Ему хотелось все делать одному и лучше всех. Для этого царь Дмитрий ввел изменения в порядок приказного управления: «Он велел всенародно объявить, что будет два раза в неделю, по средам и субботам, лично давать аудиенцию своим подданным на крыльце». Там ему казалось, можно было найти самый краткий путь к восстановлению справедливости. Прекрасно знающий московскую судебную волокиту, он принял меры к тому, чтобы искоренить «посулы» (взятки) в судах и приказах. К царской строгости легче можно было приспособиться, чем к вольностям в дворцовом этикете: «Он отменил многие нескладные московитские обычаи и церемонии за столом, также и то, что царь беспрестанно должен был осенять себя крестом, и его должны были опрыскивать святой водой». Но Москва не Краков и веселящегося за трапезой с музыкантами царя Дмитрия стали подозревать в отступлении от веры. Даже в походы на богомолье Дмитрий Иванович умел внести дух авантюрности: вместо чинного путешествия в карете он садился на самую резвую лошадь и «скакал верхом». Удивлять других стало настолько необходимым для него, что он стремился отличиться во всем, в государственных делах и в веселом пиру, в военных упражнениях и охоте.
К январю 1606 года относится реформа личной охраны царя Дмитрия Ивановича, ее полностью перепоручили служилым иноземцам. Три капитана — Жак Маржерет, Матвей Кнутсон и Альберт Вандтман возглавили по сотне копейщиков и алебардщиков. Каждый рядовой царской гвардии носил бердыш с «вычеканенным золотым царским гербом»[252]. Их бархатные плащи, фиолетовые и зеленые камзолы с шелковыми рукавами, блестящее золотом и серебром оружие очень хорошо демонстрировало, что первый «демократический» порыв царя Дмитрия уже прошел. Он увлекся теми новыми возможностями, которые ему представились. Дальнейшей реформе подверглась Дума, которую стали именовать Сенатом, а московских бояр — сенаторами. В дворцовый протокол была введена должность мечника, которой наградили молодого князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского — одного из самых положительных героев Смуты в будущем. И вообще заметно, что чем ближе был приезд Марины Мнишек в Московское государство, тем больше царю Дмитрию хотелось приблизить свою страну к порядкам, увиденным в Речи Посполитой.
О повседневных делах управления и, вообще о том, что происходило в столице Московского государства в дни правления царя Дмитрия Ивановича известно очень мало. Почти все делопроизводство времени «Росстриги» оказалось утраченным, даже то, что сохранялось, потом активно поправлялось и уничтожалось. Имя царя Дмитрия вычищалось, а на его место вписывалось имя следующего самодержца. Показательна в этом смысле история с грамотами, выдававшимися монастырям на их владения и привилегии. По подсчетам В.И. Ульяновского, царь Дмитрий Иванович за неполный год своего правления успел выдать их более сотни, что оказалось в два раза больше, чем в начале правления Бориса Годунова[253]. Получали такие грамоты, начиная с августа-сентября 1605 года, патриарх Игнатий, правящие архиереи, крупнейшие монастыри — Троице-Сергиев, Симонов, Новодевичий, Соловецкий, Антониев-Сийский, Кирилло-Белозерский, Спасский-Ярославский. Но потом грамоты были уничтожены или спрятаны. Документы на земли от имени самозваного царя Дмитрия сохранялись в архиерейских и монастырских ризницах в глубокой тайне и не были извлечены оттуда даже при создании Коллегии экономии во времена Екатерины II.
Церковные власти постарались истребить память о вкладах «Расстриги» в монастыри, хотя выясняется, что он их делал в память о царе Иване Грозном и, наверное, своем «брате» царе Федоре Ивановиче. Косвенным образом о «внимании» царя Дмитрия к источникам пополнения монастырской казны являются распоряжения об изъятии крупных вкладов Бориса Годунова. Самым показательным примером является конфискация во Дворец денег, пожалованных царем Борисом Годуновым в память о своей сестре царице Ирине, осуществленная по указу царя Дмитрия боярином и дворецким князем Василием Михайловичем Рубцом-Мосальским 14 октября 1605 года. «А приежжал по деньги з Дворца ключник Богдан Хомутов, — как было сказано в помете в монастырских вкладных книгах, — а отвешивал ца Дворце те деньги подьячей Богдан Тимофеев с ыными монастырскими деньгами вместе в четырех тысечах рублех»[254]. Следовательно, целью царя Дмитрия не было разорение Новодевичьей обители, обласканной вниманием Бориса Годунова. С его точки зрения всего лишь восстанавливалась «справедливость», и у повергнутого Бориса отнималась даже такая надежда на посмертное спасение.
