Смута в культуре Средневековой Руси — страница 4 из 81

очисленным бедам», и т. п.49 Вполне закономерно, что читатель не получает в итоге никакой новой информации об идеях, характерных для книжности начала XVII в.Аналогичные выводы и оценки переходят в следующую книгу Л.Е. Морозовой - «Смута начала XVII века глазами современников». Работа дополнена исследованием источников с помощью методов «компьютерной макротекстологии», однако способ изучения авторских смыслов остается неизменным. Интересно, что даже краткий пересказ содержания памятника приводится здесь не всегда: в некоторых случаях речь идет только о биографии книжника и о датировке источника, что ни в коей мере не раскрывает феномен Смуты «глазами современников»50. Фактические сведения, приводимые в работе, зачастую не точны51. Публицистическим памятникам Смуты посвящен ряд исследований М.А. Коротченко: автор рассматривала их в диссертационной работе (1998 г.), отдельные материалы которой были впоследствии опубликованы52. В исследовании 1998 г. обобщаются некоторые идеи, характерные для произведений начала XVII в. (прежде всего, о распространении самовластия в обществе), в то же время авторские представления или высказывания в ряде случаев достраиваются здесь до уровня «универсальных» моделей, которые экстраполируются на всю книжность эпохи. Прямые источниковые объяснения при этом нередко игнорируются53. Идеи о ризе как важной историко-философской концепции публицистов, «внешнем», «внутреннем» и «внешне-внутреннем» этапах Смуты и т. д. мало приближают к реконструкции искомой авторской логики54.Глава диссертации, в которой рассматривается влияние идей Иосифа Волоцкого на публицистику Смуты, послужила основой статьи, опубликованной в 2000 г. Ряд приведенных в ней наблюдений интересен (своеволие разума как одна из причин Смутного времени, близость идей Палицына иосифлянской концепции самовластия), однако способ верификации предположений и соответственно большинство выводов выглядят спорными. По мнению М.А. Коротченко, сочинения Иосифа Волоцкого играли основополагающую роль для книжности Смутного времени: влияние его сочинений прослеживается на уровне тем, предметов осуждения и философских идей, лежащих в основе представлений современников о Смуте. Как ни странно, вопрос о генезисе схожих источниковых фрагментов, обнаруженных в творениях Иосифа Волоцкого и книжников Смуты, автором не решен, вместо этого проводится анализ «степени заимствований» (выделяются прямые компиляции, относительно близкий к тексту пересказ и общее идейное влияние)55. Гипотезы об идейном влиянии остаются бездоказательными56. Выводы о компиляциях и пересказах, в свою очередь, не подкрепляются анализом источников: широко распространенные в культуре символы (льва или чаши, «потрясающейся» земли, меркнущих светил и др.), встречающиеся в памятниках Смуты, дают автору основание говорить о «вольном или невольном (1 - Д.А.) использовании текста Иосифа Волоцкого»57. Даже в случаях, когда возможное использование книжниками общего святоотеческого источника подчеркивается самой М.А. Коротченко, это вновь свидетельствует о заимствовании у Волоцкого58. Подобное объяснение топосных фрагментов друг через друга, без изучения их генетической основы и случаев употребления в древнерусской литературе вряд ли может являться оправданным шагом59.В конце XX - начале XXI в. историография Смуты пополнилась работами, тяготеющими к родственным - антропологическому и психоисторическому - направлениям. Статья Л.Н. Пушкарева «Ментальность русского общественного сознания на рубеже ХVІ-ХVІІ веков (Эпоха Смуты)» - попытка описать эпоху «с ментальной точки зрения»60. Н.П. Гордеев применял для анализа источников Смуты теорию архетипов61.Опытом, близким в методологическом плане к психоисторическому направлению, оказались труды М.Е. Шалака. Публицистику Смутного времени автор изучает в диссертационной работе и ряде статей.В диссертационном исследовании рассматривается общественная мысль XVII в. и реконструируется «система мировоззренческих установок и ценностных ориентаций, определявших особенности индивидуальной и коллективной деятельности». В первой главе проясняется понятие «историческое сознание» (его структура и уровни), обосновывается необходимость применения к анализу памятников «метода диалога», характерного для школы «Анналов», и утверждается, что без учета личностных «психологических особенностей автора... невозможно понять содержание самого источника»62. В свою очередь, невозможность верифицированной реконструкции индивидуальных психологических особенностей человека прошлого естественно приводит в работе к построению гипотез: рассматривая в трех последующих разделах широкий корпус памятников Смутного времени (от публицистических до летописных, датированных началом - второй половиной XVII столетия), автор множит череду оценочных63 и ошибочных64 характеристик. Положения диссертации были отражены в опубликованных статьях, где встречается при этом крайне вольная интерпретация источниковых фактов65.Ряд статей и монография, посвященные Смутному времени, были за последние годы опубликованы В.И. Ульяновским. Историк обратился к изучению внутреннего мира самозванца, культурных традиций, в рамках которых осуществлялось правление Лжедмитрия, аргументации сторонников и противников «царевича» и другим вопросам, мало освещавшимся в историографии66. Работы полны интересных наблюдений, однако объекты исследования зачастую внеположны источникам, в результате чего выводы носят заведомо гипотетический характер (как мог воспринимать события духовник Отрепьева, каким представляется «духовный мир» самозванца и т.