Из других важных дел заслуживает упоминания то, что король выступил ходатаем за тех польских и литовских людей, которые сделали возможным восшествие на престол Дмитрия Ивановича, чтобы они были достойно награждены и отпущены домой (королю «о том жены их и племя бьют челом»). Другое недоразумение было связано с торговлей, так как, вопреки ожиданиям, граница свободного перемещения купцов и их товаров была установлена царем Дмитрием Ивановичем в Смоленске. 17 июля 1605 года смоленский воевода князь Иван Петрович Ромодановский извещал оршанского старосту Андрея Сапегу о разрешении «литовским торговым купетцким людям» приезжать в Смоленск «со всякими товарами» и торговать там. Смоленский воевода ссылался на государев указ, следовавший «прежнему договору» и «перемирным записем»[239]. Посланник короля Сигизмунда III Александр Госевский должен был обсудить эту проблему. Торговых людей из «Литвы» не устраивало, что их не пускали «из Смоленска к Москве и до инших городов торговати повольно». Еще король просил за дворян Хрипуновых, преследовавшихся Борисом Годуновым и собиравшихся вернуться в Московское государство.
На каждый из этих пунктов были даны краткие ответы: в смерти Бориса Годунова были уверены и «страху никакова не боимся», благодарили лишь за посылку «для смирости» к «украинным старостам». «О Каролюсе» тоже соглашались послать «лютой ответ и отказ», но обращали внимание короля Сигизмунда III на убавленье царского «именованья и титла». «И какова в том любовь с королем его милостью», — спрашивал царь Дмитрий Иванович. Также осторожно высказывался русский царь и «о послех Карлусовых», обещая лишь вместе с королем «думати», в случае если они приедут в Москву. Дело «о служилых жолнырех» виделось в Москве совсем по-другому, царь Дмитрий Иванович подтверждал, что никого не задерживал «и ныне на волю всех отпущаем». В этом было лукавство, поскольку потом секретарь царя Ян Бучинский на приеме у короля Сигизмунда III лично передаст слова царя Дмитрия, задерживавшего выплаты «того для… что панны не выпустят». Царь Дмитрий Иванович обещал изменить условия торговли, разобраться в спорных делах и начать отпускать «гостей королевства Польского» в другие города, одновременно принимая во внимание другие просьбы[240].
Посланник короля Александр Госевский дал царю Дмитрию Ивановичу прекрасный повод для начала разговора о том, что его волновало больше всего — о получении разрешения женитьбы на королевской подданной Марине Мнишек. Король Сигизмунд III извещал Дмитрия Ивановича о своей будущей свадьбе с Констанцией Габсбургской и «полагая, что он будет сочувствовать всякой его радости», приглашал московского государя на свадьбу в Краков (это относилось к публичной, а не тайной части переговоров Госевского)[241]. Воспользовавшись этим поводом, в Речь Посполитую отправили посольство опытного дипломата думного дьяка Афанасия Власьева. Он должен был официально известить короля Сигизмунда III о вступлении царя Дмитрия Ивановича на престол и поздравить его с новым браком. Об этом 5 сентября 1605 года один сердечный друг — intimus amicus Demetrius извещал другого письмом на латыни об отсылке посла. В латинском тексте титул Дмитрия Ивановича передавался как «caesar et magnus dux totius Russiae», что было близко к употреблявшемуся в России «царь и великий князь всеа Русии», однако было бы наивно считать, что польско-литовские дипломаты смогут, как в Москве, поставить знак равенства между словами «цесарь» и «царь». В посольском наказе, выданном Афанасию Власьеву тоже употреблялся титул цесаря. Он подтверждался программной речью, приоткрывавшей грандиозный замысел Дмитрия Ивановича, и показавшей, чего следовало ожидать дальше от столь необыкновенно возникшего союза между Московским государством и Речью Посполитой. Если Борис Годунов мечтал сделать из Москвы второй Иерусалим, то царь Дмитрий вознамерился встать во главе нового крестового похода за освобождение Иерусалима от турецкого владычества. Видимо, все же не случаен был интерес того, кто сначала назывался Григорием Отрепьевым, к Святой земле. Не прошли даром и разговоры с папским нунцием Клавдием Рангони о силе объединенного католического и православного мира. Только никто, в отличие от самого Дмитрия, не видел его во главе такой священной войны с угрозой, наступавшей с Востока.
