отдельные материалы которой были впоследствии опубликованы[52]. В исследовании 1998 г. обобщаются некоторые идеи, характерные для произведений начала XVII в. (прежде всего, о распространении самовластия в обществе), в то же время авторские представления или высказывания в ряде случаев достраиваются здесь до уровня «универсальных» моделей, которые экстраполируются на всю книжность эпохи. Прямые источниковые объяснения при этом нередко игнорируются[53]. Идеи о ризе как важной историко-философской концепции публицистов, «внешнем», «внутреннем» и «внешне-внутреннем» этапах Смуты и т. д. мало приближают к реконструкции искомой авторской логики[54].
Глава диссертации, в которой рассматривается влияние идей Иосифа Волоцкого на публицистику Смуты, послужила основой статьи, опубликованной в 2000 г. Ряд приведенных в ней наблюдений интересен (своеволие разума как одна из причин Смутного времени, близость идей Палицына иосифлянской концепции самовластия), однако способ верификации предположений и соответственно большинство выводов выглядят спорными. По мнению М. А. Коротченко, сочинения Иосифа Волоцкого играли основополагающую роль для книжности Смутного времени: влияние его сочинений прослеживается на уровне тем, предметов осуждения и философских идей, лежащих в основе представлений современников о Смуте. Как ни странно, вопрос о генезисе схожих Источниковых фрагментов, обнаруженных в творениях Иосифа Волоцкого и книжников Смуты, автором не решен, вместо этого проводится анализ «степени заимствований» (выделяются прямые компиляции, относительно близкий к тексту пересказ и общее идейное влияние)[55]. Гипотезы об идейном влиянии остаются бездоказательными[56]. Выводы о компиляциях и пересказах, в свою очередь, не подкрепляются анализом источников: широко распространенные в культуре символы (льва или чаши, «потрясающейся» земли, меркнущих светил и др.), встречающиеся в памятниках Смуты, дают автору основание говорить о «вольном или невольном (! — Д. А.) использовании текста Иосифа Волоцкого»[57]. Даже в случаях, когда возможное использование книжниками общего святоотеческого источника подчеркивается самой М. А. Коротченко, это вновь свидетельствует о заимствовании у Волоцкого[58]. Подобное объяснение топосных фрагментов друг через друга, без изучения их генетической основы и случаев употребления в древнерусской литературе вряд ли может являться оправданным шагом[59].
В конце XX — начале XXI в. историография Смуты пополнилась работами, тяготеющими к родственным — антропологическому и психоисторическому — направлениям. Статья Л. Н. Пушкарева «Ментальность русского общественного сознания на рубеже ХVІ–ХVІІ веков (Эпоха Смуты)» — попытка описать эпоху «с ментальной точки зрения»[60]. Н. П. Гордеев применял для анализа источников Смуты теорию архетипов[61].
Опытом, близким в методологическом плане к психоисторическому направлению, оказались труды М. Е. Шалака. Публицистику Смутного времени автор изучает в диссертационной работе и ряде статей.
В диссертационном исследовании рассматривается общественная мысль XVII в. и реконструируется «система мировоззренческих установок и ценностных ориентаций, определявших особенности индивидуальной и коллективной деятельности». В первой главе проясняется понятие «историческое сознание» (его структура и уровни), обосновывается необходимость применения к анализу памятников «метода диалога», характерного для школы «Анналов», и утверждается, что без учета личностных «психологических особенностей автора… невозможно понять содержание самого источника»[62]. В свою очередь, невозможность верифицированной реконструкции индивидуальных психологических особенностей человека прошлого естественно приводит в работе к построению гипотез: рассматривая в трех последующих разделах широкий корпус памятников Смутного времени (от публицистических до летописных, датированных началом — второй половиной XVII столетия), автор множит череду оценочных[63] и ошибочных[64] характеристик. Положения диссертации были отражены в опубликованных статьях, где встречается при этом крайне вольная интерпретация Источниковых фактов[65].
Ряд статей и монография, посвященные Смутному времени, были за последние годы опубликованы В. И. Ульяновским. Историк обратился к изучению внутреннего мира самозванца, культурных традиций, в рамках которых осуществлялось правление Лжедмитрия, аргументации сторонников и противников «царевича» и другим вопросам, мало освещавшимся в историографии[66]. Работы полны интересных наблюдений, однако объекты исследования зачастую внеположны источникам, в результате чего выводы носят заведомо гипотетический характер (как мог воспринимать события духовник Отрепьева, каким представляется «духовный мир» самозванца и т. п.)[67].
В 2006 г. была издана монография В. И. Ульяновского «Смутное время», посвященная Лжедмитрию и «модели поведения» Церкви в противоборстве Годунова и самозванца. В книге сведены и проанализированы источниковые описания, относящиеся к событиям 1604–1606 гг.: привлекая широкий круг документов по каждому рассматриваемому вопросу, историк стремился представить читателю аргументы разных сторон в их внутренней логике, решаясь ради этого на «непопулярный в научных кругах» шаг — многочисленное цитирование источников[68]. «Непопулярный шаг» способствовал созданию важной панорамы Источниковых сообщений, содержащих оригинальные объяснения современников. Благодаря раскрытию разных «оценочных плоскостей» одного феномена В. И. Ульяновскому в отдельных главах книги впервые удалось воссоздать сложную картину борьбы и эволюции идей в рассматриваемый период. Подобный опыт представляется очень ценным вкладом в историографию Смуты.
Определенные вопросы, связанные с привлекаемыми нами источниками, с культурными коллизиями эпохи, концепциями современников, освещаются в статьях О. А. Державиной, Б. А. Успенского, Б. В. Кузнецова, Д. Б. Роуланд, М. Свободы, Д. В. Лисейцева и других. Ко многим из них мы обратимся в рамках работы.