Собирание средств в дворцовой казне, конечно, было непосредственно связано и с земными мотивами. Выполняя условия своего договора с воеводою Юрием Мнишком, царь Дмитрий Иванович отсылал в Речь Посполитую значительные денежные суммы, «подъемные» для того, чтобы его невеста как можно скорее прибыла в Москву. Деньги требовались и для отсылки свадебных подарков Марине Мнишек и ее родственникам, а также для поздравления короля Сигизмунда III. В Кремле в ожидании приезда будущей царицы царь Дмитрий Иванович затеял большое строительство, о котором вспоминал Исаак Масса: «Он повелел выстроить над большою кремлевской стеною великолепные палаты, откуда мог видеть всю Москву, ибо они были воздвигнуты на высокой горе, под которою протекала река Москва, и повелел выстроить два здания, одно подле другого, под углом, одно для будущей царицы, а другое для него самого». Голландский купец сумел даже зарисовать эти палаты, «возведенные наверху кремлевской стены в Москве» и стоявшие «на высоких тройных стенах». Не меньшую ценность представляют и сделанное им письменное описание палат царя Дмитрия: «Внутри этих описанных выше палат он повелел поставить весьма дорогие балдахины, выложенные золотом, а стены увесить дорогою парчою и рытым бархатом, все гвозди, крюки, цепи и дверные петли покрыть толстым слоем позолоты; и повелел внутри искусно выложить печи различными великолепными украшениями, все окна обить отличным кармазиновым сукном; повелел также построить великолепные бани и прекрасные башни; сверх того он повелел построить еще и конюшню, рядом со своими палатами, хотя уже была одна большая конюшня при дворце; он повелел в описанном выше дворце также устроить множество потаенных дверей и ходов, из чего можно видеть, что он в том следовал примеру тиранов, и во всякое время имел заботу»[255]. Так замысел царя Бориса Годунова о храме, подобном Иерусалимскому, столкнулся с другим, личным проектом царя Дмитрия, построившим вместо этого свой дворец (наверное, еще из тех материалов, которые успели приготовить для строительства Храма Всех Святых).
Наряду с одним рецептом «тиранского» правления, которому все же последовал царь Дмитрий — вести грандиозное строительство, был использован и другой — начать великую войну. А.В. Лаврентьев убедительно показал, что царь Дмитрий Иванович готовился к крымскому походу, вникая в самые разнообразные детали. Сделаны были реальные шаги к обеспечению войска запасами и вооружением, проводились «воинские маневры» и «мобилизационные мероприятия». Наконец, успели даже отчеканить наградные золотые для воевод и голов, от которых ждали подвигов во время крымского похода[256]. В этот ряд нужно включить верстание служилых «городов» денежными и поместными окладами и раздачу жалованья, проведенную в 1605–1606 годах[257]. Разряды не могли обойти вниманием такое событие в жизни служилых людей, но их составители даже в этом увидели злой умысел самозванца: «А в городех дворян и детей боярских велел для прелести верстат и дават оклады болшие»[258]. Оклады действительно были увеличены, кроме того, служилые «города», уже получали жалованье от царя Бориса Годунова, выступая в поход против самозванца осенью 1604 года. Стоит согласиться с современниками, объяснявшими такое «валовое» верстание во всей земле желанием царя Дмитрия Ивановича понравиться подданным («хотя всю землю прелстити и любим быта», говорил арзамасский дворянин Баим Болтан[259]), тем более, что раздачи жалованья начались еще летом 1605 года в Переславле-Рязанском и Смоленске и объяснялись «царским венцом». Об этом первоначальном стремлении царя Дмитрия щедро наградить служилых людей напоминал царю Ян Бучинский, когда защищал его интересы в Речи Посполитой: «Да и так уже ваша царская милость роздал, как сел на царство, пол осма милеона[260], а милеон один по руски тысеча тысечей рублев… А опять служивым, которой имел 10 рублев жалованья, и тому велел дата 20 рублев; а кто тысечю, тому две дано»[261].
Дополнительно о внимании царя Дмитрия к уездному дворянству свидетельствует вызов в Москву их представителей в начале 1606 года, чтобы они подавали челобитные «о поместном верстании и о денежном окладе». Возможно, что за этим стоит не просто стремление удовлетворить насущные нужды дворян, но и нечто большее. Такие выборные люди могли потом принять участие в заседании земского собора, решение которого могло потребоваться ввиду планов ведения чуть ли не трехлетней военной кампании против турок и крымцев. От времени правления царя Дмитрия сохранилось всего два законодательных акта и оба они касаются вопросов о крестьянах и холопах, более всего интересовавших мелких землевладельцев. Сначала 7 января 1606 года был составлен Приговор Боярской думы, запретивший оформлять служилую кабалу одновременно на двух владельцев. Суть и обстоятельства появления этого приговора «представляются загадочными» для специально изучавшего историю холопства В.М. Панеяха