п.)67. В 2006 г. была издана монография В.И. Ульяновского «Смутное время», посвященная Лжедмитрию и «модели поведения» Церкви в противоборстве Годунова и самозванца. В книге сведены и проанализированы источниковые описания, относящиеся к событиям 1604-1606 гг.: привлекая широкий круг документов по каждому рассматриваемому вопросу, историк стремился представить читателю аргументы разных сторон в их внутренней логике, решаясь ради этого на «непопулярный в научных кругах» шаг - многочисленное цитирование источников68. «Непопулярный шаг» способствовал созданию важной панорамы источниковых сообщений, содержащих оригинальные объяснения современников. Благодаря раскрытию разных «оценочных плоскостей» одного феномена В.И. Ульяновскому в отдельных главах книги впервые удалось воссоздать сложную картину борьбы и эволюции идей в рассматриваемый период. Подобный опыт представляется очень ценным вкладом в историографию Смуты.Определенные вопросы, связанные с привлекаемыми нами источниками, с культурными коллизиями эпохи, концепциями современников, освещаются в статьях О.А. Державиной, Б.А. Успенского, Б.В. Кузнецова, Д.Б. Роуланд, М. Свободы, Д.В. Лисейцева и других. Ко многим из них мы обратимся в рамках работы.В конце XX столетия проблема реконструкции источниковых смыслов была, как видим, актуализирована многими историками. В то же время герменевтический подход применялся к памятникам Смуты лишь эпизодически: авторские идеи и общезначимые мифологемы начала XVII в. оставались мало затронутыми в исследованиях. И все же, как представляется, проблема эта заслуживает самого пристального рассмотрения. Культурный кризис Смуты послужил благодатной почвой для рождения многих процессов, определивших уникальный облик «переходного» столетия.Обзор источниковОписанная выше исследовательская стратегия предполагает определение конкретной, ограниченной источниковой базы, которая послужит основой для герменевтической работы. На пути единовременного анализа десятков рядоположных текстов легко выявить топосные сюжеты и мотивы, но также легко не заметить индивидуальность конкретного автора - современника, обладавшего собственным, уникальным видением окружающего мира. Работа с отдельным источником имеет здесь свое безусловное преимущество: она строится на выявлении логики книжника и последовательной реконструкции общезначимых мифологем, заключенных в его рассказе, что позволяет не терять контекст авторских причинно-следственных связей. Историка интересуют при этом как смысловые основания изучаемой культуры, так и особенности мировосприятия ее отдельных представителей. Тематическое рассмотрение широкого корпуса источников неизбежно при анализе топосов и конвенциональных моделей культуры, однако возвращение к отдельному изучаемому тексту крайне важно: оно позволяет верифицировать предположения и более ясно увидеть бытование мифологем в книжности эпохи69.Объектом работы должен соответственно стать ряд последовательно рассматриваемых текстов, написанных современниками Смуты. В основу работы положены три источника, созданные (или сложившиеся в окончательном виде) в первой четверти XVII в. и не зависимые друг от друга: «История в память преди- дущим родом» («Сказание») келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына - самый популярный памятник публицистики Смутного времени; «Временник» дьяка Ивана Тимофеева - источник, известный подробностью изложения событий и оригинальностью языка70; «Словеса дней, и царей, и святителей московских, еже есть в России» князя Ивана Хворостинина - яркое автобиографическое сочинение эпохи, написанное от первого лица.В нашу задачу не входит археографическое описание памятников: подобная работа проведена многими современными исследователями. Приведем лишь общий обзор вопросов, связанных с происхождением и особенностями трех известных источников.«История в память предидущим родом» Авраамия Палицына - один из важнейших публицистических памятников Смутного времени. Сочинение сохранилось во множестве списков, в том числе в массе сборников разного состава, и широко использовалось в письменности XVII в. (в частности, послужило одним из основных источников Хронографа третьей редакции71).Авраамий (в миру Аверкий Иванов) Палицын родился около 1550 г., в селе Протасьево (Протасово) Ярославской губернии. В 1580-х годах Аверкий служил воеводой, «государевым посланником» и т. д. до тех пор, пока в 1588 г. не подвергся опале, а затем был сослан в Соловецкий монастырь, где (по подсчету Я.Г. Солодкина, не ранее 1597 г.) принял постриг72. В 1602 г. Палицын стал келарем Соловецкого монастыря, а в 1607 г. (или 1608 г.) - келарем Троице-Сергиева монастыря73. Во время тушинской осады келарь находился в столице74, в 1610 г. участвовал в Великом посольстве к Сигизмунду. В отличие от многих участников посольства Палицын не остался в плену, но возвратился в монастырь (на основании этого факта некоторые историки обвиняли Авраамия в предательстве; в доказательство приводились получение келарем охранных грамот на земли монастыря и уклонение от вызова Филарета перед отъездом, однако здесь возможны совершенно иные мотивировки)75. Вернувшись в обитель, Палицын начал проводить политику, направленную против Сигизмунда: из Троицы рассылались грамоты, призывавшие к организации ополчения. После неудачи первой кампании келарь призывал второе ополчение на помощь казакам Трубецкого, а во время сражения под Москвой склонял казаков поддержать людей Минина и Пожарского. Являясь сторонником Михаила Федоровича (И.О. Тюменцев полагает, что Авраамий сыграл едва ли не ключевую роль в «избирательной кампании» 1612-1613 гг., а затем стал «одним из влиятельнейших людей