У преданного своими боярами молодого царя Федора Борисовича не осталось исторической перспективы. Сколь ни готовил его отец к будущему правлению, но действовать самостоятельно он, видимо, не мог. Да и любой бы из умудренных опытом бояр на фоне Бориса Годунова выглядел не самым лучшим образом, о чем позаботилась трудная история предшествующих десятилетий и, сделанный ею «отбор». Мать царя — дочь главного опричника Малюты Скуратова, безропотный князь Федор Иванович Мстиславский, послушный князь Василий Иванович Шуйский, грубые и алчные «свои» — казначей Степан Никитич Годунов и дворецкий Степан Васильевич Годунов, вот кто оказался рядом с только что начинавшим править царем. Другие, как князья Голицыны или Романовы, хотя и могли в этот момент включиться в правительственную деятельность, но они уже много лет были на положении гонимых и опальных. Того же, кого приближал царь Борис — боярина Петра Федоровича Басманова, вполне готового встать во главе новой «Избранной рады», — так бездарно поссорили с молодым царем первым же разрядным назначением.
Стоит пожалеть, что история оказалась жестокой к царю Федору Борисовичу. Его душа не была отягощена грехами и на него не падали такие страшные подозрения, как на его отца царя Бориса Годунова. Сам Борис Годунов охранял своего сына, заботясь о лучшей доле для него. А он давно доказал, что если чего-то захочет, то умеет этого добиваться. Кроме воспитания отца, учившего сына придворным церемониям, поведению на посольских приемах, у царевича Федора было многое другое, что позволило бы ему со временем стать совсем неплохим правителем. Он внутренне был готов продолжить линию «милостивого» периода правления Бориса Годунова, его курс на сближение с западными странами, заведение в России наук и училищ. Известен чертеж Москвы, составленный по рисунку царевича Федора Борисовича, значит очень скоро мы бы могли иметь и более подробную карту Московского государства? Но никакого времени не было отпущено царю Федору Борисовичу. Он, как и его сестра Ксения, остались в истории невинными жертвами чужой злобы и зависти, но их человеческие лица запомнились современникам. Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский писал: «Царевич Феодор, сын царя Бориса, отроча зело чюдно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе, от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ, очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом среду имея, телом изообилен. Научен же бе от отца своего книжному почитанию во ответех дивен и сладкоречив велми; пустотное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и о поучении книжном со усердием прилежаше». Жалели о судьбе несчастного сына Бориса Годунова и в других странах. Английский дипломат, побывавший в России, даже сравнил его с самым известным шекспировским героем и с сожалением писал о жизни царевича Федора Борисовича Годунова, которая «подобно театральной пьесе… завершается ныне ужасною и жалостною трагедией, достойной стоять в одном ряду с Гамлетом»[193].
Если бы такая пьеса о Федоре была бы действительно написана, то одной из самых сильных сцен в ней должна была бы стать встреча самозванцем в Путивле посольства от армии из-под Кром во главе с боярином князем Иваном Васильевичем Голицыным. С этого времени давно зревший раскол среди знати стал очевидным. Началась гибельная дорога, когда члены Боярской думы выбирали одного за другим претендентов в цари и каждый раз сами же вынуждены были отменять свой выбор. Так было с первым Лжедмитрием, со сменившем его царем Василием Ивановичем Шуйским, вторым самозванцем, польским королевичем Владиславом, вплоть до избирательного собора 1613 года, поставившего во главе государства такого же юного, как и царевич Федор Борисович, Михаила Романова. И сложилась уже не годуновская, а романовская династия.
Движение из Путивля к Москве, начатое Лжедмитрием 116 мая 1605 года, для самозванца стало временем давно ожидавшегося триумфа. Он хорошо играл роль сына Ивана Грозного и уже никому не позволил украсть свою победу. В истории самозванца навсегда останется загадка о том, случайно или нет была затеяна великая игра в «царевича». Теперь неважно были ли у нее режиссеры, важно, что оказался такой человек, который принял на себя имя царевича Дмитрия и сумел убедить в этом всех остальных. Было бы слишком легко списать все на маниакальное стремление к власти Григория Отрепьева, хотя двойничество всегда выглядит подозрительно.
Как известно, «короля играет свита», посмотрим на окружение царевича Дмитрия в период его похода на Москву. Можно заметить, как все увеличивалась и увеличивалась эта «свита» по мере движения самозванца к столице. Во время остановки самозванца в Кромах 19 мая 1605 года он с недоумением обнаружил брошенный лагерь и оружие, пополнившее его арсенал. Большинство войска или самостоятельно разъехалось по деревням, не желая участвовать в дальнейших боях, или отошло с главными воеводами в соседний Орел. Намерения самозванца уже в известной степени стали выясняться, и его первые шаги оправдывали ожидания. «Царевич» продолжал привлекать всех недовольных правлением Бориса Годунова. Плененного воеводу Ивана Годунова отправили в тюрьму, и теперь Годуновы становились главными «врагами народа». В соответствии с этой моделью самозванец делал свои «назначения» в Думу. Первыми получили «прописку» в складывавшейся элите нового царствования те, кто подобно князю Василию Михайловичу Рубцу-Мосальскому оказал неоценимые услуги самозванцу во время его боев с правительственной армией царя Бориса Годунова и дальнейшего путивльского стояния. Можно отметить службу другого «боярина» князя Бориса Михайловича Лыкова, посланного из Путивля к Кромам приводить к присяге остатки годуновской армии. Первым боярином самозванца, по своему происхождению, безусловно, стал князь Василий Васильевич Голицын. Имея на своей стороне Голицыных (другой не имевший думного чина князь Иван Васильевич Голицын ездил в посольстве из-под Кром в Путивль), самозванец мог уже надеяться привлечь к себе и других тайных и явных врагов Годуновых.