Афанасий Власьев, известив о воцарении Дмитрия, говорил в посольской речи, обращенной к королю Сигизмунду III на приеме 18 ноября 1605 года: «и впредь з вами великим государем хотим быти в дружбе и любви мимо всих великих государей, штоб Божьею Милостью, а нашею цесарскою любителною дружбою крестиянство з рук бусурманских высвобожено было, и вперод бы всим хрестияном быти в покою и в тишине, и в благоденственном жытью, наша бы великих государей рука вызшылась бы, а басурменьская нижилась». То, что это не обычная риторическая фигура, становится ясно из последующих речей посла, аргументировавшего от имени своего «великого господаря» и «цесаря» причины будущего похода на Восток. Афанасий Власьев упоминал, что турецкий султан завладел многими христианскими государствами, особенно Грецией, а также Вифлеемом, Назаретом, Галилеей и другими землями. И «самое там-то святое место Ерусалим, где пан наш Иисус Христос много чудов учинивши, муку и смерть для збавленья нашого доброволне подъял, и встал з мертвых» тоже оказалось «отримано Измаилскими гордыми руками». Поскольку московский царь узнал о войне цесаря Рудольфа II с турецким султаном в Венгерской земле, то он предлагал объединить усилия, «жебы нашим господарским старанием християнство з рук поганьских высвобожено было»[242].
Остальная часть посольства о Марине Мнишек должна была первоначально остаться в тайне. Царь Дмитрий извещал Сигизмунда III, что получив благословение своей матери, выбрал в жены дочь сандомирского воеводы Юрия Мнишка «для того как есмо были в ваших государствах и воевода сендомирский к нашему цесарскому величеству многую свою службу и раденье показал, и нам служил». Как видим, в действительности, все выглядело не так романтично, как на страницах литературной драмы. Посольский документ не содержал ни единого намека на куртуазность. Действительно, выбор царицы тогда был делом государственным, а не личным. Подходила ли кандидатура Марины Мнишек на роль жены русского царя, не лучше ли было ему выбрать кого-то из боярских дочерей или, может быть, даже договориться о женитьбе на иноземной принцессе? Потом, когда Марина Мнишек все-таки приедет в Москву, учтивые поляки вспомнят, что матерью Ивана Грозного была княжна Елена Глинская, тоже происходившая из знатного «литовского» рода (детали бегства князей Глинских на службу в Москву при этом не вспоминались). Такой прецедент царь Дмитрий тоже мог учитывать в своих расчетах, ссылка на него была сильным аргументом, чтобы утихомирить недовольных. Главная сложность состояла не в том, что Марина Мнишек происходила из «Литвы», а в том, что она была католичкой и подданной короля Сигизмунда III. Поэтому Дмитрий Иванович просил разрешения для сандомирского воеводы и его дочери приехать в Москву. Он также делал ответный жест и приглашал короля Сигизмунда III к себе в столицу на будущую «радость», как еще называли свадьбу в русских источниках.
Посольство Афанасия Власьева было успешно только в этом единственном пункте. Во всем другом король Сигизмунд III обещал подумать, что означало просто завуалированный отказ. Возник и спор о титулах, Дмитрия по-прежнему не только не хотели именовать присвоенным им именем цезаря, но и царем. Из-за этого Афанасий Власьев должен был показать, что он не хотел брать ответного королевского «отказа» и «листа» из-за того, что в них «титулу царского государовы его не написано». Но разрешение на свадьбу царя Дмитрия и Марины Мнишек было дано. Кроме того, был найден выход из главного вероисповедного затруднения. К католической вере принадлежали не только невеста, но и жених, поэтому для Бога все должно было происходить по обряду римской церкви. Представить, что это будет сделано в Москве, невозможно, более того, царь Дмитрий Иванович, не оставил сомнений в необходимости смены Мариной Мнишек своей веры для венчания на царство. Он передал подробные инструкции сандомирскому воеводе Юрию Мнишку относительно «панны Марины». Большинство пунктов этого документа касалось того, чтобы приготовить Марину Мнишек к переходу в православие! Начиная с самого первого пункта, которым воеводу просили обратиться к нунцию Клавдию Рангони, чтобы тот исходатайствовал у папского престола разрешение будущей жене и московской царице Марине Мнишек принять причастие из рук православного патриарха («потому что без того коронована не будет»[243]). Письмо по этому поводу было действительно послано в Рим, но оно попало в тот момент, когда умер прежний папа Климент VIII, благословивший дело московского царика. Выборы следующего папы Павла V только происходили и ему еще предстояло сформировать свое мнение по не самому первостепенному вопросу о контактах папского престола с Русским государством. Воевода Юрий Мнишек долго ждал ответа, оттягивая отъезд в Москву. Когда все же инквизиционный суд рассмотрел этот вопрос и вынес твердый отрицательный вердикт, в этом уже было мало смысла, поскольку Марина Мнишек находилась на дороге в Московское государство. Но раньше ей предстояло сразу же за переговорами Афанасия Власьева с королем 22 ноября 1605 года пережить невиданный триумф. В Кракове состоялась свадебная церемония Марины Мнишек, брак заключался per procure, то есть с женихом, которого замещал во время обряда уполномоченный от него человек. С точки зрения католической церкви, заключенный таким образом брак ничем не отличался от полноценной свадьбы, в глазах русских ломанных это была всего лишь помолвка и прелюдия к настоящей церемонии в Москве