и зделаша каменные полаты болшие на взрубе, где были царя Ивана хоромы». Слух о том, что в Москве можно прокормиться на перестройке двора Грозного царя, видимо, быстро разошелся, но привлек не только всех, способных к черновым строительным работам, но также обычных разбойников. Поэтому благая мера царя Бориса грозила превратиться в кошмар и ужас всех больших дорог государства, особенно подмосковных, по которым сбирались в столицу будущие наемные рабочие.
Скученность голодающих людей, не имевших крова в Москве, очень быстро стала причиной «мора». Возникла новая тяжелая проблема, что делать с телами умирающих, которых не успевали подбирать на улицах. И снова царь Борис Годунов нашел быстрый ответ: «повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати»[110]. Во всем этом, кроме знакомых жителям Московского государства санитарных мер, была другая духовная сторона человеческого ухода без покаяния, с которой не могли не считаться люди той эпохи. Поэтому-то и понадобилось создавать, как пишут источники, три специальных кладбища — «скудельницы» для людей, умерших скоропостижной смертью[111]. Авраамий Палицын в своем «Сказании» привел какие-то известные тогда цифры погребенных: «И за два лета и четыри месяца счисляющу по повелению цареву погребошя в трех скудельницах 127 000, толико во единой Москве». И не удерживается от возгласа, вспомнив о других неисчислимых жертвах голода: «Но что се? Тогда бысть в царствующем граде боле четырех сот церквей, у всех же тех неведомо колико погребше христолюбцы гладных. А еже во всех градех и селех никто же исповедати не может: несть бо сему постижениа»[112]. О более чем 120 000 умерших в Москве от голода писал также Жак Маржерет: «они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем заботились по приказу и на средства императора, даже о саванах для погребениях»[113]. Кстати, стоит подчеркнуть эту деталь, встречающуюся у упомянутых авторов — погребение умерших в Москве царь Борис Годунов брал на свой счет.
Меры по борьбе с голодом коснулись не одной Москвы, но всего государства. В 1602 году была достроена Смоленская крепость и завершение ее строительства тоже укладывается в продуманную логику организации общественных работ. Царь Борис Годунов, по свидетельству одного знакомого Жака Маржерета, послал в Смоленск огромную сумму в 20 000 рублей. Но ни раздача милостыни, ни попытки занять людей работой и дать им твердый заработок не помогали. Многие были тогда уверены, что счастье отвернулось от жителей Московского государства готовы уже были искать виноватых. Кроме того, как бы велико ни было желание царя Бориса помочь всем нуждающимся, сделать этого он все равно не мог. Люди оставались один на один со своими несчастьями, но надо выяснить, какой выбор они делали.
Много уже сказано о злоупотреблениях, однако было бы неверно остановиться только на этом. В «Житии» муромской дворянки святой Ульянии Осорьиной содержится рассказ о бедствиях голодных лет времени царя Бориса Годунова. Ее жизнеописание подтверждает все, что нам известно о тяжелых голодных летах и показывает, как в течение немногих лет приходит в упадок хозяйство вдовы Ульянии, выбравшей другой путь — выживания вместе со своими «рабами» и «челядью» (то есть крестьянами и холопами): «В то же время бысть глад крепок во всей Русстей земле, яко многим от нужда скверных мяс и человеческих плотей вкушати, и множество человек неисчетно гладом изомроша», писал автор «Жития» Ульянии Осорьиной». Переходя к рассказу об Ульянии Осорьиной, он рассказывал как и ее, вместе со всеми, постиг неурожай и голод, как она пыталась накормить своих людей и удержать их от пагубного воровства, распродавая свое имущество: «В дому же ея велика скудость пищи бысть и всех потребных, яко отнюдь не прорасте из земля всеяное жита ея. Коня же и скоты изомроша. Она же моляше дети и рабы своя, еже отнюдь ничему чужу и татьбе не коснутися, но елико оставляшася скоты, и ризы, и сосуды вся распрода на жито и от того челять кормяше и милостыню доволно дояше, и ни единаго от просящих не отпусти тщима рукама. Дойде же в последнюю нищету, яко ни единому зерну не остатися в дому ея». В конце концов видя, что уже не может прокормить своих крестьян, Ульяния Осорьина дала им вольную: «Она же распусти рабы на волю, да не изнурятся гладом»[114]. Немногие оставшиеся с нею люди собирали кору и лебеду и пекли «хлеб», который стал сладок странникам и нищим, потому что был испечен «с молитвою», а сама вдова Ульяния не возроптала, а все приняла со смирением.