Маршрут «царевича Дмитрия» от Кром дальше лежал на Орел, Крапивну, Тулу и Серпухов[194]. В Орле стал очевидным начавшийся лавинообразный переход жителей близлежащих украинных городов, членов Боярской думы и Государева двора, других служилых людей на сторону самозванца. Князь Василий Васильевич Голицын, сначала, из предосторожности, приказал связать себя под Кромами, а потом, отправив брата в Путивль с тысячным отрядом, стал дожидаться вестей от него. Известия оказались самыми благоприятными и князь Василий Голицын, наконец-то, мог вкусить подобающие значению его рода почести. Ко времени прихода в Орел окружение царевича Дмитрия (уберем с этого момента кавычки) стало выглядеть уже как полновесное правительство. В него, кроме Голицыных, вошли бояре Михаил Глебович Салтыков и Петр Федорович Басманов, пришедшие к Дмитрию «в дорозе» со своими отрядами по двести человек. Примкнул к антигодуновскому движению и близкий к Романовым воевода Федор Иванович Шереметев[195].
Пока самозванец шел походом к Москве, в столице происходили заметные перемены. Всем, начиная от главы Боярской думы князя Федора Ивановича Мстиславского и кончая последним «черным мужиком», нужно было сделать выбор, кому дальше служить. Настроение людей нельзя было определить однозначно, были и обиженные Годуновыми, были и те, кто видел в них единственных благодетелей. Интересно, что сторонним польско-литовским наблюдателям царь Борис Годунов казался тираном для своих бояр и шляхты, и — милостивым правителем для крестьян, которые добром вспоминали его и несколько лет спустя после смерти: «мужиком чорным за Борыса взвыши прежних господаров добро было, и они ему прамили; а иншые многие в порубежных и в ыншых многих городах и волостях и теперь Борыса жалуют. А тяжело было за Борыса бояром, шляхте; тые потому ему самому, жене и детем его прамити не хотели». Послы Речи Посполитой Станислав Витовский и князь Ян Соколинский имели основание проговорить в 1608 году то, в чем не хотели или боялись признаться сами себе жители Московского государства: «а именно, тыранства Борисового не могучи и не хотечи долже зносить и терпеть, болши вжо тому Дмитру, ани ж самому Борису прамили»[196].
Царице Марии Григорьевне и царю Федору Борисовичу оставалось только наблюдать это нарастающее изменение настроений. Москва оказалась незащищенной не только от войска самозванца, но и от агитации его тайных и явных сторонников. Даже опираясь на оставшееся верным Годуновым стрелецкое войско, все что смогли тогда — остановили движение передовых отрядов царевича Дмитрия у Серпухова. Перелом произошел во время известных событий в Москве 1 июня 1605 года, когда Гаврила Григорьевич Пушкин и Наум Михайлович Плещеев привезли, как написали в разрядах, «смутную грамоту» самозванца. Ее текст сохранился и был целиком включен в состав «Иного сказания» для последующего обличения «Расстриги». Однако в условиях похода «прирожденного» царевича к Москве, появление грамоты оказалось тем сигналом, которого ждали многие, чтобы снова «мир» вступил в свои бунташные права в Московском государстве.
В Москву писал не какой-нибудь Григорий Отрепьев, ни даже царевич, а царь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси, в тексте грамоты хотели услышать и слышали нотки подзабытого, но такого знакомого голоса Грозного царя. Обращение было адресовано названным по имени главным боярам князю Федору Ивановичу Мстиславскому и князьям Василию Ивановичу и Дмитрию Ивановичу Шуйским, а вместе с ними всем чинам: боярам, московским дворянам, жильцам, приказным людям и дьякам, городовым дворянам и детям боярским, гостям, торговым и «всяким черным людям». Перечень чинов составлен в соответствии со всеми канонами приказной практики и не мог вызвать никаких подозрений относительно того, что царевич появившийся из Речи Посполитой, не является природным москвичом. Более того, авторы грамоты даже не обращаются к служилым иноземцам, которых царь Борис Годунов жаловал более всего. Нет в перечне чинов и патриарха Иова с освященным собором, вопреки тому как передается начало грамоты, привезенной Пушкиным и Плещеевым и прочитанной ими на Лобном месте, в разрядных книгах