бщественной мысли / Отв. ред. П. Каталоно, В.Т. Пашуто. Roma, 1993. С. 68).22 ААЭ. Т. 2. С. 105. Примечательно, что в Чине венчания Михаила Романова подобные формулировки были опущены (СГГД. Т. 3. С. 70-87).23 Включенное в Утвержденные грамоты 1598 г. проклятье входит в крестоцеловальную запись Федора Борисовича, а в Утвержденной грамоте Романова приобретает особенно яркую форму: не признающий власть избранного государя извергается из чина, «и от церкви Божии отлучен и святых христовых тайн приобщения, якораскольник Церкви Божия и всего православного християнства мятежник, и разоритель закону Божию, а по царским законам месть воспримет, и нашего смирения и всего освященнаго собору не буди на нем благословение отныне и до века, понеже не восхоте благословения и соборнаго уложения нослушати и удалится от него и облечется в клятву» (СГГД. Т. 1.С. 635).24 СГГД. Т. 2. С. 301.25 ААЭ. Т. 2. С. 101.26 Сб. РИО. Т. 137. С. 196-197.27 РИБ. Т. 13. Стб. 832-833.28 Л.Е. Морозова охарактеризовала повторившиеся события 1598 и 1613 гг. как «сложную и растянутую во времени процедуру возведения на престол», разработанную на рубеже ХVІ-ХVІІ вв. (Морозова Л.Е. Монастырь как место наречения на царство выборных царей в России конца XVI - начала XVII века // Церковь в истории России. Сб. 1. М., 1997. С. 149).29 См., например: Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты: Избрание на царство Михаила Федоровича. М., 2005. Приложения. С. 289-357, особенно: 310, 315, 319, 330-333, 346, 353 и др.30 В Утвержденной грамоте 1613 г. Борис Годунов упоминается в «завещании» Федора на третьем месте, после Ф.Н. Романова и патриарха Иова. Годунов и Шуйский рассматриваются в документах, созданных в начале правления первого Романова как законные правители, однако прямая связь выстраивается между Федором Ивановичем и Михаилом Федоровичем. См. также: Тарабарина Ю.В. Чин воцарения Михаила Федоровича как часть символической программы утверждения династия Романовых // Проблемы изучения памятников духовной и материальной культуры: Материалы науч. конф. 2000. Вып.4. М., 2002. С. 10-14.31 В документах, созданных зимой-весной 1613 г. Годунов и Шуйский не подвергались осуждению, однако в отписке костромских послов о согласии Михаила взойти на престол избрание Романова характерно противопоставляется избраниям царей в 1598 и 1606 гг.: «А прежние государи, царь Борис сел на государство своим хотением, изведтчи государской корень, царевича Дмитрея. А царя Василия выбрали на государство немногие люди...» (Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты... Приложения. С. 333).32 См.: Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михала Федоровича Романова // ЧОИДР. Кн. 3. Отд. 1. М., 1906. С. 56-59. Как отмечал Д.В. Цветаев, примирить современников с самой идеей избрания государя могли лишь представление о родстве претендента с прежней династией и мысль о том, что избрание являлось «ни чем иным, как способом проявления воли Божией, кому быть царем, средством познания этой воли» (Цветаев Д.В. Избрание Михаила Федоровича Романова на царство. М., 1913. С. 71. Ср. также: Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России... С. 154).33 Как говорилось, подобная модель обретения царя утверждалась в «Видениях» периода Смуты (см., например: БЛДР. Т. 14. С. 212; ср.: С. 200).34 См., например: Дворцовые разряды... Т. 1. Стб. 13-14; 21, 41 и др.; Белокуров С.А. Разрядные записи... С. 63. Идеи, определившие канон, могли принимать разную форму и сочетаться с иными представлениями (прежде всего о наследственном характере истинной власти). В документах 1682 г. об избрании Петра на царство говорится о Высшем промысле и о челобитье патриарха, людей всех чинов и всех православных христиан, причем патриарх, рассказывая историю Романовых, спрашивает у думы, служилых людей и народа, кому быть преемником Федора Алексеевича, получая боговдохновенный ответ от «всенародного множества» (Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 375-377; СГГД. Т. 4. М., 1828. С. 413-414). Избрание на престол Ивана вместе с Петром, произошедшее вскоре в результате бунта, получило подобные обоснования (РГАДА. Ф. 156. № 87. Л. 1-4об.). Ср. описания выборов Василия Шуйского и Михаила Романова в «Рукописи Филарета» (Сборник Муханова. 