Обстоятельства войны с войском «царевича Дмитрия» под Кромами, где находились главные члены Боярской думы и большая часть Государева двора, тоже не благоприятствовали мирному решению вопроса о переходе власти к наследнику Бориса Годунова, 15-летнему царевичу Федору Борисовичу. Вряд ли боярам, московским и городовым дворянам могло понравиться, что дело царского избрания происходит без их участия. Но, фактически, так и было. Главных воевод войска под Кромами — бояр князя Федора Ивановича Мстиславского и князей Василия Ивановича и Дмитрия Ивановича Шуйских немедленно вызвали в Москву, но они, видимо, приехали в столицу уже тогда, когда там был «наречен» на царство царевич Федор Борисович. Это очень важная деталь — царевич Федор Годунов повторял путь царского избрания своего отца. Поэтому Федора Борисовича именовали «царевичем князем», нареченным на царство, но еще не получившим его по праву царского венчания.
«Наречение» на царство Федора Борисовича было также обставлено решением земского собора, как и в 1598 году. К сожалению, известия об этом соборе настолько скудны, что его не заметил даже такой внимательный исследователь соборной практики XVI–XVII веков, как Л.В. Черепнин. Между тем, уникальное известие разрядных книг не оставляет сомнения, что к избранию царя Федора Борисовича попытались привлечь Освященный собор и представителей всех других чинов — ратных и торговых. Кроме того, в решении собора была соблюдена справедливость в отношении городов Чернигова и Путивля, которые никто не мог представить в тот момент в столице, так как они подчинялись Лжедмитрию: «Тово же месяца апреля патриарх Иов Московский и всеа Русии, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и со всем освященным собором вселенским, да бояре, и окольничие, и дворяне, и стольники, и стряпчие, и князи, и дети боярские, и дьяки, и гости, и торговые люди, и все ратные и чорные люди всем Московским царством и всеми городами, которые в Московской державе, опричь Чернигова и Путимля, нарекли на Московское государство государем царевича князя Федора Борисовича всеа Русии»[177]. Р.Г. Скрынников, упоминая об этом известии, осторожно заметил, что разрядная запись «наводит на мысль о том, что в этом акте участвовали все чины, обычно входившие в состав Земского собора[178]. В пользу того, что собор действительно состоялся может свидетельствовать частичное повторение избирательной «модели» 1598 года при избрании на царство Федора Борисовича Годунова.
Также, как Бориса Годунова благословила на царство сестра — царица Ирина Федоровна, так и его сына благословляла мать — царица Мария Григорьевна. Дальше созывался земский собор, первое место на котором было отведено патриарху Иову и духовным властям. Собор обращался с просьбами и мольбами к царице Марии Григорьевне, чтобы она «в самодержание изволила быти по-прежнему», и к ее сыну о том, чтобы он «был на Росийском государьстве царем и самодержцем всей Руской земле». Члены собора, получали от царицы «благословение» и «повеление», а от царевича согласие стать царем. После того, как царь Федор Борисович «на своих государьствах сел», он получил благословение патриарха Иова и Освященного собора. Представители разных чинов, вероятно, присутствовавшие на соборе, целовали крест на верность царице Марии Григорьевне и ее детям царю Федору Борисовичу и царевне Ксении Борисовне.
Во всем этом церемониале мало нового, по сравнению с 1598 годом, разве что у новой власти не было в распоряжении столько времени. Вместо точного следования порядку, устраивавшему Боярскую думу и «мир», как это делал Борис Годунов, его вдова, сын и их советники торопились и пропускали важные элементы, изменяя складывавшейся традиции. Так полноценный избирательный земский собор был подменен его видимостью. Возможно, существовала надежда, что все и так убеждены в том, что править должен прямой наследник царя Бориса Годунова. Все бы и происходило именно по этому сценарию, если бы в Московском государстве не объявился другой «прирожденный» наследник — «царевич Дмитрий». Поэтому в 1605 году духовные власти убеждали, что царь Борис Годунов успел благословить своего сына на царство перед смертью: «а отходя сего света при нас богомольцех своих приказал и благословил на великие государьства на Владимерское, и на Московское, и на Ноугородское, и на царьство Казанское, и на Астроханское и на Сибирское, и на все великие государьства Росийскаго царьства царем и великим князем всеа Русии, сына своего великого государя нашего царевича князя Федора Борисовича всеа Русии, и благословил его государя на Росийское государство крестом животворящаго древа, им же венчаются на царьство великие государи наши прежние цари, да крестом чудотворца Петра»[179]. Получение благословения от прежнего царя и именно тем крестом, который использовался в «Чине венчания», начиная с Ивана Грозного, подчеркивало преемственность, убеждало в небесном покровительстве святого митрополита московского Петра.