В этом житийном повествовании отразилась еще одна важная деталь социальной истории той эпохи. Проблемы с голодными крестьянами и дворовыми людьми возникли прежде всего у небогатого мелкопоместного дворянства, жившего в уездах Московского государства. У приказчика крупной боярской вотчины всегда было больше возможностей собрать излишки хлеба, перераспределить его для нуждающихся или ссудить зерном крестьянина в счет будущего урожая. Но большинство поместий в Московском государстве было другими, в них входил «двор помещиков», да еще два-три крестьянских двора. Таких, зависимых от служилого человека работников может быть и насчитывалось меньше десятка. В южных уездах бывало и так, что сын боярский и службу нес, и землю пахал. Городовые дворяне и дети боярские жили со своими крестьянами и холопами в одном сельце, а не в отдельных усадьбах, как в более позднее время. Кроме того, дворянин тогда еще мало чем отличался от подавляющей массы крестьянского населения страны по одежде и своей образованности.
Царь Борис Годунов вынужден был и здесь вмешаться со своими знаменитыми указами о крестьянском выходе 1601–1602 годов[115]. Особенно популярным было обращение к этим указам у советских историков, видевших в них этапную меру в закрепощении крестьянства. Однако советская историография, трудившаяся над изучением «классовый борьбы» и видевшая в событиях Смутного времени прежде всего Крестьянскую войну, запутала прозрачный, ясный и четкий смысл этих указов. Понять меры царя Бориса Годунова можно не тогда, когда видишь крестьян и феодалов, находящихся друг с другом в непрерывной вражде (случай вдовы Ульянии Осорьиной, например, тоже не вписывается в эту схему). Для того, чтобы увидеть какие цели преследовал указ 28 ноября 1601 года о крестьянском выходе, надо по меньшей мере представлять себе как структуру тогдашнего общества, так и характер распределения земельной собственности. Упомянутый указ царя Бориса преследовал цели облегчения, а не ухудшения положения крестьян и разрешал выход крестьян только от тех помещиков, которым труднее всего было их кормить: «В нынешнем во 110-м году великий государь царь и великий князь Борис Федоровичь всеа Русии и сын его великий государь царевичь Федор Борисовичь всеа Русии пожаловали, во всем своем Московском государстве от налог и от продаж велели крестьяном давати выход. А отказывати и возити крестьян дворяном, которые служат из выбору, и жилцом, и детем боярским дворовым и городовым, приказщиком всех же городов»[116]. Кроме жильцов и уездного дворянства, делами которых еще могли заниматься приказчики их поместий, послабления были сделаны для иноземцев и более мелких служилых людей дворцового и царицына чина. Разрешения вывозить крестьян были даны ключникам, стряпчим, сытникам Приказа Большого дворца, приказчикам и «конюхом стремянным» Конюшенного приказа, «Ловчего пути охотникам» и «конным псарем», «Соколничья пути» кречатникам, сокольникам и трубникам, царицыным детям боярским, приказным подьячим, стрелецким сотникам и казачьим головам Стрелецкого приказа, переводчикам и толмачам Посольского приказа, а также патриаршим и архиепископским детям боярским.
Чего же хотел царь Борис Годунов? Чтобы вся эта служилая мелкота сама помогла себе и не мучила зависевших от них крестьян. Был установлен один срок выхода для крестьян: две недели до Юрьева дня, и две недели после, чтобы предотвратить переход крестьян в то время, когда они еще не сняли урожай. За свой уход крестьянин выплачивал «пожилое» и его сумма была фиксированной «за двор по рублю да по два алтына», то есть, примерно, цена одной четверти ржи, по ее рыночной стоимости на момент издания указа. Специально оговаривалось и то, что переходы не должны были разорять до конца служилых землевладельцев. Разрешался своз только одного-двух крестьян «одному человеку из-за одного человека». На своз трех-четырех крестьян был уже наложен запрет, как и на то, чтобы кто-то из перечисленных категорий людей превратил своз крестьян в промысел.
Царь Борис Годунов предвидел, как может повернуться его указ. Рядом с мелкими поместьями могли располагаться целые боярские латифундии, приказчики которых всегда благосклонно относились к приходившим крестьянам, справедливо видя в них источник дохода не только для хозяина, но и для себя. А как небогатому служилому человеку доказать, что его крестьянин убежал в вотчину царева боярина? Известно, что московские дьяки просто не принимали таких челобитных, боясь «остужаться» с боярами и требовали бить челом «мимо них», прямо в руки государю. Зная это, царь Борис Федорович прямо запретил своз крестьян в дворцовые села, черные волости, земли патриарха, архиепископов и монастырей. Указ не распространялся на всех членов Государева двора — бояр, окольничих, стольников, стряпчих, московских дворян и дьяков. Не удовлетворившись одной запретительной мерой, Борис Годунов дополнил ее еще тем, что вовсе закрыл для переходов крестьян Московский уезд, где, в основном, располагались земли столичного дворянства: «А в Московском уезде всем людем промеж себя, да из ыных городов в Московской уезд по тому ж крестьян не отказывати и не возити».