2-е изд. СПб., 1866. С. 265, 329-330)и др.35 Повесть сохранилась более чем в ста списках, датируемых ХVІІ-ХІХ вв.; в рукописной традиции она встречается под разными названиями и является самым популярным на Руси сочинением, в основе которого лежит Эдипов сюжет. Основная часть списков тяготеет к тесту «Римских деяний» либо (большинство известных) к так называемой Краткой редакции (опубликована В.Н. Перетцом по списку Ундольского № 632; наиболее ранние списки датируются началом XVII в., вопрос о времени появления на Руси окончательно не прояснен). См.: Гудзий Н.К. Новые редакции повести о папе Григории // ТОДРЛ. Т. 15. М.;Л., 1958. С. 177-191; СККДР. Вып. 3,ч.3. С. 157-161; Краткая редакция: Университетские известия. Киев, 1907. № 9. С. 49-52.36 Гудзий Н.К. Указ. соч. С. 182-184. О западном варианте Жития см.: Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы... С. 332.37 См. подробнее: Севастьянова С.К. Указ. соч. С. 610-611.38 Там же. С. 612-613. О последовавшем (по требованию Никона) обещании царя «ни во что священное не вступаться» упоминается в посланиях патриарха Алексею Михайловичу (ср.: Там же. С. 423). В то же время рассказ о действиях самого Никона известен только в приведенном варианте. (Описания избрания патриарха в 1652 г. в историографии традиционно основываются на рассказе из «перехваченной грамоты»; предполагается, что Никон достоверно описывал события, так как впоследствии упоминал о них на суде перед царем, не боясь обличения во лжи (см., например: Митрополит Макарий (Булгаков). Патриарх Никон в деле исправления церковных книг и обрядов. М., 1881. С. 4-8; Он же. История русской Церкви. Кн. 7. М., 1996. С. 19; Гиббенет Н. Историческое исследование дела патриарха Никона. Ч. 1. СПб., 1882. С. 8-9; Богданов Л.П. Патриарх Никон // Вопросы истории. М., 2004. № 1. С. 63; Андреев И.А. Алексей Михайлович. М., 2006. С. 192-193; и др.).39 Интересно, что в памятнике идея о неверном избрании объединена с мыслью о том, что само это событие произошло по Божьей воле: «Бог убо творит, елико хощет, идеже бо хощет, побеждаются естества чинове: и восхоте скифетродержавъство отдати единому от синклит царьских, сему многославному Борису» (ПЛДР. Кон. XVI - нач. XVII в. С. 362). После этого утверждается традиционная для памятников послегодуновского периода мысль о том, что народ молил Бориса исключительно по суетным земным причинам: «Народи же ноипаче кричаху: овии - от препростаго ума своего, овии ж - научени быша от него, овии ж - боязни ради его» (Там же. С. 364. Ср. описание избрания Шуйского: С. 380).40 См., например: Державина О.А. Дьяк Иван Тимофеев и его "Временник". С. 387. Апогей и завершение Смуты во «Временнике»
Описания Шуйского во «Временнике» не ограничиваются рассказом о неверных выборах. Как и предшествующие правители эпохи Смуты, Василий не «сущий» царь, но скорее «безъименный скот», утверждает книжник. Родство с прежними государями затмевается тем, что правитель был нечестив, творил блуд и проливал кровь невинных, оставив Бога и прибегнув к бесам (Временник, 95, 101-102). Над «безумным» государем смеялись все народы (Временник, 102).По мнению О.А. Державиной и М. Свободы, образ Василия абсолютно негативен, Тимофеев описывает его как воплощение греха и порока1. Подобная позиция выглядит некоторым упрощением.