Немедленно по наречении царя Федора Борисовича была организована присяга ему. И здесь произошло небольшое отклонение от избирательного канона. Члены собора, вместо того, чтобы утверждать рукоприкладством (подписью) произошедшее избрание, принесли присягу на верность в присутствии духовных властей. В известительной грамоте митрополита ростовского и ярославского Кирилла о трехдневном молебне за царскую семью говорилось: «а боляре, и окольничие, и думные дворяне и дьяки, и дворяне и дети боярские, и приказные люди и гости всех сотен и торговые всякие люди Московского государьства, перед нами, передо всем освященным собором, целовали животворящей крест». Видимо, об этой же присяге в Кремле упоминал Исаак Масса, датируя ее 16 апреля 1605 года: «И народ московский тотчас был созван в Кремль присягать царице и ее сыну, что и свершили, и все принесли присягу, как бояре, дворяне, купцы, так и простой народ; также посланы были по всем городам, которые еще соблюдали верность Москве, гонцы для приведения к присяге царице и ее сыну»[180]. Полученные крестоцеловальные записи были положены на хранение в архив Посольского приказа, где тогда хранились основные государственные акты[181]. В любом случае царица Марья Григорьевна и Федор Борисович получили власть от собора не позднее 29 апреля 1605 года[182].
Сохранился только текст обычной присяги царице Марье Григорьевне и царю Федору Борисовичу, принимавшейся в городах. Письмо с образцом такой записи было разослано из Москвы 1 мая 1605 года. Она была составлена по образцу присяги царю Борису Годунову, в ней снова встречались опасения «ведовства» и «порчи», был включен пункт о возможных притязаниях царя Симеона Бекбулатовича. Самым важным пунктом присяги стало упоминание имени Дмитрия. Подданных царицы Марьи Григорьевны и царя Федора Борисовича обязывали «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо и не изменити и не отъехати»[183]. Однако чрезмерная предусмотрительность в том, что подданных заставляли на будущее отказаться от поддержки именно Дмитрия, а не Григория Отрепьева, лишь дала повод к дальнейшим мыслям о возведении на русский престол «прирожденного» царевича вместо Годуновых.
Первые сорок дней после смерти царя Бориса Годунова должны были стать днями траура, во все церкви и монастыри об этом были разосланы грамоты от духовных властей с распоряжением петь «поиятиды соборныя во всю четыредесятницу ежедней, на обеднях, и на вечернях, и на литиях, и в монастырех братию кормити по монастырьскому уложенью; a милостыню на сорокоустье пришлют»[184]. И, действительно, царь Федор Борисович, как и его отец, не скупился на подаяния, успев оставить по себе память как о добром и щедром правителе. Исаак Масса вспоминал, что «и шесть недель после смерти Бориса раздавали милостыни и роздали в эти шесть недель семьдесят тысяч рублей, что составляет на голландские деньги четыреста девяносто тысяч гульденов, и все эти шесть недель во всех монастырях служили по нем заупокойные обедни». После семи недель короткое царствование Федора Борисовича уже завершится.
В чем причина именно такого хода событий? Можно сказать, что в уже начавшейся Смуте, однако это мало что объясняет в истории царевича Федора, которому не дали продолжить дело Бориса Годунова. Знал бы царь Борис свой земной срок, не приходится сомневаться, он сумел бы всех приготовить к передаче власти к царевичу Федору Борисовичу. Но внезапная смерть царя Бориса и война с «царевичем Дмитрием» все перевернули. Сын ответил за отца, точнее, за тот страх, который, несмотря на всю свою видимую щедрость и жалованье, успел насадить царь Борис за годы своего правления. Со смертью царя Бориса Годунова заканчивалась эпоха, порожденная опричниной и нельзя было не заметить того, что на первом месте оказалось имя царицы Марии Григорьевны, дочери главного опричника Малюты Скуратова (его полное имя Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский). В последние месяцы власти царя Бориса и так уже все шло по-другому. Вопреки своему обыкновению, Борис Годунов приказал жестоко расправиться с мятежной Комарицкой волостью, и эта карательная операция напомнила подзабывшееся время новгородского погрома, еще больше оттолкнув подданных от Годуновых.
Изощренно угнетавшаяся Борисом Годуновым чужая гордыня князей Мстиславских, Шуйских и Голицыных, расправа с боярами Романовыми, — все это немедленно стало проблемой его молодого сына, севшего на трон. Ему следовало простить преступников и объявить амнистию, что он и сделал. Но люди требовали большего, им хотелось, чтобы вернули всех «репрессированных» царем Борисом. Речь уже шла о старице Марфе, матери покойного царевича Дмитрия, которая должна была сама рассказать о смерти сына и тем подтвердить официальную версию годуновского правительства. Ходили слухи, что царица Мария Григорьевна ни за что не соглашалась на то, чтобы ее привезли в Москву из далекого северного монастыря (раньше это странное нежелание узнать «правду» у матери царевича Дмитрия вменяли в вину царю Борису Годунову). В этот момент вмешался еще один участник тех давних событий боярин князь Василий Иванович Шуйский. Он снова и снова подтверждал то, что в 1591 году погиб настоящий царевич. Его речь, обращенная к народу в Москве выглядит очень правдоподобной в передаче Исаака Массы: «князь Василий Иванович Шуйский вышел к народу и говорил с ним, и держал прекрасную речь, начав с того, что они за свои грехи навлекли на себя гнев Божий, наказующий страну такими тяжкими карами, как это они каждый день видят; сверх того его приводит в удивление, что они все еще коснеют в злобе своей, склоняются к такой перемене, которая ведет к распадению отечества, также к искоренению святой веры и разрушению пречистого святилища в Москве, и клялся страшными клятвами, что истинный Дмитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного, который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца; то