Возвращаясь к разделению царей на «сущих», «первосущих» и «не сущих», предложенному М. Свободой, необходимо отметить, что лишь один государь прямо оценивается во «Временнике» как неистинный в силу неправедных поступков. Это Василий Шуйский. Описывая его прегрешения, Тимофеев прямо заключает: «Сего ради не мощи его нарещи по истине царя, зане мучительски правяща власть, неже царски» (Временник, 102). Неверное избрание и греховное поведение непосредственно взаимосвязаны: возвысившийся без Божьей воли боярин оказался не истинным правителем и вел себя очевидно не должным образом.Слова Тимофеева о том, что из-за мучительского правления Шуйского нельзя назвать истинным царем, казалось бы, напоминают идею Волоцкого (в менее категоричной форме выражавшуюся в ХVІ-ХVІІ вв. некоторыми авторами). И Годунов, и Шуйский явно отделяются в памятнике от истинных правителей: Михаил Романов - царь, который был «воздвижен Богом по благонравием царе Федоре», остальные монархи даже не упоминаются здесь как государи2 (Временник, 160). Тем не менее ситуация не столь однозначна.В отличие от ряда книжников ХVІ-ХVІІ вв. Тимофеев не указывает на то, что не истинный правитель был вознесен сатаной; адаптации иосифлянской идеи о царе-мучителе, посаженном на царство дьяволом, здесь не обнаруживается. Второй избранный государь, безусловно, осуждается автором «Временника», однако его образ отнюдь не полностью отрицателен и, безусловно, не более негативен, чем образ цареубийцы Годунова. Обратим внимание на любопытный эпизод памятника: обличив злые дела Шуйского, Тимофеев утверждает, что теперь «подобно жалостное словесы и положити о том же», и оплакивает боярина, безрассудно покусившегося на высоту царского сана (Временник, 107). Автор «Временника» вспоминает о царском престоле, который неотделим от самого государя, как душа в земном мире неотделима от тела: вновь, как при описании Грозного, книжник возвеличивает фигуру царя, облеченного властью от Бога. Престол государства непорочен. Дальнейшие рассуждения особенно интересны: по собственным словам, Тимофеев утверждает это не только «ради того единого» (Шуйского), но и ради самого престола, «яко одушевлена», и ради предваривших Шуйского «вправду царей». Речь идет не о Лжедмитрии и Годунове - самозванцах и конечных грешниках, а об истинных царях, уже упоминавшихся в памятнике («первее зде сречено бысть»). Хотя об этом не сказано прямо, мысль дьяка возвращается к Ивану IV, чье положение и чьи дела оказывались в представлении автора «Временника» прямо противоположными. Греховные деяния сочетались в Грозном с непорочной чистотой царства, как душа с телом, и, хотя грехи не способны запятнать освященное Божьей властью царство, подобает плакать об обеих - телесной, пораженной грехом, и царственной, непорочной - ипостасях государя. Тимофеев недаром приводит подобные рассуждения в описаниях Шуйского и прямо говорит, что относятся они не только к нему, но и к истинным государям: «оплакивать» подобным образом Годунова (и тем более антихриста-Лжедмитрия) автор «Временника» не стал.Отличие идей Тимофеева и идей Иосифа Волоцкого очевидно: речь о возможности неподчинения царю-мучителю не идет. Если истинного царя, по словам книжника, нельзя открыто порицать, то неистинного возможно осуждать, но, безусловно, нельзя сводить с престола за его грехи, презирая крестное целование. Тимофеев резко осуждает людей, низложивших Шуйского: подобно тому как тело щадят ради спасения души, нужно поступать и с неправедным правителем. Именно поэтому царю нельзя мстить - необходимо оставаться покорными и предоставить суд самому Богу3. Венчание и крестоцелование играют здесь ключевую роль: принеся присягу даже неправедному правителю, следует оставаться верным клятве, чтобы не прийти к еще большему греху; венчанный на царство не оскверняет престол, подобно тому как людские грехи не оскверняют священство (Временник, 108). Это представление полностью соответствует распространенной в древнерусской книжности модели. Более того, идея о том, что всякая власть происходит от Бога, включая власть неистинных царей-мучителей,